Осама Дадзай - ЗАКАТНОЕ СОЛНЦЕ
Что мне еще оставалось? Поехать в Токио и встретиться там с Уэхарой? Ведь мой парус был поднят, я уже покинула гавань, глупо было медлить, останавливаться на полпути, надо было двигаться дальше. Я начала потихоньку готовиться к поездке, но тут матушке стало хуже.
Однажды ночью у нее начался сильный кашель, я померила ей температуру — тридцать девять.
— Ничего страшного, просто сегодня было слишком холодно. Завтра все будет в порядке, — давясь от кашля, прошептала матушка, но меня почему-то насторожил этот кашель, и я решила про себя, что завтра непременно приглашу к ней доктора.
Наутро температура опустилась до тридцати семи, кашляла матушка тоже гораздо меньше, но я все-таки пошла к доктору и попросила его прийти, объяснив, что за последнее время матушка заметно ослабела, что вчера вечером у нее вдруг поднялась температура, что мне внушает опасения ее кашель, потому что такого при обычной простуде не бывает.
Доктор заверил меня, что обязательно придет, затем, пробормотав: «Вот тут мне прислали…» — извлек из шкафчика в углу приемной три груши и протянул мне. Вскоре после обеда он пришел к нам, облаченный в летнюю куртку хаори из ткани в крапинку. Как обычно, он долго выслушивал и выстукивал матушку, потом, повернувшись ко мне, сказал:
— Не вижу никаких оснований для беспокойства. Я выпишу вашей матушке лекарства, и она быстро поправится.
Мне вдруг сделалось смешно, с трудом сдерживая улыбку, я спросила:
— А как насчет уколов?
— В них нет необходимости. Это простуда, она быстро пройдет, если соблюдать постельный режим.
Однако температура не опустилась и через неделю. Кашель стал меньше, но температура по утрам поднималась до тридцати семи и семи, а к вечеру до тридцати девяти. Сам доктор на следующий день после визита к нам слег в постель, что-то там приключилось у него с желудком. Придя к нему за лекарством, я пожаловалась медсестре на то, что состояние матушки не улучшается, и она передала мои слова доктору, однако тот по своему обыкновению заявил, что у матушки обычная простуда, что никаких оснований для беспокойства нет, и прислал мне с сестрой микстуру и порошки.
Наодзи по-прежнему пропадал в Токио, его не было дома уже полторы недели. Вдруг остро ощутив собственное одиночество и беспомощность, я послала дядюшке Вада открытку, в которой извещала его об ухудшившемся состоянии матушки.
Примерно на десятый день после того, как у матушки начала повышаться температура, к нам зашел доктор, успевший к тому времени оправиться от своего недомогания.
Внимательнейшим образом простукав матушкину грудь, он вдруг воскликнул:
— Понятно! Теперь мне все понятно!
Затем, повернувшись ко мне, сказал:
— Я понял, почему у нее поднимается температура. Имеется небольшой инфильтрат в правом легком. Однако оснований для беспокойства нет. Температура может продержаться еще некоторое время, но если ваша матушка будет соблюдать постельный режим, никаких оснований для беспокойства нет.
«Действительно ли это так?» — усомнилась я, однако диагноз, поставленный нашим сельским эскулапом, все же успокоил меня — утопающий всегда хватается за соломинку. После того как доктор ушел, я сказала:
— Вот и прекрасно. Правда, маменька? Всего лишь небольшой инфильтрат, да у кого его нет? Вам бы только взбодриться, и вы тут же выздоровеете. Все это из-за того, что лето в этом году было такое странное. Терпеть не могу лето. И летние цветы тоже.
Матушка улыбнулась с закрытыми глазами.
— Говорят, если кто любит летние цветы, ему суждено умереть летом. Я думала, что умру этим летом, но приехал Наодзи, и вот, дожила до осени.
Я почувствовала болезненный укол в сердце: Наодзи, несмотря на то что он вытворял, все-таки всегда оставался для матушки единственным смыслом существования.
— Что ж, лето позади, а значит позади и опасное для вас время. Маменька, в саду уже цветут хаги. Да и все остальное — патриния «девичья краса», кровохлебка «варэмоко», колокольчики «кикё», антистирия «карукая», мискант «сусуки»… В наш сад уже пришла осень. Скоро октябрь, в октябре температура обязательно упадет.
Я молилась, чтобы было так. Скорее бы кончался этот сентябрь с его духотой! А там глядишь, зацветут хризантемы, наступит бабье лето с его ясными тихими днями, и матушка наверняка поправится, а я смогу встретиться с ним, и, может быть, даже скромный бутон моего плана расцветет пышным цветком, огромной хризантемой. Скорее бы наступал октябрь, скорее бы выздоравливала матушка!
Примерно через неделю после того, как я отправила открытку, дядя прислал к нам старого врача по фамилии Миякэ, когда-то практиковавшего при дворе. Он приехал из Токио со своей медсестрой и осмотрел матушку.
Доктор Миякэ был знаком еще с нашим покойным отцом, и матушка была очень рада его видеть. К тому же ей, очевидно, импонировала неотесанность, которой всегда отличался доктор, равно как и его грубоватая манера выражать свои мысли, поэтому весь день они болтали в свое удовольствие, словно забыв о цели его приезда. Однако к тому времени, когда, приготовив на кухне суфле, я понесла его в комнату, осмотр был, судя по всему, уже закончен, и доктор, на шее которого все еще, как ожерелье, болтался стетоскоп, сидел в плетеном кресле.
— Обожаю всякие забегаловки, где можно на ходу перехватить какой-нибудь лапши, — говорил он преувеличенно бодрым голосом, — конечно, ничего вкусного там не найдешь, но ничего, есть можно.
Матушка слушала его, бесстрастно рассматривая потолок. «Обошлось!»- с облегчением подумала я, и, ощутив вдруг прилив необыкновенной бодрости, спросила:
— Ну, как вы нашли матушку? Местный врач говорил, что у нее инфильтрат в левом легком…
— Да нет у нее никакого инфильтрата, она совершенно здорова, — небрежно ответил он.
— Вот радость-то, — сказала я, с улыбкой глядя на матушку. — Вы слышите, маменька, доктор говорит, что вы совершенно здоровы.
Тут доктор Миякэ, поднявшись, вышел в китайскую гостиную. Мне показалось, он хочет что-то сказать мне, и я потихоньку последовала за ним.
Остановившись у висящего на стене панно, он сказал:
— У нее хрипы в груди.
— Это не инфильтрат?
— Нет.
— Может, у нее бронхит? — уже плача, спросила я.
— Нет.
Туберкулез! Я тут же отогнала от себя эту мысль. С воспалением легких, инфильтратом или бронхитом я сумела бы справиться собственными силами. Но с туберкулезом… Наверное, уже слишком поздно! Мне показалось, что земля уходит у меня из-под ног.
— А хрипы очень сильные? — потеряв всякую надежду, я горько плакала.
— У нее поражены оба легких.
— Но ведь матушка чувствует себя неплохо! Вот и поужинала с таким аппетитом!
— Сожалею, но ничего не поделаешь.
— Неправда! Не верю! Ей просто надо хорошо питаться, она обязательно поправится, если будет есть побольше масла, яиц, пить молоко, ведь правда? Если у нее будут силы сопротивляться болезни, то и температура упадет, ведь правда?
— Да, пусть ест все, что хочет, и чем больше, тем лучше.
— Вот видите, разве я не права? Она любит помидоры, съедает штук по пять в день.
— Да, помидоры — это хорошо.
— Значит, ничего страшного? Она поправится?
— Эта болезнь весьма часто имеет летальный исход. Вам лучше это знать.
Как много в мире такого, перед чем человек чувствует себя абсолютно бессильным! Мне казалось, что я уперлась в стену, и дальше пути нет, полная безысходность.
— Что же, два года? Три? — дрожа всем телом, прошептала я. — Не знаю. Могу только сказать, что ничего сделать уже нельзя. Вскоре доктор откланялся, пробормотав что-то о номере, заказанном в гостинице на источниках Нагаока, и они вместе с сестрой уехали. Я проводила его за ворота, потом, едва держась на ногах, вернулась, села у матушкиного изголовья и постаралась улыбнуться ей, как ни в чем не бывало.
— Что сказал доктор? — спросила матушка.
— Что самое главное сбить температуру.
— А как насчет легких?
— С ними все в порядке. Вспомните, у вас однажды уже было что-то подобное. Вот станет прохладнее, и вы сразу же начнете поправляться.
Мне хотелось самой в это верить. Я старалась забыть страшные слова о летальном исходе. Мысль о реальности матушкиной смерти просто не укладывалась у меня в голове, мне казалось, что если умрет она, вместе с ней исчезнет и моя собственная плоть. Итак, теперь я должна думать только о том, чтобы как можно лучше ее кормить, все остальное не имеет никакого значения. Рыба. Суп. Консервы. Печень. Мясной бульон. Помидоры. Яйца. Молоко. Хорошо бы достать тофу. Мисосиру. Белый рис. Я продам все, что у меня есть, только бы матушка могла хорошо питаться.
Поднявшись, я прошла в китайскую гостиную. Вытащив оттуда шезлонг, поставила его на веранде, поближе к матушкиной комнате, и села так, чтобы видеть ее лицо. По нему невозможно было сказать, что матушка больна. Ясные красивые глаза, свежая чистая кожа. Каждое утро она вставала, умывалась, потом в тесной ванной комнате сама причесывалась и аккуратно одевалась, после чего возвращалась в спальню и завтракала в постели. Температура у нее поднималась только к вечеру, поэтому днем она чувствовала себя неплохо, часто вставала с постели, читала.
