Стивен Ликок - Охотники за долларами
— Моя милая, — говорила потом мисс Снэп, — мне показалось, что он видит нас насквозь.
Так оно и было.
Мистер Рам Спад представлял собой полную противоположность мистеру Йахи-Бахи. Он был низкорослый и круглый, с рябоватым лицом цвета красного дерева; глаза его блестели, как ягодки в патоке. На голове у него красовался тюрбан, а все было обернуто таким количеством кусков тканей и поясов, что казалось совершенно четырехугольным. Одежду обоих украшали мистические изображения Будды и семи змей бога Вишну,
Понятно, что Йахи-Бахи и его ассистент не имели возможности обращаться непосредственно к аудитории, так как их знание английского языка было слишком недостаточно. Поэтому беседа могла вестись исключительно при посредстве мистера Снупа, но и то с большими затруднениями. Ибо единственными наречиями, на которых он умел более или менее гладко изъясняться, были «гаргамик» и «гумаик», ответвления древних дравидийских диалектов, заключавшие в себе только двести три слова. Мистер же Йахи-Бахи, насколько можно было понять, говорил на очень богатом языке древних веддов, которого он, мистер Снуп, не знал.
Все это мистер Снуп сообщил в своем вступительном слове. Затем он приступил к изложению доктрины бухаизма, квинтэссенцией которого является нирвана, или отрицание пустоты.
Первая обязанность каждого, кто желает сделаться неофитом, или кандидатом в «святые», — вручить, после очищения своего сердца, десять долларов золотом мистеру Йахи-Бахи. Дело в том, что, согласно учению бухаизма, золото есть символ трех внешних добродетелей и оно не может быть заменено серебром и бумажными деньгами; даже банкноты Национального банка рассматриваются как «доо», или паллиатив, а канадские и мексиканские кредитки — как «воо», или ничто» Восточный взгляд на деньги, сказал мнстер Снуп, много выше нашего и может быть усвоен только после глубокого размышления, связанного с вручением мистеру Йахи-Бахи десяти долларов.
В заключение мистер Снуп прочел прекрасную индусскую поэму; которую он сам перевел. Начиналась она словами: «О, корова, стоящая возле Ганга и, по-видимому, ничем не занятая!…"
Все слушатели признали ее совершенной. Отсутствие рифм и какой-либо мысли ясно показывало, насколько западная поэзия отстала от восточной. Когда мистер Снуп кончил, председательница обратилась к судье Лонгерстиллу с предложением сказать несколько благодарственных слов докладчику от имени общества. Мистер Лонгерстилл исполнил ее просьбу, вставив в свою речь небольшое словцо о конституции Соединенных Штатов.
Затем общество было признано открытым. Мистер Йахи-Бахи сделал четыре «саляма» [10] на все стороны света, и присутствующие разошлись.
А вечером в пятидесяти столовых обсуждалась за обедом природа бухаизма и дамы тщетно пытались прельстить ею мужчин, которые по своей глупости ровно ничего не поняли.
В то самое время, когда в столовой миссис Россемейр-Браун происходило собрание нового Общества, филиппинский шофер выкинул исключительно странную шутку. Прежде всего, он попросил у мистера Россемейр-Брауна позволения отлучиться на несколько часов для присутствия на похоронах своей тещи. В подобной просьбе мистер Россемейр-Браун принципиально никогда не отказывал ни одному из своих служащих.
И филиппинский шофер немедленно нанес визит мистеру Йахи-Бахи в его резиденции. Он проник туда без всякого разрешения, при помощи волшебного маленького ключа, который снял со столь же волшебной связки. В резиденции он пробыл около получаса, и когда, покинув ее, вынул из бокового кармана записную книжку, она оказалась заполненной самыми подробными описаниями восточного мистицизма. Странным было и то, что филиппинский шофер, прежде чем вернуться к Россемейр-Браунам, передал по телеграфу значительную часть своих заметок в Нью-Йорк. Но почему он адресовал их начальнику сыскного отделения, вместо того чтобы адресовать Институту восточных языков, этого мы не знаем. Впрочем, шофер вернулся домой вовремя, и весь инцидент прошел незамеченным.
Новое общество имело среди дам Плутория-авеню большой успех. Сразу же начались упражнения в ритуальных обрядах, и дамы бросились в банки менять кредитные билеты на десятидолларовые монеты. Многие из членов Общества быстро достигли высших стадий религиозного самоуглубления. С каждой неделей это становилось все заметнее. Одни, добравшиеся до стадии «бахи», или высшего безразличия, перестали посещать собрания; другие, дошедшие до «суаража», или самопознания, прекратили чтение выпускавшихся Обществом брошюр; наконец, третьи так скоро достигли нирваны, или полного самоотречения, что перестали платить членские взносы.
Через несколько недель стали распространяться слухи, что вскоре состоится собрание Общества, на котором Йахи-Бахи продемонстрирует высшее проявление своей духовной мощи. Сначала передавали шепотом, что мистер Йахи-Бахи намерен похоронить по восточному обряду Рама Спада живым около дома Россемейр-Браунов и продержать ш в земле в течение восьми дней.
Но потом членам «внутреннего круга» Общества было сообщено под строжайшим секретом, что мистер Йахи-Бахи предпримет попытку достичь высшего торжества оккультизма, а именно перевоплощения или, точнее, переастрализации Будды.
Члены «внутреннего кругла» «с восторгом и трепетом ожидали обещанного чуда.
— А раньше удавались подобные перевоплощения? — спрашивали они мистера Снула.
— Несколько раз они кончились удачно, — отвечал он. — Однажды, если память мне не изменяет, этим прославился знаменитый карнатский йог Джем-бум и пару раз — основатель секты Буху. Но это крайне редкие исключения. Мистер Йахи-Бахи сказал мне, что лицу, делающему попытку перевоплощения, грозит величайшая опасность, так как при малейшем несоблюдении формулы он погибает, превращаясь в ничто. Тем не менее, — объявил мне мистер Йахи-Бахи, — он хочет попытаться.
Сеанс должен был состояться в доме миссис Россемейр-Браун ровно в полночь.
— В полночь? — с недоумением спрашивали члены Общества, — Почему в полночь?
Ответ гласил:
— Именно в полночь. Дело в том, что здешняя полночь точно соответствует полудню в Аллахабаде, в Индии.
Этого было, конечно, вполне достаточно.
— Полночь, — объясняли члены Общества друг другу, — в точности соответствует полудню в Аллахабаде.
И все сразу становилось ясным. Конечно, если бы полночь совпадала с полуднем где-либо в Тимбукту, положение вещей совершенно изменилось бы.
Каждую даму просили захватить с собой на сеанс какое-нибудь золотое украшение, но без всяких камней.
Как всем уже было известно, согласно культу буха-изма, золото, чистое золото является носителем трех внешних добродетелей: красоты, мудрости и милосердия. Таким образом, всякий, кто имеет достаточное количество золота, чистого золота, обладает тем самым и вышеназванными добродетелями. Следовательно, нужно стремиться к приобретению достаточного количества золота, а добродетели уже сами последуют за ним. Для предстоявшего великого испытания требовались золотые украшения, не усыпанные драгоценными камнями; исключение было сделано для рубинов, так как они — символ трех атрибутов индусской религии: скромности, многоречивости и пышности.
Но в данном случае, поскольку многие дамы имели лишь бриллиантовые украшения, решено было сделать исключение и для бриллиантов, потому что хотя они и менее угодны Будде, чем рубины, но все же обладают второстепенными индусскими добродетелями: делимостью, подвижностью и податливостью.
В назначенный день весь дом Россемейр-Браунов был погружен до наступления полуночи в полный мрак. Нигде не было видно ни одного огонька. Единственная восковая свеча, будто бы вывезенная мистером Рамом Спадом из Индии, горела на маленьком столике в обширной столовой Россемейр-Браунов. Всем слугам было строго наказано убраться к половине одиннадцатого вечера к себе наверх. Хотя мистер Россемейр-Браун в этот вечер присутствовал на собрании прихожан церкви св. Асафа в Мавзолей-клубе и вернулся домой в одиннадцать часов, но, как это всегда бывало с ним после столь напряженной работы, он находился в состоянии полной невменяемости: он был так изнеможен, что, когда поднялся на второй этаж в свои комнаты, с трудом мог стоять на ногах; измученный своей церковной деятельностью, он в своих помыслах был очень далек от всего того, что происходило в его собственном доме; его можно было признать пребывающим в таком состоянии «бахи», или высшего безразличия, что сам. Будда мог бы ему позавидовать.
Гости, Как было условлено, приходили пешком и соблюдали абсолютную тишину. Все автомобили были покинуты ими по крайней мере за квартал от дома Россемейр-Браунов. Их впускали без звонка, и они поднимались по лестнице в полной темноте. Мистер Йахи-Бахи и мистер Рам Спад, которые тоже пришли пешком и принесли с собой большой сверток, сидели за ширмами и, как сообщалось, были погружены в размышления,
