Андрей Юрич - Ржа
— Стойте! Дураки! Стойте! — бросился он, размахивая руками, к Пашке и Диме, которые задорно хохотали и пытались оторвать хвост от лисьей шкуры, вцепившись в нее с двух сторон.
— Давай на раз-два-три, — кричал радостно Пашка. — Раз! Два!
Спиря с десяти шагов целился из лука в норковый берет, который держал на вытянутой руке счастливый, улыбчивый Дуди. Коля торопливо разворачивал загадочный бумажный пакет, тот был заклеен, и бумагу приходилось рвать.
— Хватит! — попытался рявкнуть Алешка хриплым басом, как его папа.
Но вместо низкого тяжелого рыка у вождя вышел придушенный писк. Он закашлялся. Воины обернулись к нему.
— Весело же…
— Если это краденое, то за ним придут! — наконец совладал с голосом верховный индеец. — В любой момент могут прийти, а потом будут искать.
— Мы не собираемся забирать. Трава какая-то, — сказал Коля.
Он разорвал-таки пакет, и оттуда сыпалось что-то вроде древесной трухи или старого, истлевшего сена.
— Вы портите вещи! — Алешка показал на оторванный лисий хвост.
— Какая разница! — возмутился толстяк. — Краденые вещи можно портить, они ничьи.
— Выше, — тихо скомандовал Спиря шаману с меховым беретом в руках и снова прицелился.
Алешка чувствовал, что его не понимают.
— Прекратить! Уходим! — на этот раз команда вышла у него достойная — полная скрытой угрозы, тихая и твердая, как наконечник стрелы. — Все сложить обратно в мешки и положить на место!
До поселка племя шло молча. Каждый ощущал смутное недовольство ситуацией. Яркое солнце прогревало гудящий комарами воздух, звенели под камнями ледяные ручьи, по грунтовой дороге на горизонте пылили грузовики. В самый разгар дня воинов уводили все дальше от такого необычного приключения.
— Эй, вождь, — наконец прервал задумчивое молчание Пашка. — Почему мы все время отступаем? Каждый раз, что ни случись, ты приказываешь все бросить и уходить. Это нечестно. Индейцы ведут себя совсем не так, ты сам видел в кино. Мы будто трусливые койоты.
— Это не игра, — хмуро буркнул Алешка. — И не кино. А еще, если что-то случится, ты опять скажешь, что во всем виноват я.
— Ты вождь, — согласился Пашка. — Но нельзя же всегда убегать и всего бояться. Сейчас не было никакой опасности, а ты опять свое: «хватит, уходим». Нас шестеро, мы воины, нам не страшно.
— Надо было тогда остаться на свалке тебе одному и не бояться десятиклассников, — съехидничал Алешка.
— Один в поле не воин, — резонно заметил Пашка. — А тогда, на свалке, мы запросто могли их победить.
Они топали сапогами по пыльной улице с романтическим названием «71-я параллель». Улица состояла из длинных двухэтажных деревянных домов, с тремя подъездами каждый. Под их окнами стояли железные пятитонные и трехтонные контейнеры, выкрашенные синей или рыжей краской, — из поселка постоянно кто-нибудь уезжал.
— Послушайте! — взмолился Алешка. — То, что сейчас мы нашли эти вещи, это очень серьезно. И не вздумайте болтать про них родителям. Их там спрятали бандиты, и я не хочу, чтобы они узнали про наше племя. Вы сложили все вещи обратно? Надеюсь, никто ничего оттуда не утащил?
— А где твой лук? — вдруг спросил Спиря.
Алешка похолодел. Он отчетливо вспомнил, как скинул с плеча лук, стоя посреди бандитской теплицы. Вспомнилось даже место, куда он бросил свое оружие, — сразу возле входа, на дощатый занозистый пол. Но сейчас с ним лука не было. Он бездумно провел руками по карманам, будто там могла обнаружиться его пропажа. В брючном кармане хрустнула пятирублевка. Алешкино сердце стукнуло сильно и замерло, а потом затрепыхалось, как будто у самого горла, мокрым горячим комком.
— Я его выбросил, — сказал он не совсем уверенно. — Тетива лопнула. И дерево совсем согнулось.
— Как это? — с легким удивлением спросил бодро марширующий рядом с вождем Дима. — Тетива лопнула, и при этом дерево согнулось?
В кармане у Димы лежала горсть странной травяной крошки из бумажного бандитского пакета.
— Перетерлась тетива, — разозлился вдруг Алешка. — Что тут непонятного? Не луки, а фигня какая-то! Ты, Павлик, с такими луками собрался десятиклассников побеждать?
— Да, — снова согласился Пашка и немного погрустнел. — Оружие ни к черту.
За пазухой Пашкиной спортивной кофты лежал пламенно-рыжий лисий хвост и грел ему левый бок настоящей индейской тайной.
— Не может быть, чтобы в теплицах прятали ворованное, — говорил вечером того же дня, солидно шевеля прокуренными усами, Пашкин папа. — Что, ты говоришь, там еще нашли?
— Там шапки разные, шкурки песцовые, шуба и куртки! — У Пашки аж горело что-то внутри от возмущения: он ожидал, что родители будут потрясены и заинтригованы его рассказом, а они проявляли какой-то вялый тепло-хладный интерес, как будто он пересказывал им на десятый раз наивный болгарский вестерн.
— В теплице негде спрятать столько вещей, они же маленькие, эти теплицы, — отстраненно и неспешно рассуждал Пашкин папа.
— Ты врешь, наверно, — добавляла мама со странной осторожной интонацией.
— То большая теплица! — доказывал Пашка.
— Да нету там больших теплиц, — махал рукой его папа.
Он полулежал на диване на кухне и держал в руке кружку с чаем, но не пил его почему-то, хотя чай остывал, а холодных напитков Пашкин папа не любил и называл их все без разбору ослиной мочой. Его круглое пузо было обтянуто нечистой майкой — он еще не успел переодеться после работы. К концу рабочей смены он успевал так изголодаться за рулем своего КрАЗа, что, придя домой, сначала ел, а после умывался и менял одежду. Сейчас он уже поел, а ни пить чай, ни переодеваться не спешил по неясной причине. Но Пашка не обращал на эти странности внимания, он почти обиделся из-за оказанного ему недоверия:
— Там есть большая теплица! — он даже показывал рукой сквозь стену, туда, где блестели под вечерним солнцем невидимые из квартиры полярные парники. — Она квадратная, почти достроенная, и у нее такая штука наверху, как настил, — на нем даже стоять можно!
— Это почти у самой сопки? — спрашивал папа, не глядя на остывающий чай. — Не помню там таких…
— Да почему вы мне не верите! Я же принес, вот! — Пашка бежал в прихожую, подхватывал валявшийся под дверью лисий хвост и кидался обратно в кухню. — Думаете, такое на дороге валяется?!!
— Паша, успокойся, — ласково говорила мама, складывая в раковину посуду и поворачиваясь к сыну спиной в цветастом домашнем халатике. — Мы тебе верим. Всякое бывает. Ты только не рассказывай об этом никому. Слышишь? Вообще никому не говори…
Пашкин папа поставил на стол кружку с нетронутым чаем и произнес медленно и задумчиво:
— Э-э-эх, я ведь совсем забыл, что мне надо было сегодня заправиться. Может быть, еще не поздно… Я, Люся, на полчаса, туда и обратно…
— Ну, и не верьте! — сказал ему на это Пашка и, надув губы, ушел в зал, за диван, в свой личный домашний вигвам, где толпа обнаженных пленниц с лицами голливудских актрис привычно и безропотно варила ему олений гуляш.
В тот момент, когда Пашка со смутным томлением в груди разглядывал за диваном воображаемых голых красавиц, индеец Дима у себя дома сыпал из смуглого кулака на письменный стол растительную труху, найденную в теплице. Его старшие братья, Ганя и Мичил, одновременно взяли по щепотке травянистого порошка, поднесли к носам, понюхали и сказали:
— Э-э-э… — что на якутском языке было вовсе не междометием, а целым выражением, навроде русского «вот оно как бывает».
— И много там еще такого? — быстро спросил Мичил.
Он вообще был быстрым — высокий, гибкий, с длинной смоляной челкой и красивым продолговатым лицом. Когда он двигался, казалось, что он вот-вот упадет или взлетит, — такими стремительными выглядели его жесты, походка и даже повороты головы.
— Если много, то мы сходим и возьмем, — сказал, как будто рубанул топором, брат Ганя. В нем фамильная резкость проявлялась иначе: в массивных плечах, круглом угреватом лице и толстом брюхе таилась мощь тяжелого танка — медленного и глупого, но готового в долю секунды разнести на куски любую преграду.
Мичил кивнул и посмотрел на младшего.
— Убай… — начал Дима с традиционной вежливой формы обращения к старшему брату. — Убай, я обещал никому не рассказывать. Я просто похвастаться хотел.
— Значит, надо было не рассказывать, — тяжело ухмыльнулся Ганя. — Тебя никто не заставлял, сам разболтал. А теперь мы покажем отцу, что ты принес в дом. Ты хотя бы знаешь, что это?
— Что-то плохое? — Дима представил лица Алешки, Спири и других индейцев и почувствовал, как лицо заливает горячая краска.
Старшие братья ехидно переглянулись.
— Это наркотик, — медленно, чтобы младший брат понял, проговорил Ганя. — Это стоит огромных денег.