Эдуард Лимонов - Книга мертвых-2. Некрологи
— Это моя жена, — сообщил я сдержанно.
— Сильная тетка, — сказал водитель.
В марте 1995-го приятели, укатившие в Соединенные Штаты, оставили нам теплую небольшую квартиру в Калошином переулке, окна выходили на Дом Актера и Театр Вахтангова. Измученный ее участившимися отсутствиями по полночи, я стал устраивать ей скандалы. Пытаясь убежать от скандалов, она пропала на четыре дня. Якобы уехала на дачу. 11 июля она явилась, нетрезвая и агрессивная. Я настоял на том, чтобы она забрала все свои вещи и ушла. К концу дня она, кривясь и негодуя, все же выполнила мое требование.
А потом через годы… тут следует вернуться к началу моего о ней повествования, к сцене в тюрьме Лефортово в октябре 2001 года, которой бы позавидовал Достоевский.
Я продолжаю, неожиданно для себя, думать о ней и писать ей стихи. Совсем недавно я записал вот такие строки:
Ресторан, там где zoo-магазин был (держали две старые феи)
Расползлись и покинули милый террариум змеи
Полнокровные дамы ушли от окон, разобрав свои шали
И усатый «ажан» уже умер, оставив вело и педали…
Где ты, поздняя юность в Paris и печаль полусвета?
Где холодное старофранцузское лето?
Выходил из метро я обычно на рю Риволи,
Там к Бастилии некогда толпы бежали в пыли,
Возмущенных де Садом, кричавшим на каменных стенах
Революция валом вставала в кровавых там пенах
А во время твое и мое во дворах еще были балы
Вкусно пахло гудроном от каждой потекшей смолы
Был носатый франсэ, крепко слипшийся с аккордеоном
Вкусно пахло гудроном, едко пахло гудроном…
Жил в квартале Марэ, выходил из метро я «Сент-Поль»
Сам не знаю, откуда взялась эта поздняя боль…
Впрочем, знаю, зачем я сегодня болею,
Магазин вспоминая, в витрине которого змеи…
Потому что обычно ты там со мной рядом стояла
И пугалась, визжала, и руку мою зажимала
А теперь тебя нет. Разве тень упадет мне на шею
Я забыть никогда твой испуг, никогда не сумею…
Это было в июле, в дрожащем от зноя июле
По Бастилии дробно лупили старинные пули
А два века спустя, мы с тобой посещали балы, танцевали
Ты была так красива, что нас все франсэ замечали…
Примечания: речь идет о витрине зоомагазина в квартале Марэ, где мы часто останавливались с Наташей, возвращаясь домой. Там под лампочками лежали страшные змеи. «Ажан» — так называют в Paris полицейских. Во время, когда мы туда приехали, были еще полицейские-велосипедисты, такое это было далекое время. Де Сад, по воспоминаниям современников, еще за несколько дней до 14 июля 1789 года бегал по стенам Бастилии и кричал: «Граждане! Нас тут убивают!» — за что его перевели в другую крепость и 14 июля де Сада в крепости не было. Франсэ: Francais — французы мужчины. Francaise — женщины. Де Голль обращался к народу: Francais et Francaise — франсэ э франсэз — французы и француженки.
Еще одно, совсем недавнее стихотворение мертвой жене приведу и поставлю точку:
Она называла меня «Ли»
А еще называла «Пума»
Она бывала сажала меня на раскаленные угли
Но я выжил ее угрюмо…
Я вспомнил, когда она умерла
И когда они ее сожгли
Что у Эдгара По есть баллада зла
О девочке Аннабель Ли
«В королевстве у края земли
Эти люди ее погребли…»
О Аннабель Ли, Аннабель Ли,
Ты ушла от меня в зенит
Пять лет как скрылись твои корабли
Но сердце мое болит…
Я буду спать до середины дня
А потом я поеду в кино
И охранники будут глядеть на меня
Словно я одет в кимоно
Ты называла меня «Ли»
А еще называла «Пума»
Я один остался у края
Земли В королевстве Тутанханума…
Когда в 2003 году, освобожденный из колонии в заволжских степях, я вышел из поезда «Саратов — Москва», на Павелецком вокзале меня встречала толпа нацболов и сочувствующих. Шел дождь. Из толпы протиснулся человек и передал мне конверт. «Это вам!» Когда вечером я нашел время открыть конверт, то обнаружил в нем цветную фотографию Наташи в гробу. Веки ее были накрашены золотым. Как у маски Тутанхамона.
Саша Непомнящий Саша Непомнящий Боб Денар Босния, 1992 год
Егор Летов Егор Летов Мать, отец Мать, отец
Наталья Медведева Наталья Медведева Андрей Гребнев Дмитрий Пригов Миша Соков Ляхи Ляхи Антон Страдымов Юра Червочкин Саша Бурыгин Александр Зиновьев Геннадий Айги Геннадий Айги и Юрий Яковлев
Миша Соков
На партийных собраниях он всегда садился в первый ряд. Или, если места в первом были заняты, то садился на какое-нибудь крайнее место в проходе. Чтобы подавать реплики. Реплики он подавал спокойным, неэмоциональным, несколько механическим, сухим с трещинкой голосом. Точнее, это были не реплики, он исправлял мои ошибки. Его невозможно было обойти или объехать, ошибки всегда были. Потому что он знал все. Мы собирались посылать его на интеллектуальные игры на телевидение, на все эти «Что? Где? Когда?», либо к Якубовичу на «Поле чудес», или что там еще, где граждане выигрывают много денег благодаря своим знаниям. Так и не собрались послать.
Выглядел он следующим образом. Худой, голова с большим лбом и грустными глазами, усики под носом. Одет был всегда в «советскую» одежду: обязательный простецкий темный пиджак, брюки неопределенного цвета, чаще узкие (либо ноги у него были тощие?). Зимой он носил темную меховую старую шапку. Вид и поведение у него были тихого неухоженного чудака, живущего одиноко на пенсию по инвалидности. Бомжа. На самом деле пенсии не было, жил он со старушкой матерью, работал на почте, потом долго был безработным. Я догадываюсь, почему. Какой начальник мог бы долго выносить уколы самолюбия, если Соков его ежедневно монотонно поправлял бы как вычислительная машина: «На (таком-то) автозаводе работает 41 тысяча 263 человека» или «Американские космонавты (следуют фамилии) высадились на Луне (дата)…» Он знал количество населения во всех регионах России и во всех странах мира, знал все модели стрелкового оружия, что производят заводы в Кокчетаве, параметры тракторов «Беларусь» и составы футбольных команд. При этом он был кротким, незлобливым и не кичащимся знаниями человеком.
Миша Соков был еще и старше большинства нацболов. Мне так и не пришло в голову узнать, сколько ему лет, но было видно по лицу, что ему далеко за тридцать. Как он к нам прибился, не знаю, однако, перебирая старые фотографии, вижу, что он присутствует на многих. Он был безотказный, обязательный партиец. Он вызывался отправлять газету «Лимонка» с вокзалов в самые неудобные часы ночи, когда не ходит метро, ему выдавались деньги, и можно было спокойно ждать, когда он позвонит в штаб, чтобы сообщить номер поезда и вагона.
Признаюсь, я некоторое время смотрел на его присутствие с недоумением. Мне казалось, что сильные, красивые, молодые нацболы должны были бы сторониться сутулого, худющего дядьки с усиками, стесняться его. Ничуть, оказалось, не бывало. Все было не так, нацболы считали Мишу Сокова как бы «маскотом», что ли, подразделения, приносящим удачу, а его феноменальная память вызывала гордость и восхищение. Новым членам Партии предлагалось задать Сокову вопрос, на который тот не смог бы ответить. Он отвечал на все.
Несколько раз я видел его пьяненьким. Он делался смешным. Подойдя ко мне (я с кем-нибудь разговаривал), он долго стоял и смотрел на меня. И глаза у него под очками были большие, с блюдце величиной. И такими растаявшими как бы. «Что вам, Миша?» — говорил я в таких случаях. Он ничего не отвечал, улыбался и медленно отходил. Иногда засыпал в углу. «Сокова не поить», — приказал я нацболам. «Да нет, мы не поим, мы и сами не пьем», — лживо отвечали нацболы.
