Джек Керуак - Бродяги Дхармы
12
Я действительно был восхищен мудростью Морли: «с этими его дурацкими видами заснеженных швейцарских Альп,» – думал я.
Но внезапно начался джаз: один сумасшедший миг – и я увидел, как Джефи сбегает с горы гигантскими двадцатифутовыми прыжками: летит, мощно приземляется тяжелыми бутсами, прыгает футов на пять, бежит и снова летит с безумным ликующим кличем вниз по скату крыши мира, и тут меня осенило: идиот, с горы упасть невозможно, – и тут с воплем сорвался я с насеста и помчался вниз вслед за Джефи, точно такими же гигантскими прыжками, и буквально за пять минут (подошвы мои лупили по скалам, валунам, песку, мне было уже все равно, только бы поскорее), мы с гиком, скача, точно горные козы или, лучше, как китайские безумцы тысячу лет назад, ворвались в мирную жизнь медитирующего Морли, который сказал, что, увидев, как мы слетаем с горы, не поверил своим глазам. Последним огромным прыжком, с воплем восторга, я приземлился у озерца, врезался пятками в прибрежную грязь и шлепнулся, страшно довольный. Джефи уже разувался, вытряхивая камешки и песок. Вот это да. Я снял тапочки, вытряхнул оттуда пару ведер мусора и сказал: «Эх, Джефи, преподал ты мне последний урок: с горы упасть невозможно».
– Вот именно в этом смысл изречения: «Достигнув вершины, продолжай восхождение».
– Да, черт возьми, твой триумфальный клич – самое лучшее, что я слышал в жизни. Жаль, магнитофона не было, я бы записал.
– Не годится людям внизу слышать такие вещи, – чрезвычайно серьезно заметил он.
– Ей-Богу, ты прав: будут бродяги-домоседы, нежась на мягких подушках, благосклонно внимать воплю покорителя вершин – нет, не заслужили они этого. Да, когда я посмотрел, как ты несешься с горы – вот тут я все понял.
– Ах, у Смита нынче маленькое сатори, – вставил Морли.
– Как ты тут, кстати?
– Да ничего, в основном спал.
– Вот черт, я ведь так и не дошел до вершины. Теперь мне стыдно, теперь, зная, как спускаться с горы, я понял, как на нее подниматься, и что упасть невозможно, но все, поздно.
– Вернешься следующим летом и поднимешься. Ты хоть понимаешь, что ты первый раз в горах, а старого ветерана Морли обскакал?
– Определенно, – подтвердил Морли. – Как думаешь, Джефи, присвоят Смиту титул Тигра за его сегодняшние свершения?
– Еще бы, – сказал Джефи, и я почувствовал настоящую гордость. Я был Тигром.
– В следующий раз, черт побери, обещаю быть львом.
– Все, мужики, пошли, нам еще предстоит долгий путь через осыпь до нашей стоянки, потом через долину камней и по тропе вдоль озера, ого, боюсь, засветло не поспеем.
– Мне кажется, все будет в порядке, – Морли указал на осколок луны в голубом, но уже розовеющем, углубившемся небе. – Она осветит нам путь.
– Пошли. – И мы встали и пошли. На этот раз опасный выступ, напугавший меня по дороге туда, показался шуткой, я шел вприпрыжку, пританцовывая, я понял: упасть с горы невозможно. Не знаю, можно ли на самом деле упасть с горы, но лично я понял, что нельзя. Таково было мое прозрение.
И все же приятно было спуститься в долину, теряя из виду все эти величественные горизонты; часам к пяти стало смеркаться, я отстал от ребят футов на сто и шагал сам по себе, размышляя и напевая, помеченной катышками оленьей тропой меж камней, не надо думать, волноваться, вглядываться вдаль, – знай держись черненьких оленьих катышков и радуйся жизни. В какой-то момент я увидел, как Джефи, ненормальный, забрался просто так ярдов на сто вверх по снежному склону и съехал оттуда в бутсах, как на лыжах, последние несколько ярдов на спине, хохоча. Да еще и штаны опять снял и обернул вокруг шеи. Он говорил, что делает это просто для удобства, и это правда, кроме того, вокруг не было никого, кто мог бы его увидеть, однако я думаю, в походах с участием девиц он преспокойно проделывал то же самое. Я слышал, как Морли разговаривает с ним в огромной пустынной долине: за многие футы каменистого пространства его голос узнавался безошибочно. Я столь прилежно следовал оленьей тропе, что вскоре потерял друзей из виду, только слышал их голоса, и шел в полном одиночестве вдоль отрогов, по руслам ручьев, доверяя инстинкту моих милых олешков, – и не напрасно: к наступлению темноты древняя оленья тропа вывела меня прямо к знакомому мелкому роднику (где животные останавливались на водопой последние пять тысяч лет), а Джефи уже развел костер, и пламя бросало оранжевый отблеск на нашу скалу. Луна поднялась высоко и светила ярко. «Повезло нам с луной, братцы, еще восемь миль пилить».
Мы перекусили, напились чаю, собрали рюкзаки. Одинокий спуск по оленьей тропе был, пожалуй, самым счастливым моментом всей моей жизни, и, покидая стоянку, я оглянулся, надеясь увидеть в темноте кого-нибудь из оленей, олешков моих, но нет, ничего не видать, и я просто сказал спасибо всему, что осталось наверху. Так мальчишкой бродишь один целый день по лесам и полям, а вечером, по дороге домой, идешь, не сводя глаз с тропы, шаркаешь ногами, размышляешь, насвистываешь; так, наверно, двести лет назад шли индейские мальчишки за широко шагающими отцами с Русской реки на Шасту, так арабские дети следуют за отцами, отцовской тропой; эта песенка веселого детского одиночества, шмыганье носом, так девочка везет домой на санках младшего братца, и оба напевают, бормочут что-то свое, строят рожицы снегу, санному следу, еще немножко побыть самими собой, прежде чем усесться на кухне и сделать лицо, приличествующее этому миру серьезности. «Но что в мире может быть серьезнее, чем идти по оленьей тропе к водопою?» – думал я. Мы приступили к долине камней, пять миль в ясном лунном свете, было несложно скакать с валуна на валун, валуны белели, как снег, глубоко чернели тени. В лунном свете все было белым, чистым, прекрасным. Порой серебристо проблескивал ручей. Далеко внизу были сосны и маленький пруд.
Тут-то ноги мои и отказали. Я окликнул Джефи и извинился. Я не мог больше прыгать. И подошвы, и бока ступней были натерты и саднили. Тапочки – слабая защита. Пришлось Джефи поменяться со мной обувью.
В бутсах, не тяжелых, но надежно защищающих ногу, стало значительно проще. Отличное новое ощущение – скакать с валуна на валун, не чувствуя боли сквозь тонкие теннисные тапочки. Да и Джефи нравилась неожиданно обретенная легконогость. С удвоенной скоростью пустились мы вниз по долине. И все же каждый шаг давался с трудом, усталость настигла нас. С тяжелым рюкзаком за спиной трудно контролировать мускулы бедер, необходимые для спуска с горы, который бывает порой труднее, чем подъем. Да еще надо было преодолевать завалы: идешь-идешь по песку, вдруг каменный завал преграждает путь, надо забираться на камни и прыгать с одного на другой, внезапно камни кончаются, и спрыгивай опять на песок. Или вдруг попадаешь в непроходимую чащу, надо идти в обход или продираться напрямик, порой я застревал с рюкзаком и стоял, ругаясь и дергаясь, в невозможном лунном свете. Мы не разговаривали. Кроме того, я злился, потому что Джефи и Морли боялись остановиться и передохнуть, говорили, что сейчас это опасно.
– Не все ли равно, луна яркая, можно даже поспать.
– Нет, надо сегодня ночью добраться до машины.
– Остановимся хоть на минутку. Ноги не выдерживают.
– Разве что на минутку.
Но минуты, конечно, не хватало, и вообще, по-моему, они впали в истерику. Я ругался на них и однажды даже сорвался на Джефи: «На хрена так убиваться, тоже мне развлечение!» (И все твои идеи – фигня, добавил я про себя). Чуть-чуть усталости многое меняет. Бесконечная лунная долина, зажатая меж двух скалистых стен, камни, «утки», камни, наконец уже вроде бы показалось, что дошли – ан нет, ничего подобного, ноги мои вопиют о пощаде, я матерюсь, ломлюсь сквозь ветки и бросаюсь на землю, чтоб отдохнуть хоть минуту.
– Давай, Рэй, пошли, осталось чуть-чуть. – Я, конечно, понимал – терпения во мне ни на грош, это давно известно. Зато я умею радоваться. Добравшись до альпийского луга, я растянулся на животе, напился воды из родника и тихо, мирно радовался, пока они озабоченно обсуждали, как бы им вовремя успеть к машине.
– Да ладно вам, такая чудесная ночь, а вы уж совсем себя загнали. Попейте водицы, поваляйтесь минут пять-десять, все само образуется. – Теперь я оказывался философом. И действительно, Джефи согласился со мной, и мы как следует отдохнули. После нормального человеческого отдыха я был уверен, что спокойно доберусь до озера. Красивая была дорога. Лунный свет сочился сквозь густую листву, бросая пеструю тень на спины Морли и Джефи, шедших впереди. Мы вошли в хороший ритм и весело покрикивали: «хоп-хоп», перестраиваясь на поворотах, все вниз, вниз, в славном свинговом ритме спуска. А как хорош был в лунном свете гремучий ручей, летящие блестки лунной воды, белоснежная пена, черные как смоль деревья, настоящий лунно-тенистый эльфийский рай. Воздух стал нежнее, теплее, вернулись человеческие запахи. Запах озерного прибоя, цветов, мягкая пыль земли. Там, наверху, все пахло льдом, снегом, бессердечным камнем. Здесь – лесом, отдающим солнечное тепло, солнечной пылью, отдыхающей под луною, влажным песком, цветами, соломой – добрые земные запахи. Приятно было шагать по тропе, правда, в какой-то момент я снова почувствовал страшную усталость, хуже, чем в бесконечной долине камней, но внизу уже мерцал огонек в сторожке у озера, славный маленький фонарик, так что все было в порядке. Морли и Джефи беспечно болтали, оставалось только скатиться к машине. И внезапно все кончилось, точно длинный и страшный сон, мы идем по дороге, вокруг домики, под деревьями припаркованы автомобили, а вот и машина Морли.
