Марина Москвина - Танец мотыльков над сухой землей
— Я вчера дурковал. Выпил и незнакомых женщин за жопы кусал.
* * *Даур Зантария любил ездить на попутках.
На вопрос водителя:
— А сколько вы заплатите? — бессребреник Даур отвечал:
— Вы ахнете, сколько я вам сейчас заплачу!
* * *— Вот я считаюсь остроумным человеком, — говорил нам Валерий Медведев, автор бестселлера «Баранкин, будь человеком!». — А я родился не таким, совсем не остроумным. Я этот юмор в себе натренировал!
* * *У Чижикова и Успенского были рядом дачи. Однажды весной они отправились за город, и где-то по дороге Чижиков забыл папку со своими рисунками. Они позвонили в милицию, туда, сюда, к счастью, папку успели подхватить. В милиции сказали, что папка находится у некоего директора школы. Сообщили адрес.
Нашли дом директора, звонят — им открывают, а там в прихожей висит кукла — очень натуральная, с физиологическими подробностями — это кукла «повешенный партизан».
Директор говорит:
— Раздевайтесь.
Они снимают куртки, а вешалка — фаланги, кисти рук человеческих.
«И вот мы входим, — рассказывает Чижиков, — на буфете — большой, склеенный из папье-маше макет кладбища. А он уж пепельницу несет в виде человеческого черепа. Мы с Успенским не выдержали и спрашиваем:
— А почему такая загробная тематика?
Он отвечает нам:
— А потому. Вот вы, Виктор, боитесь смерти?
— Да, — говорю.
— А вы, Эдуард?
— Да, да, — деловито ответил Успенский.
— А я нет! — гордо сказал он. — И таким образом приучаю себя к ее неизбежности.
— Ха-ха-ха, — раздался из кухни смех его жены.
Она варила варенье, как раз внесла и поставила вазочку на стол.
— Это он-то не боится? Вчера у него пятка заболела, видели бы вы, как он бросился со всех ног в поликлинику, в Обнинск! Видали мы таких смельчаков!..»
* * *В ханты-мансийском автобусе:
— Я ненка, и я скажу прямо: ненцы симпатичнее хантов. Ханты, как я их зову, «тупорылые»!..
* * *Таксист в Норильске:
— Я вам так скажу — белые ночи в Питере — фуфло по сравнению с нашими белыми ночами!..
* * *— Ты очень развозишь, когда рассказываешь, — сказала мне Люся.
— А ты, думаешь, не развозишь?
— Я развожу инстинктивно, — объяснила Люся, — чтобы подольше удержать собеседника.
* * *Лева — мне:
— …Главное, постоянно повторяй вот эту ничего не значащую фразу: «Ой, мне так неудобно, что я вас все время беспокою!» Тогда этим людям, которым ты это будешь талдычить, придется ответить: «Ну что вы, что вы…» Мне мои аспиранты всегда так говорят!
* * *Ксения Ивановна Золотова, старейший биолог, 98 лет, рассказывала, как она в Ботаническом саду в Адлере растила очень редкое дерево. Внезапно оно зацвело, причем каждый цветок — один пребольшой лепесток, а в середине орех, такой крепкий — ничем его не разобьешь, только пилой можно распилить.
— Потом подул ветер, — она рассказывала, — и все эти лепестки снялись разом с дерева и улетели, как стая белых голубей.
Дерево было единственное, и Ксения Ивановна посадила в землю его орех. Ждала-ждала, через день поливала — ничего! Прошло полтора года. Однажды приходит она поливать свой орех — вдруг видит: пять ростков!!! Пять новых деревьев. Она целую рощу развела.
— …Сейчас там уже ничего нет, — сказала мне Ксения Ивановна. — Прошел сильный ураган и все унес.
* * *Ксения Ивановна Золотова — приветливо:
— Я вас записываю в телефонную книгу, где одни мертвецы!..
* * *В автобусе:
— У вас глаза — как у Офелии…
— А кто это?..
* * *Люся:
— Пришел Пал Иваныч в тельняшке, а на сердце у него была дыра…
* * *Некоторое время я работала редактором в издательстве «Прогресс». Заведующей редакцией у нас была настоящая черноглазая гречанка, очень колоритная, Мария Игнатьевна Хасхачик. Она изъяснялась высоким слогом древнегреческих трагедий и с огромным пафосом предавала анафеме своих подчиненных, причем по самым прозаическим поводам.
— Я вас проклинаю! — сверкая очами, заявляла Мария Игнатьевна, когда ее что-то не устраивало в работе нашего коллектива.
* * *Яков Аким:
— Однажды мы были в Большом театре на балете «Кармен» и после спектакля зашли за кулисы — поздравить Майю Плисецкую. Майя подняла ногу, указала на причинное место и сказала: «У меня здесь мозоль».
* * *Уезжая в дальние страны, в теплые края, Дина Рубина привезла ко мне домой в авоське голову негра из терракоты в натуральную величину, фрагмент скульптуры Родена. Мы водрузили ее на шкаф, и два десятка лет африканец Саймон приветливо парил надо мной и обозревал с высоты окрестности. Когда Дина вернулась на два года из Иерусалима в Москву, я ей притащила — в той же авоське — эту голову на побывку. В доме гостила приятельница.
— Всю ночь за стенкой я слышала незатихающие шаги, — рассказывала потом Динка, — а утром на кухню выскакивает моя гостья, всклокоченная, чуть не плача, и говорит: «Умоляю! Заберите от меня эту ужасную башку!!! Ночь напролет она глядела на меня, не мигая. Я не сомкнула глаз! Сначала я отвернула ее лицом к стенке. Потом накрыла одеялом. Но ощущение, что я в комнате не одна, не покидало меня ни на миг!!!»
Я забрала у них Саймона, и он опять воспарил надо мной, и уж отныне пребудет у меня на шкафу до тех пор, пока светит Солнце и крутится Земля.
* * *Пишу рекомендации в Федеральную программу поддержки издания книг — по большей части, своим ученикам — и учителям.
— Пишет-пишет, восхваляет, — сочувствует мне Леня. — Одних никто не знает, других уже все забыли.
* * *В метро подъезжает поезд, а там пассажиры — в черном, мрачные, угрюмые.
Я говорю Лёне:
— Давай подождем следующего?
— А ты что думаешь? — он говорит. — Следующий приедет — там все будут в желтом и оранжевом?
* * *Захожу в ЦДЛ и показываю удостоверение охраннику. Он молча, удивленно на меня посмотрел и пропустил. Дома я обнаружила, что это был постоянный пропуск на территорию Ваганьковского колумбария. С печатью «Ритуальное обслуживание Ваганьковского кладбища».
* * *Из Интернета:
«Всем известно, что самый оптимистичный человек на Земле — это Марина Москвина. И каждая ее последующая книга обрастает все новыми и новыми историями…»
«…Или очень хорошо забытыми старыми…» — подхватывает кто-то.
* * *Пью томатный сок и подозреваю, что он подкис.
Леня обнюхал его и сказал:
— Если б я был шеф-поваром гарнизонной столовой, офицерам я бы не стал давать этот сок, а солдатам бы дал.
* * *Гуляю в Ботаническом саду, весна, сакуры цветут, распевают птицы, по тропинке движется благообразный мужчина — и он говорит по мобильному телефону, очень въедливо:
— Разница в том, что тебе она стоит поперек горла, а мне она поперек горла не стоит!..
* * *Идем мы как-то по Бронной. Даур Зантария махнул в сторону площади Пушкина и сказал:
— Вон там могло бы быть и море.
* * *— Как тот, кто прыгает в пропасть, чтобы не упасть в нее… — начинал Даур.
— Все эзопствуешь? — спрашивала Татьяна Бек.
* * *Сергей Бархин позвонил поздравить с наступающим Новым годом. Я стала ему говорить о своей любви, желать счастья.
— Теперь уже, в старости, — он сказал, — понимаешь: главное — чтобы с близкими все было нормально, ну, и спокойствие какое-то душевное…
— Да, — согласилась я, — в старости уже лучше думать не о счастье, а… о блаженстве!
Он замолчал.
— Ты не согласен?
— Нет, я просто записываю то, что ты сказала, я сейчас пишу книгу «Заветы» — ну, не «Заветы», а «Заветки» — в этих записях, может, не так много мудрости, а скорее память о тех людяхи о том моменте. Ну, — сказал Сергей Михайлович, — желаю тебе скромных успехов в литературе. А Лёне больших успехов в искусстве.
* * *— Ой, в день моего 65-летия, — говорит Алла, — открываю глаза, и вся липа передо мной… увешана розами. Я онемела. Оказывается, кто-то выкинул старый букет и еще обновил к обеду — то были только пурпурные, а теперь белые появились. Я стала скандал затевать снизу вверх, потом унялась, потому что их унесло пургой. Зато моя соседка Оля мне два раза дарила букет роз. Сказала — первый был недостаточно свеж, а этот в самый раз. Она работает в ЦДЛ, вчера там прощались с Людмилой Гурченко, и, видимо, у нее осталось от прощальной панихиды…
* * *Мы с карикатуристами празднуем Первое апреля в клубе «Петрович». Я смотрю, у меня нет вилки.
Сергей Тюнин берет со стола первую попавшуюся вилку, неизвестно чью:
