Лолита Пий - Бабл-гам
— Дорогая, я знаю, как ты ненавидишь быть на виду, поэтому просил всех оставить тебя в покое.
— Скажи лучше, тебе осточертело, что я все время маячу рядом, эгоист несчастный!
— Манон, твоя паранойя становится утомительной. Кончай принимать себя за Джонни Холлидея.
— А ты кончай блеять.
Мы спускаемся по лестнице, толпа на нейтральной территории такая же, как в баре и в буфете, и это значит, что на вечер собрались не только пьянчужки, а еще — что раздачи мобильников еще не было. Просто немыслимо, с какой скоростью пустеет зал после раздачи подарков: 23.48 — шестьсот восемьдесят семь человек; 23.49 — раздача телефонов, часов, скутеров, ручных леопардов, чего угодно; 23.51 — уже не больше сорока двух человек; полночь — кончает работу бесплатный бар; 00.02 — последние гости покидают помещение; 00.10 — являются самые горькие пьяницы, отребье, которых не пригласили на ужин и которые толпой спешат на прием, как только он перестает быть для избранных. Спасайся кто может.
И вообще — спасайся, любой ценой, от всего, что не для избранных.
Пока Дерек отказывается от интервью для какого-то кабельного канала, я считаю знаменитостей и с облегчением убеждаюсь, что французов очень мало — французы все дешевки, — разве что эта кривляка «мисс Франция», и ее сводня-мамаша в шляпке, и несколько всеми забытых «лофтеров», забившихся в угол, а для поднятия уровня — Джой Старр без Беатрис Далль, или, наоборот, Беатрис Далль без Джоя Старра, я без очков и в трех метрах от себя ничего не вижу. Дерек назойливо пожирает меня глазами, меня это жутко бесит, и я знаком даю ему понять, что в его интересах от меня отвязаться, иначе я смоюсь с Колином Фарреллом, как все. В этот момент в двадцати сантиметрах от меня проходит Вернер Шрейер и не здоровается, хотя прекрасно меня видел, я хватаю его за руку и щиплю изо всех сил, он сердито оборачивается и обзывает меня сумасшедшей, в придачу по-английски. Тогда я спрашиваю его по-французски — ведь мы с ним всегда говорили по-французски, и я не вижу, с чего бы что-то изменилось, — издевается он надо мной, что ли. Он пристально смотрит на меня и молча удаляется. Тогда я как фурия кидаюсь к Дереку, тот как раз отказывается от интервью для Саnаl+, и ору:
— Вернер Шрейер со мной не поздоровался!
— А вы знакомы?
Бедный Дерек, вечно он в отрубе.
— Да, Дерек, мы знакомы, мы отпахали вместе две рекламные кампании, и ты там был!
— А, ээ, да…
Опять это блеяние, он меня достал.
— Дерек, — говорю я, — это не Вернер Шрейер. Это самозванец. Это опасный маньяк.
— Да нет, — отвечает он, помедлив, — просто… ты разве не знала, что у него, ээ, болезнь Альцгеймера?
— То есть?
— Ну да, классический случай, но, ээ, единственный в своем роде, очень ранний, бедняга, в двадцать-то девять лет, можешь себе представить?
Впервые за долгие недели я что-то ощущаю, по-моему, это сочувствие, и в восторге от того, что могу испытывать хоть какое-то чувство, оборачиваюсь к его объекту, но тут же падаю с небес на землю: объект ведет «приятную беседу» с Данни Миноуг.
— Во всяком случае, его Альцгеймер явно не распространяется вон на ту чувиху.
— Может, он принимает ее за сестру?
— Дерек, ты дурак.
— Нет, дорогая. У него очень распространенный случай Альцгеймера, выборочный Альцгеймер. Некоторых людей он узнает, а других нет, смотри, дорогая, его Альцгеймер не распространяется еще и на Бритни Спирс.
— Да уж, — скрежещу я, глядя на Бритни Спирс, которая так горячо целует Вернера, что лепит ему жвачку на щеку.
Естественно, именно в этот момент Данни Миноуг выдвигает свою липомодельную задницу в нашем направлении, жеманно здоровается с Дереком, и мне хочется влепить по паре оплеух обоим, потому что Дерек отвешивает комплимент ее стрижке — какая-то кошмарная челка, свисающая до верхней губы.
— Знаешь, — отвечает она по-английски с видом знатока, — волосы у женщины — это вроде памяти о том, что ей довелось пережить.
Засим она испаряется — поболтать о ботоксе и хирургии с пожилым англичанином с подтяжкой, по-моему, он имеет какое-то отношение к рок-н-роллу 70-х.
Потом Дерек исчезает, чтобы представить директора «Самсунга» Муне Айюб, и говорит, что попозже можно будет туда пойти, но у меня никакого желания туда идти, и я проливаю бескалорийный морковный сок на Данни Миноуг, изображая смущение, и вижу, как Дерек перекидывается парой слов с Вернером Шрейером, а тот изумленно глядит на него и отрицательно качает головой, Дерека он тоже явно не узнает, хотя у них куча общих друзей в Нью-Йорке, бедный Вернер Шрейер, какой ужас этот Альцгеймер, потом я пролезаю без очереди в буфет, чтобы раздобыть себе пару шампурчиков с мероу, конечно же на меня обрушиваются потоки брани, а я возражаю, черт возьми, держите себя в руках, это все-таки мой прием. Одержав победу, я жую это революционное лакомство, мероу на шампуре, и меня посещают две мысли: во-первых, что мне осточертели приемы, где фотографов больше, чем фотографируемых, а во-вторых, до чего мне противны все эти люди, вечно сметающие подчистую все, что есть в буфете, — пускай хоть тошниловка, зато халява. А если халява, так почему бы ей не быть тошниловкой.
— Манон? Ты?
Раздраженно оборачиваюсь, сама не знаю почему, и словно обухом по голове получаю: передо мной привидение, Сисси, Сисси в платье от Гальяно из прошлогодней коллекции, и глядит на меня, как, я не знаю, ну как на третьесортную знакомую.
— Что ты тут делаешь?
Этот вопрос мы задаем друг другу абсолютно синхронно, и теперь у меня есть веская причина для раздражения. Недоверчиво улыбаюсь:
— Ты шутишь, надеюсь?
— Да нет, — отвечает она, — ты куда-то вдруг враз пропала, ну да, после закрытого показа «Суперзвезд»…
Она озабоченно хмурится и продолжает:
— …впрочем, надеюсь, ты не выкинула мое платье, я думала, ты умерла или еще что, я уж решила, что больше его не увижу, а жалко, оно мне очень нравилось, это платье, но раз уж ты здесь…
— Сисси, — перебиваю я, — ты что, издеваешься?
— Пардон, Манон, это ты издеваешься, сначала пропадаешь невесть куда с МОИМ платьем, год о тебе ни слуху ни духу, а теперь мы встречаемся в Каннах, ты отрываешься на все сто, у тебя какая-то дикая стрижка и ты еще глядишь на меня сверху вниз? И вообще, как ты сюда попала, сегодня суперзакрытый прием, тут Бритни Спирс…
— Сисси… сегодня суперзакрытый прием, потому что здесь я и здесь Дерек, ясно?
— А, ладно, у тебя крыша едет, вообще спятила. Какой такой Дерек? Дерек Делано, ты что, хочешь сказать, что имеешь какое-то отношение к Дереку Делано, самому недоступному чуваку на планете?
— Сисси, бедняжка, ты что, больше не читаешь светскую хронику?
— Именно что читаю и могу тебе сообщить, что всю эту неделю он каждое утро красовался на обложке «Канн-Матен» с девицами, а вовсе не с тобой, и что…
— Вы кто такая?
Мирко цапает Сисси за плечи и собирается ее душить.
— У тебя проблема, Манон? — спрашивает Мирко.
— Ага, — говорю, — у меня проблема, вышвырни вон эту идиотку и найди мне Дерека.
— Да что тут за бардак! — вопит Сисси. — Оставьте меня в покое, я знаю чувака, который дает прием!
— Прием даю я, — отвечает Мирко, потом делает знак в пространство, подскакивают двое вышибал, хватают Сисси, та отбивается как ненормальная, и волокут на выход; надеюсь, они не упустят случая и всыплют этой мелкой негодяйке по первое число.
Я залпом выпиваю два бокала шампанского, роюсь в сумке, нахожу какие-то таблетки, сама не знаю какие, глотаю наобум, просто для эффекта плацебо, и успокаиваюсь, я обязана успокоиться, ведь на меня смотрят, и…
— Hi Manon, do you remember me?[18]
Вернер Шрейер. На последней стадии Альцгеймера.
— Of course, I do. How do you do? Oh, Iʼm sorry, I know about your… problem and… maybe you donʼt wanna talk about this?[19]
— What?[20]
— Мне очень жаль (это дословный перевод), Дерек мне все рассказал, и… в общем, в любом случае я полностью тебя поддерживаю.
— Не понимаю, что ты хочешь сказать. Что за ад это бычачье дерьмо?
Опять-таки дословный перевод. На самом деле это идиома, он попросту говорит: что это еще за чушь? И я чуть было не напомнила ему, что все-таки у него гребаная тяжкая болезнь (a fucking serious disease) и что если все в курсе, это еще не конец света (you donʼt give a shit if everybody knows), но вовремя спохватилась, сообразив, что из-за своего Альцгеймера он мог прекраснейшим образом забыть про своего Альцгеймера, я смущаюсь, пытаюсь прикинуть, насколько болезнь повредила его память, и спрашиваю, доволен ли он нашими совместными фотографиями, а он глядит на меня совершенно обалдело и говорит: «What?», что означает «Что?» или «А?», и мне его до смерти жаль, я не знаю, что сказать, и ограничиваюсь тем, что обнимаю его за плечи и похлопываю по спине. К счастью, неловкую ситуацию разряжает появление ансамбля казаков и глотателей огня, они заполняют всю площадку и привлекают общее внимание — как будто тут и без них не теснотища и как будто тут и без них не хватает претендентов на общее внимание. Вернер, пользуясь случаем, удаляется, и:
