Павел Лаптев - Сказки уличного фонаря
— Но, все по-разному отражают мир, — догадалась смышленая водомерка. — Я, например, никогда не видела, что там под водой.
— Правильно, — согласился карась. — Ты никогда не видела рыб. Для кого-то окружающее есть наслаждение для глаз, а для другого невыносимая мука, мука… — карась задумался, — голода.
И с последним словом он, уже не в силах совладать с голодом, стремительно подплыл к водомерке и съел её. И, когда дожёвывал добычу, притаившийся в водорослях ротан, слышащий беседу карася с водомеркой, подплыл тихонько к карасю и слопал его.
Проглотив свою жертву, довольный ротан поплыл вглубь пруда спать, повторяя:
— Ты отражаешься во мне, я отражаюсь в тебе… Мы отражаемся в них, они отражаются в нас.
Но тут ему встретился червяк и ротан, не долго думая, решил его съесть на десерт. Сомкнув рот с червяком, он почувствовал резкую боль в верхней губе. Неведомая сила подняла его из воды, он перевернулся несколько раз в воздухе и очутился в человеческой руке, которая бережно вытащила из губы крючок с полуживым червяком и бросила изо всех сил вырывающуюся рыбу в стеклянную банку с водой.
Тут же ротан услышал смех и обнаружил за стеклом банки пушистого серого кота.
— Вот и первый, — облизался кот за спиной рыбака.
— Кто первый? — испуганно пролепетал больной губой ротан.
— Ты первый мой завтрак, — почему-то понял немую рыбу кот и замахнулся, чтобы опрокинуть банку.
— Я не завтрак. Я, я, — испуганно метался ротан. — Я твоё отражение.
Кот несколько раз обошёл вокруг посуды и спросил:
— Как это?
— А так, — шлёпал губами ротан. — Я отражаюсь в тебе, как еда. Ты так меня видишь. На самом деле я — личность!
— Гм, — удивился кот. — А тот, кого ты ел, тоже были личностями?
Ротан остановился, задумался.
— Да, скорее всего, да, — согласился он.
— Гым, — тогда если все будут личностями, не будет еды и мир погибнет.
Ротану нечего было ответить коту, который уже качнул банку, чтобы выплеснуть рыбу. Тут рыбак обнаружил кота и прогнал прохвоста.
Но ротана всё равно съели — люди. Потому что за повседневными заботами давно перестали различать реальный мир и тот, который отражается у них в голове.
Огурцы
Маленькая девочка Соня, которую первый раз привезли родители на дачу, зашла в теплицу. День был жаркий и теплицу проветривали. А мама этим временем поливала там из ковша высокие разветвлённые огуречные кусты.
Огурцов родилось много, но все они молча пили воду и на Соню никакого внимания не обращали. Только два огурца в самом углу теплицы, висевшие очень близко друг ко другу шептались.
Один маленький тонкий с пупырышками радостно раскачивался на ветке и приговаривал:
— Ура! Ура! Наконец-то я созрел.
Другой огромный жёлтый зло пыхтел и упрашивал тонкого:
— Уф! Не могли бы Вы не раскачивать ветку? Уф! Мне ещё так долго созревать. В моём положении нельзя так раскачиваться.
— Почему? — удивился тонкий огурец. — Жить нужно в удовольствие! Ведь жизнь так коротка и надо успеть всё испытать.
— Коротка, — не согласился толстый огурец. — А мне висеть и висеть до глубокой осени. Уф! Тяжело-то как! Ну, зато Вас съедят и на этом Ваша жизнь закончится. А я продолжусь в своих детях, дам жизнь семенам, которые из меня извлекут.
— Ах скукота! — весело подпрыгнул ещё сильнее пупырчатый огурчик. — Дети, дети, зачем дети? — не понимал он. — Нас с Вами уже не будет по любому, и своих потомков Вы не увидите.
Толстый огурец даже прохрустел от обиды.
— В этом Вы правы, — согласился он. — Не увижу.
— Ну, так и не парьтесь в этой теплице! — весело сказал маленький. — Берите от жизни всё сейчас, живите в своё удовольствие, веселитесь, прыгайте, наслаждайтесь молодостью и летом. Всё равно конец у всех огурцов будет одинаков — и у тонких и у толстых и у длинных и коротких.
И толстый огурец тоже начал подпрыгивать и смеяться вместе с тонким, не смотря на свой вес. Ветка, на которой они висели, раскачалась ещё больше, и толстый огурец вдруг оторвался от неё и упал на землю.
Стук падения услышала мама и подобрала огурец.
— Ну вот, семенной огурец, а сам в салат прыгает. Придётся его съесть, — сказала дочери.
На этом в салате под майонезом история толстого огурца, который не захотел дать жизнь потомству, а выбрал весёлую короткую жизнь, заканчивается. Тонкий же остался висеть на ветке до осени. Он стал серьёзней после падения толстого и много стал размышлять о жизни, пока его вес не стал очень большим и стал мешать думать.
А в сентябре, когда Соня пришла домой из первого класса школы, его сорвали, и мама с дочкой засолили в банку на зиму.
Но какая бы не была жизнь у огурцов — кроткая иль длинная, и какая участь, они не сравнятся с нашей девочкой Соней, подслушавшей их разговор. У неё, имеющей нечто большее, чем эти огурцы — бессмертную душу, жизнь на ветке не заканчивается. И так, как она по ней пройдёт, и будет зависеть её вечность.
Симкарта
Их купили в салоне сотовой связи вместе — дорогой мобильный телефон с цветным сенсорным дисплеем и симкарту для него. Ах, как гордилась она, когда влезала в этот напичканный играми, музыкой, картинками слайдер, способный ещё и в интернет залезть и спутниковую навигацию проложить. Но так случилось, что новейший телефон сломался. Симкарту вынули и положили в коробку, в которой она была в магазине. Но и там она пробыла не долго, ожидая своего телефона, и всё это время хвалилась инструкции о количестве денег на счёте, о подключенных пакетах, о своих знаниях из страниц всемирной паутины и путешествиям в навигаторе. И всё рассказывала, рассказывала сложенной бумажке о прекрасном мире людей, состоящем из бесконечных дорог, перекрёстков и пробок на них.
— Да, — хвалилась симкарта, — в отличие от многих моих старших сестёр, мне ведомы тайны мироздания, я знаю, из чего состоит этот мир — это геометрия. Мне дано видеть квадраты домов, линии улиц, круговые перекрёстки. И я, только я показываю людям истинное направление движения в этом цифровом мире.
Вскоре симкарту вытащили из коробки и вставили, к её большому сожалению, в старенький поцарапанный телефон с монохромным экраном и торчащей антенной. В нём, конечно же, не было тех многих функций, которые были у первого телефона, да и денег на симкарту стали зачислять уже немного. И печальная симкарта, в тишине этого телефона осознала, что сама по себе без телефонов она ничего не значит — так, пустая картонка. Более того, она вдруг узнала от старого слабого аккумулятора, что на самом деле мир не ограничивается видимой геометрией. В нём есть нечто невидимое, что поддерживает эту жизнь — электрический ток.
И печаль её от этого озарения превратилась в радость, она стала даже блокировать те немногие функции, которые были в старом телефоне, доставляя себе наслаждения от простоты и обретённой свободы. Да, свободы выбирать из своих желаний.
Сейчас эта симкарта в третьем телефоне вместе с симкартой другого оператора — телефоне с двумя симкартами. И, странное дело, в последнее время владелец этого телефона начал замечать, что его телефон перестал разряжаться, больше того, стал работать без аккумулятора и светиться по ночам.
Скрипачка и пионер
По сравнению с возрастом этого мира, он был не на много младше её, века на два. Да, двести лет длинноволосая красавица в пышном платье со скрипкой у шеи, со смычком на струнах очаровывала своей неслышимой музыкой прогуливающихся по Выксунскому парку надменных господ, затем уже просто всех людей, кто заходил сюда. Ведь взглянув на её трепетный стан, кто-то слышал времена года Вивальди, а кто-то вальсы Штрауса. А когда летними вечерами в парке играл настоящий оркестр, некоторые отдыхающие утверждали, что в сонме звуков слышна и её скрипка.
Немного позже пионера, с горном в одной руке, другую руку держащего на талии поставили неподалёку от статуи скрипачки под сенью лип. Да, в это время появились молодые люди, похожие на него. В красных галстуках они маршировали по липовой аллее строем, под барабан и горн и пели свои торжественные песни. Один с красным флагом шёл впереди и, как будто не зная, громко спрашивал остальных:
— Кто шагает дружно в ряд?
Все отвечали:
— Пионеров наш отряд!
Первый снова спрашивал:
— Кто шагает дружно в ногу?
И ребята отвечали ему:
— Пионерам дай дорогу! — и резко вскидывали в салюте руки к своим стриженым головкам.
Они пели песни про будущие светлые годы, о том, что на всё готовы ради этих счастливых лет.
Скрипачка не понимала ничего из их песен, что же это за эра светлых годов? За двести лет она помнила много счастливых лиц в парке, влюблённых пар, умудрённых жизненным опытом пожилых, весёлую детвору — какие ещё светлые годы. Куда уж светлей? Ясно было также и раньше. И дни были такие же, и солнце нисколько не тускнея. Но она чувствовала, что в ней, глиняной статуе, внутри при мыслях о пионере с горном загорался совсем другой, видимый только ей свет. Слушая шёпот молодых пар в парке, она назвала этот свет любовью.
