Самид Агаев - Седьмой Совершенный
Раздался дружный смех. Вместе со всеми смеялся и Ходжа Кахмас. На углу стоял дервиш в колпаке и потрясал, опустив глаза долу, глиняной чашей для подаяний, в которой позвякивали монеты. Он бормотал что-то себе под нос. Подойдя ближе, Ходжа Кахмас разобрал следующее:
— … Сказал шейх: «Что касается состояний, то они суть искрение поминания Аллаха, когда они поселяются в сердцах, либо же, когда сердца поселяются в них…»
Ходжа Кахмас достал какую-то мелочь и бросил в чашку. Дервиш поднял глаза и сказал:
— Спасибо тебе, добрый человек. Воздастся тебе за все, что ты сделал.
Ходжа Кахмас вздрогнул и посмотрел в лицо дервишу. Глаза его горели недобрым огнем. Ходжа Кахмас встревожено оглянулся. Товарищи его скрылись за углом, охраны же не было видно. Он вновь посмотрел в лицо дервишу, желая обрести спокойствие, но губы бродяги раздвигала зловещая улыбка. Ходжа Кахмас резким движеньем подобрал полы халата и бросился бежать обратно.
Дождавшись судью, он сослался на рези в животе и в сопровождении стражников вернулся в тюрьму. Он был не на шутку испуган.
Войдя в камеру, он облегченно вздохнул и сказал, обращаясь к Имрану:
— Вот ведь как бывает. Мог ли я когда-нибудь подумать, что придет время — и тюрьма станет мне дороже родного дома.
* * *Имран давно проснулся и меряя шагами камеру, ожидал пробуждения Ходжи Кахмаса. Утром, как обычно, за ним пришли стражники, чтобы проводить в медресе, где он должен был читать лекцию. Сквозь сон Имран слышал, как сосед отказался выходить из камеры, ссылаясь на плохое здоровье. Наконец, Ходжа Кахмас пошевелился, приподнялся и открыл веки.
— Ну что ты, как курица, — первое, что сказал ходжа Кахмас, туда-сюда, туда-сюда.
Имран не обиделся, глупо сориться с человеком, с которым ты заперт в четырех стенах.
— Скорее как петух, — улыбаясь, сказал он, — я же мужчина.
— Чему радуешься, глупец? — злобно сказал ходжа Кахмас. — Помилование получил?
— Да нет, не получил. Вот проснулся, пощупал — голова на месте, значит, живой, вот и радуюсь.
— Ответ достойный мудреца, — справедливо заметил ходжа Кахмас.
— Тебе лучше? — спросил Имран. — Может врача попросить?
— Не надо врача, моей болезни он не поможет. Дервиш меня вчера напугал, охота за мной началась.
— Ты не ошибся?
— Я! Я людей насквозь вижу. Они меня в покое не оставят. Что делать, ума не приложу. Не век же мне здесь жить.
— Утешься, глядя на меня. Убьют тебя или нет, это еще вопрос, а вот мне вряд ли что-нибудь поможет.
— Ишь ты, как заговорил, деревенщина, — усмехнулся факих, — послушаешь, прямо философ.
— Если не хочешь, не разговаривай со мной, — наконец обиделся Имран, ты, наверное, считаешь ниже своего достоинства говорить с крестьянином. Где уж нам, дуракам, с вами образованными разговаривать.
— Ладно, ладно, — остановил его факих, — что же нам еще делать, как не разговаривать, день впереди. О чем будем говорить? Хочешь, прочту тебе лекцию, которую должен был сегодня читать в медресе.
— Да, прошу тебя.
— Тогда сядь, не мельтеши перед глазами.
Имран послушно опустился на свое ложе. Ходжа Кахмас поднялся, откашлялся, сделал несколько шагов к двери, повернулся и стал говорить.
— Речь пойдет, сегодня, об одном из достойнейших мужей, стоявших у истоков движения хариджитов, досточтимом Урве бинт Хубайре. Он первый обнажил свой меч, именно он тогда подошел к ал Аш'асу б. Кайсу и сказал: «Что за подлость, о Аш'ас, и что за избрание третейских судей? Разве постановление одного из вас более надежно, чем постановление Аллаха?» Затем он обнажил меч, ал-Аш'ас отстранился, и он ударил мечом по заду кобылицы. Урва б. Хубайр после этого уцелел в битве при ан Нахраване и дожил до дней Муавии. Затем он пришел вместе со своим мавла к Зийаду б. Абихи. Зийад долго расспрашивал его об Абу Бекре и Умаре, и он хорошо отозвался о них. Затем он спросил его об Усмане, а Урва ответил: «Я защищал Усмана во время его правления в течение шести лет, но после этого я отрекся от него из-за новшеств, которые он ввел». Зийад спросил его об Али, и Урва сказал: «Я признавал его покровителем до тех пор, пока он не избрал двух третейских судей, тогда я отрекся от него». «А что ты думаешь обо мне?» — спросил Зийад. Бесстрашный Урва ответил: «Начало твое — прелюбодеяние, конец твой необоснованное притязание, а в промежутке между ними ты еще не повинующийся Господу своему». За это Зийад приказал обезглавить его. Так погиб этот герой, умножая число мучеников нашей веры.
Речь ходжи Кахмаса была прервана тюремщиком, который принес завтрак, состоявший из лепешек с пресным сыром и котелка с водой.
— Господин, — обратился к Ходже Кахмасу тюремщик, — я передал повару вашу жалобу, он сказал, что отдельно для Вас никто готовить не будет и если Вам не нравится, то вас здесь никто не держит.
— Какой негодяй, — сказал Ходжа Кахмас, — а знаешь ли ты, братец, что заключенному полагается ежемесячное довольствие на сумму, равную десяти дирхемам? И пусть повар не надеется меня провести, я считаю каждый кусок хлеба и скоро выведу его на чистую воду. А потом подам жалобу правителю.
— Если хотите, — продолжал тюремщик, — дайте мне денег, я схожу и куплю вам чего-нибудь получше.
— Не надо, братец. Иди. Тем более, что постная пища улучшает работу мозга.
Тюремщик вышел и запер за собой дверь. После завтрака Ходжа Кахмас сказал:
— Ну, как, продолжать лекцию?
— Ходжа, а не мог бы ты объяснить мне, как все это получилось? — неожиданно попросил Имран.
— Что именно?
— С самого начала. Я ничего не понимаю — сабийи, Аббасиды, Омейяды. Почему они убивали и продолжают убивать друг друга, что они не могут поделить? У меня голова кругом идет. Я пахал землю и ничего не знал об этом.
— Как что? — усмехнулся Ходжа Кахмас. — Власть, деревенщина. Все в этом мире крутится вокруг власти, которая дает все: богатство, почет, силу.
— Разве власть не принадлежит людям по определенному праву наследования?
— Принадлежит, но как раз за это право и идет борьба. Ведь пророк, да будет доволен им Аллах, умер внезапно, не указав преемника, к тому же он не оставил сына в качестве наследника. Ближайшими родственниками пророка были Аббас и Абу Талиб, они приходились ему дядьями и оба происходили из рода Хашим. После правления несомненных авторитетов и сподвижников Мухаммада (в то время Али был еще слишком молод, чтобы претендовать на власть) к власти пришли Омейяды, обладавшие на тот момент реальной силой. Омейяд, Муавия сын Абу Суфьяна, командовал сирийскими войсками, за их спиной стояла арабская знать с их деньгами, связями и заинтересованностью друг в друге. На власть также претендовал и Али, но борьба Алидов и Омейядов закончилась убийством Али в 661 году. Его зарубил в мечети некий Мулджам…. Пока все ясно? — спросил ходжа Кахмас.
— Да, — кивнул Имран, — продолжай, прошу тебя.
— Движение, которое погубило Омейядов, зародилось на востоке халифата. Люди так устроены, что рано или поздно любая власть им становится не по нраву. А на востоке недовольство крестьян соединилось с недовольством с обедневшей иранской знати — дихканами, которые считали себя выше арабов. Здесь крестьянство было более недовольно своей участью, чем те, которые проживали в самом халифате. Ведь с неарабов, кроме хараджа, брали еще и подушный налог — джизью. Кроме того, несмотря на победное шествие ислама, здесь еще не были утрачены корни с зороастризмом… Все это способствовало брожению и беспорядкам. Многие полагали, что причина кроется в Омейядах, и легко принимали идею о том, что с возвращением власти в дом пророка на земле воцарится справедливость. Поэтому Алиды, начав свою пропаганду, нашли горячий отклик в сердцах людей. Их союзниками были Аббасиды, причем они сначала были на вторых ролях, никто не воспринимал их серьезно.
— Почему? — спросил Имран. — Ты же сказал, что и Аббас и Абу-Талиб были дядьями пророка.
— Верно, — сказал довольный ходжа Кахмас, — я смотрю, ты внимательно слушаешь. Дело в том, что ал-Аббас никогда не пользовался среди мусульман большим уважением. В период становления ислама он долго занимал выжидательную позицию, а в битве при Бадре, которая состоялась в 3-ем году,[91] он даже выступил против пророка. До самой своей смерти он больше обогащался, чем служил делу ислама. Его сын Абдаллах был наместником Али, в пору его халифата, в Басре, но после третейского суда покинул его. Позднее он даже признал законность халифата Муавии, сына Абу-Суфьяна. Аббасиды никогда не имели особых заслуг в деле веры. Что же касается Абу Талиба, отца Али, — он будучи старейшиной рода Хашим, взял Мухаммада под защиту в трудное дня него время. Еще большие заслуги перед исламом имел Али, человек, первым обнявший пророка и признавший его веру, ближайший сподвижник, пользующийся репутацией рьяного блюстителя чистоты ислама. Но так всегда бывает — кто ходит с краю, тот всегда ест в середине.
