Халлгримур Хельгасон - 101 Рейкьявик
— Merry Christmas Everybody![84]
* * *«Джизус Крайст!» — бормочу я себе под нос. Обычно я так не говорю. А сейчас я это сказал, потому что в это Рождество я стою у окна гостиной. «Поздравляем с Рождеством!» Такую надпись, неоновыми буквами, вывесил какой-то гриль-фанат из дома напротив в скоротечном припадке рождественской горячки, совершил яростный марш-бросок через весь двор, вооружившись семьюдесятью метрами проводов и лампочек. На всех деревьях распускаются лампочки: электрическая весна. Люди как дети. Детский праздник. Подумаешь! В тысяча девятьсот девяносто пятый раз отмечать день рождения. Оригинально, нечего сказать… Но вот неон — это что-то новенькое. Сам я придерживаюсь умеренности в украшениях. Важно не количество, а процесс. По мне, так хватит и зубной нити от карниза до люстры. То есть использованной нити. С остатками, выковырянными между зубов, через равные промежутки, пляшущими розовыми лампочками. А что, это идея! Но — вот сочельник, а я у окна в гостиной. В тысяча девятьсот девяносто пятый раз часы пробили пять. Фонарный столб неподвижен, снег тоже, словно по улице рассыпали тонну чистого прекрасного кокаина. Он мерцает. Красота. Особенно если подумать, что это стоит десятки миллионов. Я шатаюсь по гостиной и хлебаю перестоявшую газировку. Не могу заснуть. Рождество — трудное время. Все в отпуске, никто не работает. А когда все в отпуске, меня это напрягает. Как-то это все тоскливо. Целый день дома. Как-то нелепо, когда людям не платят зарплату. Зачем же сердцу биться, если не за деньги? На экране — горящие свечки. Елка отключена. Эта музычка нам вчера весь день действовала на нервы. Каждые полчаса — «Тихая ночь». Первые пять раз было смешно. Хосе, братан! Сейчас наш маленький мексиканец сладко спит, голый по пояс, в Бауриной постели, волосы на груди шуршат под исландским гагачьим пухом, а черная как смоль ацтекская щетина вонзается в Баурину щеку, белую, как пикша. Объятия, как проект ООН: все дружат, все любят друг друга, народы заключают друг друга в объятия, на дворе Рождество… Интересно, а под Рождество любовью занимаются? Скорее всего, нет. Посмотрел две кассеты (одну мне подарила мама, с Вуди Алленом, «Пурпурная роза Каира»), никакой клубнички, — мне это показалось неуместным: непорочное зачатие, и все такое… Я поддался стадному чувству… Наверно, поэтому я и не могу заснуть. Я лучше всего засыпаю под стоны. Приятно знать, что кто-то до сих пор творит любовь. В доме ни звука. Все спят. Я нарушаю тишину, закурив сигарету на диване. Но она не курится. В ночь под Рождество везде мир и благодать, все добрые, все дружат, в Боснии ни выстрела, и даже никотин из сигареты и тот исчез… Непорочное зачатие. Да, оригинально. Даже в наше время такая идея воспринимается как оригинальная. Наверно, поэтому на Рождество все так хорошо продается. Тысяча девятьсот девяносто пятое издание, во всех магазинах длинные хвосты, все такие просветленные и довольные. Даже критики: «Самое удачное Рождество за последние годы!» Вдруг я вспомнил про кассету про роды. Посмотреть, что ли, ее. Поглядеть на рождения маленьких христов. Ради праздника. Я прокрадываюсь в коридор, мимо двух закрытых дверей, навостряю уши, вслушиваюсь в молчание: да, они разошлись спать по своим комнатам. Мочусь короткой струей. Даже моча кристально чиста, прозрачна, как вода. Какая-то стадность, блин: все думают о божественном, и я туда же. Я — жертва массового гипноза, массового сна. Я не в состоянии помочиться самостоятельно — моим собственным аммиаком, отравленным алкоголем. Человечество своими историческими мотивациями оказывает на меня давление и заставляет испускать святую воду. Замонашиваюсь в свою комнату: Си-эн-эн, прямая трансляция из Вифлеема: «Laura Johnsson (ц. 60 000) reporting live…»[85] — но, пожалуй, они немного опоздали. Три волхва с «Sony», «Olympus» и «Canon», интервью с Иосифом и свежая фотография Девы Марии (ц. 4 500 000). Я вставляю кассету в видак. «Life from the Womb».[86] Я смотрю на любительские роды, три штуки, что-то такое балтиморское, третьи неимоверно затянуты, но плач у малыша профессиональный, хорошее выступление. Маленький чернокожий соул-певец. Матери стонут по-разному. В сущности, мало чем отличается от стонов при оргазме. Просто эти гораздо мощнее. И стопудово неподдельные. Остаток кассеты я быстро проматываю. Дети вылезают наружу, выпадают, болтаясь на пуповине, марионетки, и страшно возмущаются, когда ее перерезают. Наверно, человеку не хочется сразу обрубать связи: нити и так ослабнут в гробу.
За день я устал, но эти семнадцать родов меня не убаюкивают. Сегодня пришлось встать пораньше, чтобы до шести почистить перышки и принарядиться. У мамы в духовке очередной окорок. С тех пор как у папы поседели виски, куропаток мы не видали. Лолле разрешили пригласить приятеля. Какого-то Ахмеда из Марокко. У него здесь никого нет. Лолла такая добрая. Специалист-нарколог. Занимается такими типами, которые суют свой длинный лонерский нос во всякую бурду в барах. Он работает в доме престарелых «Грюнд». Познакомились они в клинике для алкашей. В смысле, что лечился он. Эмигрантам наконец удалось вписаться в наше общество и культуру, когда они начали лечиться от алкоголизма. Оба-на! Алкаш-мусульманин. Это уже кое-что. При этом Ахмед вообще не говорит по-исландски. Может сказать «харашо», «абалдэть» и «чиво будэш пить?». Да и вряд ли ему нужно знать больше. Девку закадрить может — и ура. В итоге пришлось весь сочельник говорить по-английски, что само по себе для разнообразия неплохо, только вот Ахмед по-английски знает не больше, чем по-исландски. Он знает всего несколько фраз, которые, увы, все значат примерно одно и то же. Он ничего и не сказал, кроме «aha», «yes», «very good» и «no problem». Я с ним не знаком, только видел его шнобель в городе. Симпсон — и все. Но это, наверно, из-за языка. Понятно, что на одних «ноупрублемах» далеко не уедешь. Больше всего меня потрясло, что он лечился. Не похож он на алкаша. Наверно, арабские алики все такие. Вид у него совсем не испитой, и от этого симпсоновская сущность так и просвечивает. Я заметил, что не важно, насколько ты туп, стоит тебе напиться, и твоей глупости уже незаметно. Поэтому так круто быть сбрендившим. И все же… Такое вышло лесбийское Рождество с мусульманским налетом. Весьма политкорректное, демонстрирующее хорошее отношение к эмигрантам, и совесть после этого чиста. Мы распаковали свои подарки с кристально чистой совестью. Но я думаю, Ахмед предпочел бы остаться дома. Ему, наверно, было скучно. Наверно, мама и Лолла неправильно поняли, что такое доброе дело. Он просиял всеми своими огнями, когда елка запела. Он расхохотался и сказал: «Singing bush! Like singing bush!»[87] — первые три раза было неплохо, но потом до нас дошло, что он хотел сказать. («Поющий куст» — это либо из какого-то кино с Мелом Бруксом, либо из «Трех амигос» со Стивом Мартином и компанией). Но скоро нас и это достало, как и дешевый прикол Хосе. Хуже всего, что Ахмед каждый раз приставал ко мне с вопросом: «You like? You like singing bush? Yes?»[88]
Интересно, на каком языке Лолла с ним общается — кроме «натурального». Может, она еще и «bi-lingual»? Лежу. Распластался перед пустым экраном. Нет сил ни на то, чтоб поднять задницу и сменить кассету, ни на то, чтоб закрыть глаза. Пусть идет снег. Уже половина седьмого. Выключаю телевизор. Темень. Тишина. Штиль. Как будто все вымерло. Как будто мозг выключили. Из комнаты исчезли все мысли. Я просто лежу, как застегнутый мешок для трупа в морге в Л. А. Слышно только уши. Как они трутся о подушку. Во: монах! Слушаю только свои уши. Смотрю только на свои веки и питаюсь своим же языком. Нет. В темноте и тишине не думают. Немудрено, что человечеству придали ускорение после того, как Эдисон сказал: «Да будет свет». Я слышал в какой-то передаче, что за этот век вышло больше книг, чем за все остальные вместе взятые. Никакого напряга, никаких мыслей. Никакой программы, никакого продолжения. Конец эфира. Вот что у нас в Исландии не так: все время один сплошной конец эфира. Какая-нибудь дикторша с прополосканной душой на гособеспечении велит всем лечь спать и перестать думать. Неудивительно, что у нас такая отсталая страна. Никакой связности. Никакой длительности. Никакого продолжения. Каждый день все начинается с чистого листа. И все делают одно и то же. Ложатся спать вместе. Хофи. Она сейчас десятый сон видит в своих растительных узорах, запакованная в рождественский подарок от мамы с папой, мягкую хлопчатобумажную ночную рубашку от Бенеттона,[89] с головой зарылась в одеяла и подушки — какой-то осенний лиственный орнамент от «Сассекса»; камешек блестит среди вырисованных с чисто женским вкусом веточек. С Рождеством тебя, Хофи! Это поздравление произнесено при поддержке Лауры Эшли и Бенеттона. Влюблен ли я в нее? Черт возьми, нет! Разве любовь зиждется на губной помаде? Или как? И все же я всегда думаю о ней, когда опускаюсь на самое дно ночи. Вот она лежит, груди упругие и белые, увенчаны сосками. В шестом часу она занесла мне подарок. Зачем она пришла? Для меня это полный облом. Наверно, мне повезло, что ее впустила мама. А я тем временем успел завернуть для нее кое-что в бумагу у себя в комнате, (В конце концов решил подарить ей духи «Трезор», которые я украл у Лильи Воге.) Потом вышел, с осадком на лбу, и сидел с ними, как какой-нибудь студентишко, помалкивая в тряпочку, пока мама расспрашивала Хофи о всех детальках и трещинках в Пединституте, а Лолла говорила, какой Палли Нильсов чудесный зубной врач. Чудесный зубной врач? Мой взгляд бродит между камешком и родинкой. Красавица и впрямь сногсшибательно красива в черном бархатном платье, но она надолго не задержалась: брательник Эллерт со своей бьюти (Бриндис, ц. 100 000) ждут в машине около автовокзала: они собираются на гриль в Гардабайр. Она подарила мне рубашку. Значит, все нормально. Мама: «Она производит приятное впечатление». Лолла, с ухмылкой: «А ее папа, зубной врач, Хлин…» Ахмед: «I see Lolla like, yes?[90] Хе-хе…» Да, куда-то он намылился… Но с какой стати эти марокканцы вообще к нам понаехали? Можно подумать, молодые парни в какой-нибудь Касабланке только и мечтают о том, как бы перебраться на север, в холодрыгу, и стирать засранные трусы исландских старух? Работать в прачечной при доме престарелых? Но, скорее всего, дело в женщинах. Они сюда понаехали из-за женщин. «Чиво будэш пить?» Лолла сказала, что у Ахмеда сын в Гриндавике. Годовалый арабский носишко, который растет вдаль и вширь, вытягиваясь к югу, в сторону моря. Да. На физиономию нашего народа не мешало бы добавить нос подлиннее. Почему у всех исландцев носы такие маленьке и приплюснутые? Мы столько веков жили в торфяных землянках, у нас носы, по идее, должны были стать как у кротов. И все же нет. Наверно, Господь сжалился над нами и притупил обоняние, чтоб мы могли жить в этих вонючих норах. Гюлли как-то сказал, что ни один народ так много не пердит, как мы. Я мусолю нос, как будто он у меня от этого встанет. Наверно, я слишком далеко зашел, если уже пытаюсь дрочить нос. Я сам фигею от того, до чего я дошел, и вставляю в видак порнуху. С монахами. Ради праздника:
