Орхан Памук - Черная книга
Тут откуда-то, кажется из дальнего угла ресторана, послышалась песня о несчастной любви, горе и тщетности жизни; они мигом забыли обо мне и, вспомнив, что каждый из них — пожилая и усатая Шехерезада, стали печально и дружески рассказывать друг другу истории. Вот некоторые из них. Забавная и грустная история о публицисте, который всю жизнь страстно описывал прогулки Мухаммеда по седьмому небу, а потом случайно узнал, что нечто подобное уже сделал Данте: это было большое несчастье; рассказ о безумном падишахе-извращенце, который в детстве гонял с сестрой ворон на огороде; рассказ о писателе, потерявшем сон, когда его покинула жена, о читателе, который вообразил себя одновременно и Альбертиной, и Прустом; рассказ о публицисте, оказавшемся султаном Фатихрм Сулейманом Мехмедом (Мехмед II Фатих (Завоеватель) (1432-1481) — султан, который в 1453 г. захватил Константинополь и сделал его столицей Османской империи), и т. д. и т. п.
Кто-то преследует меня
То шел снег, то было темно.
Шейх ГалипВесь тот день Галип снова и снова будет вспоминать как единственную подробность, оставшуюся в памяти от жуткого кошмара, старое кресло, которое он увидел утром, когда, выйдя из дома своего друга Сайма, спускался в Каракей по старым улицам и ступенькам узких тротуаров Джихангира. Это было на высоком холме позади Топхане, где Джеляль когда-то искал следы передвижения по Стамбулу торговцев наркотиками. Кресло стояло перед закрытыми лавками обойщика, обивщика, картонщика, столяра; лак на ручках и ножках облупился, кожа сиденья походила на рваную рану, и из этой раны уныло торчали ржавые пружины, словно кишки из развороченного живота раненой кавалерийской лошади.
Войдя в контору, Галип сел за стол и тут же принялся читать новую статью Джеляля. На самом деле статья была не новой, она уже публиковалась много лет назад. Это могло означать, что Джеляль давно не давал в газету новых материалов, но могло быть и тайным знаком чего-то другого. И вопрос: «Трудно ли вам быть самим собой?», который задает герой статьи, парикмахер, возможно, указывал на тайный смысл чего-то выходящего за рамки газетной публикации.
Галип помнил, как Джеляль что-то говорил ему на эту тему. «Большинство людей, — объяснял он, — не замечают сути вещей только из-за того, что они под носом, а видят и замечают второстепенные особенности, причем лишь потому, что они не бросаются сразу в глаза. Поэтому я не высказываю открыто основную идею, а прячу ее где-нибудь в середине статьи. Но не слишком глубоко, я словно играю в прятки с детьми, и читатели, найдя спрятанное, верят мне, как дети. Самое скверное — это когда газету выбрасывают, не поняв ни прямого смысла написанного, ни требующего немного терпения и ума другого, скрытого значения».
Что-то подтолкнуло Галипа, отложив газету, отправиться в редакцию газеты «Миллиет». Он знал, что Джеляль чаще ходит туда в конце недели, когда там не так многолюдно, и надеялся застать его одного в кабинете.
Джеляля он не нашел. Стол был убран, пепельница пуста, чашки на столе не было. Галип сел в кресло фиолетового цвета, в котором всегда сидел, когда приходил сюда, и стал ждать. Он был уверен, что через некоторое время услышит смех Джеляля, доносящийся из какого-нибудь кабинета.
К тому времени как он потерял эту уверенность, ему вспомнилось, как они в первый раз пришли сюда с Рюйей и Джеляль отвел их в типографию («Вы тоже хотите стать журналисткой, маленькая ханым?» — спросил пожилой печатник, а Рюйя по дороге домой задала этот же вопрос Галипу); Галип считал редакцию необыкновенной сказкой из «Тысячи и одной ночи», местом, наполненным фантазиями и бумагой, на которой сочинялись невероятные рассказы и истории.
В лотке на столе он увидел две папки с надписями «Пошедшие» и «Резервные». В папке «Пошедшие» лежали отпечатанные на машинке статьи, опубликованные за последние шесть дней, и для воскресного номера: она появится в завтрашней газете, видимо, ее набрали и положили обратно в папку.
Значит ли это, что Джеляль, никому ничего не сказав, отправился в какую-нибудь поездку или уехал в отпуск? Вообще-то он не любил уезжать из Стамбула.
Галип вошел в просторный кабинет одного из редакторов спросить, где Джеляль; за столом сидели, беседуя, двое пожилых мужчин.
Один из них был сердитый старик, публицист, известный под псевдонимом Нешати. — В прошлом он вел в газете острую полемику с Джелялем, теперь же писал брюзгливо-нравоучительные воспоминания в рубрике менее популярной, чем рубрика Джеляля. У него было тоскливое, как у бульдога, выражение лица — точь-в-точь как на фотографии в его рубрике; взглянув на Галипа, он сказал:
— Джеляль-бей не появляется уже много дней! А вы ему кто?
Второй журналист тоже поинтересовался, зачем ему понадобился Джеляль. Лицо этого человека показалось Галипу знакомым, и он мучительно копался в памяти, пока не вспомнил, откуда ему знакомо это лицо: это был Шерлок Холмс в черных очках из журнала-приложения, который знал все и обо всех.
— Значит, вы родственник, — сказал этот второй журналист, — а я считал, что у Джеляль-бея, кроме покойной матери, никого близких не было.
— Если бы у него не было родственников, — съязвил старый публицист, — разве Джеляль-эфенди достиг бы того положения, которое занимает сегодня!
— Если вы хотите найти Джеляль-бея, — сказал журналист, — просмотрите его статьи, он в одном из мест, обозначенных в его статьях. Вы знаете, что его статьи полны знаков, особых маленьких весточек, которые отсылают вас куда-то. Понимаете, о чем я говорю?
В ответ Галип рассказал, что, когда он был ребенком, Джеляль показывал ему предложения, составленные из первых и последних слов абзацев или первых и последних слогов предложений… И еще много всяких игр с буквами. А одну игру слов он придумал специально, чтобы сердить их тетю.
— Это та, что осталась в девках? — спросил журналист.
— Да, ей не удалось выйти замуж.
— А правда, что Джеляль-бей был в ссоре с отцом?
Галип ответил, что это очень давняя история.
— Понимаешь, юноша, — сказал старый полемист, — все, о чем тебя сейчас спрашивали, мы узнали не от Джеляль-бея. У нас есть один коллега, увлекающийся расследованиями и хуруфизмом, он-то и откопал все эти сведения в статьях Джеляль-бея, в словах, за которыми Джеляль-бей прятал реальные факты. Это была кропотливая работа — все равно что иголкой колодец копать.
— Поскольку в этих играх есть смысл, — добавил журналист, — а может, потому, что в них была тайна или они были как-то связаны с тайной, Джеляль-бей превзошел своих коллег; тем не менее следовало бы напомнить ему истину: «Зазнавшегося журналиста хоронят на казенный счет».
— Его невозможно нигде найти, — рассуждал старый публицист, — потому что все оставленные им адреса оказываются вымышленными или он там уже не живет; Джеляль-бей испытывает странную, непонятную ненависть к близким и дальним родствен никам, всем людям, на любовь которых не может ответить взаимностью.
Галип спросил, где он может найти Джеляля, если его нет в редакции.
— Джеляль-бей отдалился от всего человечества, спрятавшись в недоступном месте, потому что понял наконец, что никогда не избавится от ощущения невыносимого одиночества, которое преследовало его как злой рок со дня рождения из-за его неумения сближаться с людьми; неизвестно, в какую конуру он забился сейчас, как отчаявшийся безнадежный больной.
Галип сказал, что телевизионная группа Би-би-си хотела бы вытащить Джеляля из его «конуры»…
— Джеляль-бея скоро уволят! — резко оборвал его Нешати. — За последние десять дней он не прислал ни одной новой статьи. А машинописные материалы, которые он оставил как запасные, это его статьи двадцатилетней давности, и все об этом знают!
— А вдруг он, да сохранит его Аллах, умер, — предположил старый публицист. — Ну как, нравится вам игра, в которую мы играем?
А журналист продолжал спрашивать:
— Правда, что он потерял память?
— И правда, и неправда, — ответил Галип.
— А то, что у него много адресов в городе, которые он держит в тайне?
— Тоже: и верно, и неверно.
— Может, он сейчас изнывает в одиночестве от страданий в одной из своих квартир,
— сказал публицист.
— Если бы это было так, он бы позвал кого-нибудь, кого считает близким, — высказал предположение журналист.
— Нет такого человека, нет у него близких, — настаивал публицист.
— Юноша, наверно, так не считает, — сказал журналист. — Кстати, вы не назвали своего имени.
Галип назвался.
— Скажите, Галип-бей, — продолжал журналист, — ведь у Джеляль-бея, который сейчас заперся бог знает в каком состоянии, есть люди, которых он считает близкими настолько, чтобы передать им свои литературные тайны, свое наследие? Ведь не настолько он одинок?
Галип подумал: «Нет, он не так одинок».
