Грэм Грин - Комедианты
— Мадам, к сожалению, больна. Она вас ожидает?
Из бассейна появилась молодая американская пара. Оба были в купальных халатах. Мужчина обнимал женщину за плечи.
— Эй, Марсель, — сказал он, — парочку ваших особых.
— Жозеф! — крикнул негр. — Два ромовых пунша для мистера Нельсона.
И он снова вопросительно обернулся ко мне.
— Скажите ей, — сказал я, — что к ней мистер Браун.
— Мистер Браун?
— Да.
— Я посмотрю, проснулась ли она. — Он помялся: — Вы приехали из Англии?
— Да.
Из бара вышел Жозеф — он нес ромовые пунши. Тогда он еще не хромал.
— Мистер Браун из Англии? — переспросил Марсель.
— Да, мистер Браун из Англии.
Он нехотя пошел наверх. Сидевшие на веранде разглядывали меня с любопытством, за исключением молодых американцев — те самозабвенно передавали изо рта в рот вишни. Солнце собиралось садиться за огромным горбом Кенскоффа.
Пьер Малыш спросил:
— Вы приехали из Англии?
— Да.
— Из Лондона?
— Да.
— В Лондоне очень холодно?
Все это напоминало допрос в тайной полиции, но в те дни здесь не было тайной полиции.
— Когда я уезжал, шел дождь.
— Как вам нравится здесь, мистер Браун?
— Я здесь всего два часа.
На следующий день мне стало понятно его любопытство: он поместил заметку обо мне в светской хронике местной газеты.
— Ты стала хорошо плавать на спине, — сказал своей спутнице американец.
— Ох, птенчик, правда?
— Честное слово, золотко.
На ступеньки веранды поднялся негр, протягивая две уродливые статуэтки из дерева. Никто не обращал на него внимания, и он молча стоял, предлагая свои изделия. Я даже не заметил, как он ушел.
— Жозеф, а что сегодня на ужин? — спросила молодая американка.
Какой-то человек прошелся по веранде с гитарой в руках. Он присел за столик недалеко от молодой пары и начал играть.
На него тоже никто не обращал внимания. Я почувствовал себя неловко. Я ожидал более теплого приема в материнском доме.
Высокий пожилой негр с римским профилем, почерневшим от сажи больших городов, и волосами, припудренными каменной пылью, спустился по лестнице в сопровождении Марселя. Он спросил:
— Вы мистер Браун?
— Да.
— Я доктор Мажио. Зайдемте, пожалуйста, на минуточку в бар.
Мы вошли в бар. Жозеф смешивал новую порцию ромовых пуншей для Пьера Малыша и его компании. В дверь просунулась голова повара в белом колпаке, но при виде доктора Мажио спряталась снова. Хорошенькая горничная-мулатка с кипой белых скатертей в руках перестала болтать с Жозефом и пошла на веранду накрывать столики.
— Вы сын Madame la Comtesse? — спросил доктор Мажио.
— Да.
Мне казалось, что, с тех пор как я приехал, я только и делаю, что отвечаю на вопросы.
— Вашей матери, конечно, не терпится вас увидеть, но я счел необходимым сначала кое о чем вас предупредить. Всякое волнение для нее пагубно. Прошу вас, когда вы с ней увидитесь, будьте очень осторожны. Не слишком проявляйте свои чувства.
Я улыбнулся.
— Мы никогда особенно не проявляли своих чувств. А что с ней, доктор?
— У нее был второй crise cardiaque. [сердечный приступ (фр.)] Удивительно, как она осталась жива. Она необыкновенная женщина!
— Быть может... стоило бы пригласить кого-нибудь еще...
— Не беспокойтесь, мистер Браун. Сердечные заболевания — моя специальность. Вы вряд ли найдете более знающего врача ближе, чем в Нью-Йорке. Сомневаюсь, что вы найдете его и там. — Он не хвастал, а просто объяснял положение дел; доктор, очевидно, привык, что белые ему не доверяют. — Я учился у Шардена в Париже, — сказал он.
— И надежды нет?
— Она вряд ли перенесет еще один приступ. Спокойной ночи, мистер Браун. Не сидите у нее слишком долго. Рад, что вы сумели приехать. Я боялся, что ей не за кем послать.
— Она, в общем, за мной и не посылала.
— Как-нибудь, надеюсь, мы с вами вместе поужинаем. Я ведь знаю вашу мать много лет. И глубоко ее уважаю... — Он отвесил мне легкий поклон, словно римский император, дающий понять, что аудиенция окончена. Но в его манере не было ни капли высокомерия. Он просто знал себе цену. — Спокойной ночи, Марсель.
Марселю он не поклонился. Я заметил, что даже Пьер Малыш дал ему спокойно пройти, не решаясь докучать ему вопросами. Мне стало стыдно, что я предложил такому значительному человеку пригласить консультанта.
— Прошу вас подняться наверх, мистер Браун, — сказал Марсель.
Я пошел за ним. Стены были увешаны картинами гаитянских художников: фигуры в деревянных позах на пронзительно ярком фоне; петушиный бой; местный религиозный обряд; черные тучи над Кенскоффом, банановые деревья в грозово-зеленой гамме, синие копья сахарного тростника, золотой маис. Марсель отворил дверь, я вошел, и прежде всего мне бросились в глаза распущенные волосы матери на подушке — такого гаитянско-красного цвета, какого никогда не бывает в природе. Они пышно рассыпались по огромной двуспальной кровати.
— Милый, вот хорошо, что ты заглянул! — сказала мать, будто я заехал навестить ее из другой части города. Я поцеловал ее в широкий лоб, похожий на выбеленную стену, и немножко мела осталось у меня на губах. Я чувствовал на себе взгляд Марселя. — Ну, как там в Англии? — спросила она таким тоном, будто спрашивала о не очень любимой невестке.
— Когда я уезжал, шел дождь.
— Твой отец терпеть не мог свой родной климат, — заметила она.
Никто не дал бы ей даже пятидесяти, и я не заметил бы, что она больна, если бы не стянутая кожа вокруг рта; много лет спустя я увидел такой же впалый рот у коммивояжера на «Медее».
— Марсель, подай моему сыну стул.
Он нехотя пододвинул мне от стены стул, но, сев, я оказался так же далеко от матери, как и раньше, — уж очень широка была кровать, бесстыжая кровать, сделанная только для одной-единственной цели, с позолоченным подножием в вычурных завитушках; эта кровать больше подходила какой-нибудь куртизанке из исторического романа, чем умирающей старухе. Я ее спросил:
— Мама, а граф на самом деле существует?
Она заговорщически улыбнулась.
— Все в прошлом, — сказала она, и я так и не понял, хотела ли она этой фразой отдать ему посмертную дань. — Марсель, — продолжала она, — глупенький, ты можешь спокойно оставить нас вдвоем. Я же тебе говорила. Это мой сын. — Когда дверь за Марселем закрылась, она сказала с некоторым самодовольством: — Он до смешного ревнив.
— А кто он такой?
— Помогает мне управлять отелем.
— Это случайно не граф?
— Mechant [злюка (фр.)], — по привычке бросила она. Она и вправду переняла от этой кровати — а может быть, от графа? — небрежный, многоопытный тон кокетки восемнадцатого века.
— А с какой стати ему тебя ревновать?
— Может, он думает, что ты вовсе мне не сын?
— Ты хочешь сказать, что он твой любовник?
И я подумал, что бы сказал мой неведомый отец, чья фамилия — как мне говорили — была Браун, о своем черном преемнике.
— Чему ты смеешься, милый?
— Ты — замечательная женщина, мама.
— Под конец жизни мне немножко повезло.
— Это ты о Марселе?
— Да нет! Он славный мальчик, и все. Я говорю о гостинице. Ведь это — мое единственное имущество за всю жизнь. Она мне принадлежит целиком. И не заложена. Даже за мебель все выплачено.
— А картины?
— Они, конечно, висят для продажи. Я их беру на комиссию.
— Ты купила ее на деньги графа?..
— Да нет же, ничего подобного. От графа я не получила ничего, кроме титула, да и его я не проверяла по Готскому альманаху, так что не знаю, существует ли он вообще. Нет, тут мне просто-напросто привалило счастье. Некий мсье Дешо тут, в Порт-о-Пренсе, очень огорчался, что платит большие налоги, а так как я в то время работала у него секретаршей, я разрешила ему перевести гостиницу на мое имя. Конечно, мы составили завещание, где моим наследником на гостиницу я назвала его, а так как мне было за шестьдесят, а ему только тридцать пять, сделка казалась ему верной.
— Он тебе доверял?
— И правильно делал, милый. Но он зря вздумал гонять на спортивном «мерседесе» по здешним дорогам. Счастье еще, что больше не было жертв.
— И ты стала владелицей его имущества?
— Он был бы очень доволен, если бы это знал. Ах, милый, ты и не представляешь, как он ненавидел свою жену! Огромная, толстая, малограмотная негритянка! Разве она смогла бы вести дело? Конечно, после его смерти завещание пришлось переписать, — твой отец, если он еще жив, мог оказаться моим наследником. Кстати, я завещала святым отцам из твоего колледжа мои четки и молитвенник. Меня всегда мучила совесть, что я так с ними обошлась, но в то время я нуждалась в деньгах. Твой отец был порядочной свиньей, упокой господи его душу!
— Значит, он все-таки умер?
— Подозреваю, что да, но у меня нет никаких доказательств. Люди теперь живут так долго. Бедняга!
— Я разговаривал с твоим доктором.
