Нина Катерли - Окно (сборник)
По дороге я не пошла, сразу свернула в лес. Или это называется — парк? Вода зачавкала под ногами, и новые замшевые туфли из желтых сделались черными. Из-под безликих прошлогодних листьев кое-где уже пробивалась трава. Вот у пня — мохнатые желтые цветочки, похожие на маленькие одуванчики. Мать-и-мачеха?
То, что произошло вчера, смотрело на меня отовсюду, не удаляясь и не приближаясь, но всем здесь владея, у всего отбирая смысл и даже название.
Небо смотрело на меня…
Отчет я дописала к обеду и понесла сдавать в машинописное бюро; я шла с папкой по коридору и все время здоровалась, дура я дура, сколько лет вот так здороваюсь и только сегодня, вот сейчас, появилось у меня это чувство: не то дома, не то братства; пускай одни из них не такие уж интеллектуалы, а у других довольно дурной характер и иногда с ними бывает трудно разговаривать — все равно это свои, и вот случится со мной завтра беда… а сейчас?! так вот, случится беда, заболею я, допустим, и попаду в больницу, кто будет носить мне передачи, разговаривать с врачами, не поверит, что «состояние средней тяжести», кто будет собирать по рублю, чтобы купить на рынке помидоры за дикую цену, и это, допустим, случится завтра?.. — они. Не те, мои слишком умные и тонкие друзья (его друзья), с которыми я пью водку и рассуждаю о судьбах, а они! Здравствуй, Игорь, слушай, ты будешь смеяться, но я дописала отчет, твое обязательство выполнено, да еще и досрочно…
…отовсюду, оно было высоко над голыми ветками, и между тонкими стволами, и в лужах, и в пруду.
Только не нужно, нельзя ничего осмысливать, систематизировать, раскладывать на элементы. Вообще, не надо думать.
Ноги стали мокрыми по щиколотку. Я нашла сухую дорожку, прямую и безлюдную. Пройдя по этой дорожке метров сто, на садовой скамейке за кустами я вдруг увидела их. Их было трое. Они сидели лицом к дорожке и так молчали, что я прошла бы мимо, не заметив, если бы не поле. Они сидели и молчали, а вокруг скамейки было силовое поле из ненависти, и я застыла в этом поле, точно споткнувшись о его силовые линии.
Их было трое. Они сидели, отодвинувшись друг от друга, и напряженно глядели прямо перед собой. Как застывший кинокадр, как старая фотография. Наверное, от этого и лица их казались бледными, точно вылинявшими. Старуха была в чернобурке и нелепой широкополой шляпе, похожей на ту, что носит наша Антонина Дмитриевна. Пожалуй, и лицом она похожа на Антонину Дмитриевну — такое же упрямство во взгляде и около рта. А молодая женщина рядом похожа на них обеих — и на старуху, и на Антонину. Капризные губы на бледном лице истерички, а глаза упрямые и злые.
На краю скамейки — парень. Красавчик с бабьим лицом. Губы кружочком, глазки маленькие, а сколько злобы в них!
Я почувствовала, что у меня мерзнут плечи, и, перешагнув силовую линию, заспешила по дорожке скорее прочь от этой скамейки.
Почему они сидят здесь, среди леса, среди неба с такими тупыми, всененавидящими лицами? Что у них случилось? Может быть, тоже несчастье? Нет, так не смотрят, когда несчастье.
Наверное, они делят дом. Получили в наследство дачу, не могут разделить и теперь ненавидят друг друга. Мать ненавидит дочь и зятя за то, что молодые, сами ничего не нажили, а на чужое — пожалуйста, тут как тут! Особенно зять. Да и она хороша, дочка. Знай под его дудку пляшет! Ей, старухе, уже ничего не нажить, куда там наживать на такую пенсию! Слава богу еще одеться есть во что!
А дочка ненавидит и мать и мужа сразу. Ему только деньги давай и давай, на полторы ставки вкалываешь — все мало. Другому мужику наплевать на мебель, на тряпки, а этому до всего дело. И транзистор японский ему! Надо, видите ли. А мамаша тоже хороша, в могилу, что ли, деньги с собой возьмет? Ей ведь дом этот зачем нужен? Сдавать. А денежки — на книжку. Сколько у нее там этих денег? Книжку прячет. А тут всю жизнь копейки считай. Отцовы алименты за восемнадцать лет — тоже небось там, а у меня сапог лишних нету. Да еще этот, с транзистором.
«Сдохли бы обе! — думает зять с отвращением и колет маленькими своими глазками березу, стоящую напротив. — Влип, идиот! Надо было на Шурке жениться».
«…Режимы нагрева деталей приведены в табл. 8…» Почти ни одной опечатки, хорошая машинистка, и как быстро сделала — целую главу за полтора часа… все верно: любить нужно конкретного человека, а не продукт собственного воображения, и вообще давайте-ка внимательно посмотрим на наших «счастливых» подруг, что хорошего в их жизни? Кухня? Очереди после работы? Сбившаяся набекрень безобразная шляпа? Обломанные ногти? Тяжеленные сумки с продуктами в обеих руках? А еще постоянные больничные по уходу за ребенком, и отсюда особенная «любовь» начальства за успехи в работе. Человек — каждый человек! — должен себя уважать и знать, что его уважают другие, а тут? все мысли, все силы отданы дому, а на работе пустое и тягостное отбывание часов, зато раз в году замечательный отпуск на даче в зверских условиях, где надо таскать на себе то воду из колодца, то продукты из города опять же пудовыми сумками, а в награду — любящий муж, который, конечно, приносит зарплату, называет тебя «моя половина», ездит один в санаторий в Сочи, «надо же подлечиться, о чем ты говоришь?!» и проводит там месяц на пляже за преферансом, зато остальные одиннадцать месяцев украшает собою кресло около телевизора. Ах да, это муж, будничная скука, быт, мы ведь говорим о Любви, и тут, конечно, другое дело: в гостях он называется «мой приятель», а в разговорах с подругой — «этот товарищ», «этот товарищ собирается на тебе жениться?» «а? что? не слышу!» снимем шапки — перед нами настоящее большое счастье, особенно когда отпуск в одиночку по туристской путевке и праздники в кругу интересных сослуживцев или родных и соседей, «а домой мне не звони, и думать не смей, ты что?!»
И, наконец, вариант номер три, мой то есть вариант: она свободна, он тоже, все замечательно, есть только одна маленькая неувязочка — с его стороны нет «достаточной взаимности», вы ему не подходите, гражданка, он у нас птица высокого полета, а таких, как вы, на дюжину двенадцать и все в шляпах…
Что это я навыдумывала? Кругом опять только небо и деревья. Солнце такое горячее, можно пальто расстегнуть. Мало ли почему люди молча сидят на скамейке? Просто устали и отдыхают, и никакой там ненависти нет. Это я запуталась в своих цифрах, мыслях (и колючей проволоке).
Дорожка кончилась… Дальше — узенькая болотистая тропка, не пройти. Придется возвращаться.
Какая-то птица раскричалась в лесу. Плохо, что я не знаю, какие птицы как кричат. Интересно, как зовут ту птицу? Сорокопуд? Говорят, есть такая птица — сорокопуд, вернее — сорокопут, даже точно — сорокопут, но сорокопуд — лучше. Сорок пудов… Пуд, конечно, соли, а не чего-нибудь, надо съесть и не подавиться, чтобы узнать, раскусить и т. д. человека… Пусть лучше сорокопуд.
И ведь есть еще малиновки, сойки, коростель, дрозд, зяблик, а я знаю только соловья, ворон, воробьев и ласточку. Да и то ласточку, наверное, по голосу не отличу. И ворон путаю с грачами.
В половине четвертого я положила готовый отчет на стол Борису Ивановичу. — Я вас вызову, — сказал он, и я пошла примерять новую шляпу, которую почти не разглядела, когда выбирала в обеденный перерыв, все говорят — шляпа мне идет, особенно Антонина Дмитриевна, молодец она, характер, в лицо себе плевать никому не позволит, а вообще — день сегодня удачный, это потому, что я сделала дело, и хорошо сделала, без халтуры, все-таки, наверно, я тоже чего-нибудь стою, кое-что могу, кое-что умею и люди ко мне хорошо относятся, так за что же?.. И шляпа идет, надо больше уважать себя и очевидно, совершенно очевидно: все это я выдумала, нет ничего, наплевать мне на это в конце-то концов!.. Как хорошо, что я пошла сегодня на работу…
Как хорошо, что я не пошла сегодня на работу! Не было бы у меня ни этих берез, ни запаха земли. Уже через месяц не останется в лесу такого запаха. Распустятся листья, вылезет трава. Наступит лето, а этого ничего уже не будет.
Деревья стоят тесным кольцом вокруг маленькой круглой поляны. Листьев еще нет, и я не знаю, что это за деревья. Опять не знаю. Не знаю деревьев, не знаю птиц. Не знаю, что я наделала и что теперь будет. Знаю только номер телефона — семь цифр.
Поляна залита солнцем. И на самой середине, около большого пня, похожего на черный зуб, — они, те трое, вся семья. Семья играет на поляне в чехарду.
— А ну, мамаша, поберегись — кричит парень, разбегается и перемахивает через тещу, едва тронув руками ее плечи.
— Я должен вас поздравить, — сказал мне Борис Иванович, — вы написали прекрасный отчет, все точно, технически грамотно, четко, без этих ваших умствований и длиннот, я очень рад, хотя вчера, когда вы тут развели демагогию в части ненужности… — Заскок, — улыбнулась я, — запуталась в личных делах, а сегодня прошло, день такой прекрасный! — Личным надо заниматься в личное от работы время, — сказал Борис Иванович назидательно. — А день и в самом деле хороший, и солнце светит, — это он говорит. Борис Иванович.
