Стивен Крейн - Алый знак доблести
Но он не слишком опечалился из-за неосуществленного намерения, так как, еще раз все обдумав, решил, что доводы против возвращения на передовую неопровержимы.
К тому же он вдруг почувствовал сильное недомогание. Теперь ему уже не взлететь ввысь на крыльях победы: не может человек, у которого болит все нутро, видеть себя в ореоле героя. Юноша повалился на землю.
Ему смертельно хотелось пить. Кожа на лице стала такой сухой и жесткой, что казалось, она сейчас лопнет. Кости ныли, страшно было пошевелиться - вдруг они сломаются. Ноги превратились в сплошные раны. К тому же тело требовало пищи. И куда настоятельнее, чем когда человек просто голоден. Юноша ощущал в желудке тяжесть и тупую боль, а когда он встал и сделал несколько шагов, у него закружилась голова и подогнулись колени. Он почти ничего не видел. Перед глазами плыли зеленые пятна.
Пока его раздирали противоречивые чувства, он не ваиечал недомогания. Теперь оно настойчиво заявляло и себе. Юноша уже не мог отмахнуться от него и вдвойне ненавидел себя за это. С глубокой горечью он признал, что сделан из другого теста, чем те, что шли по дороге. Где уж ему стать героем! Он жалкое ничтожество. Как смешны все его мечты о славе! Он мучительно застонал и побрел дальше.
Некое влечение, схожее с тем, которое владеет мошкой, притягивало юношу к линии фронта. Он стремился все увидеть своими глазами, услышать новости. Хотел узнать, кто победил.
Он твердил себе, что, невзирая на свои ни с чем не сравнимые страдания, всегда жаждал победы, хотя,- тут юноша мысленно как бы попросил прощения у собственной совести,- разгром армии весьма украсил бы сейчас его судьбу. Сокрушительный удар неприятеля раздробит полки, и многие, даже очень храбрые солдаты вынуждены будут,- в этом он не сомневался,- броситься кто куда. Они разбегутся как цыплята, и он затеряется в их толпе. Все без исключения превратятся в угрюмых товарищей по несчастью, и ему нетрудно будет забыть, что он-то убежал раньше всех и дальше всех. А если он сам поверит в свою высокую добродетель, то убедить в ней других окажется проще простого.
Стараясь найти оправдание этой надежде, он все время возвращался к мысли о том, что армия уже не раз терпела поражение, а через несколько месяцев, оправившись от кровопускания и повторных неудач, как бы заново рождалась, отважная, блистательная, доблестная, уверенная в непобедимости своих легионов. Соотечественники в тылу будут некоторое время пронзительно и жалобно причитать, но на то и генералы, чтобы покорно выслушивать эти сетования. Он с легкостью готов был принести в жертву любого генерала. Когда не знаешь, кто станет мишенью для нападок, то и сочувствовать некому. Эти самые соотечественники живут в глубоком тылу, да и в справедливость общественного мнения юноша не очень верил. Вполне возможно, что удар придется по невиновному, и тот, придя в себя от неожиданности, остаток жизни истратит на опровержение басен о мнимых своих ошибках. Что говорить, история плачевная, но, с точки зрения юноши, в нынешних обстоятельствах генералы в счет не идут.
Если армия потерпит поражение, он, юноша, будет полностью оправдан. А то, что он удрал первый, в общем, можно счесть доказательством его редкостной дальновидности. Пророк, предсказывающий наводнение, должен первый вскарабкаться на дерево. Только так он докажет людям, что поистине наделен ясновидением.
Юноша придавал огромное значение моральному оправданию. Без этого целебного бальзама он просто будет не в силах всю жизнь носить язвящий знак позора. Если сердце станет непрерывно напоминать ему, какой он жалкий червь, разве можно это скрыть от людей, не выдать себя с головой!
Победа армии сулит ему гибель. Грохот, означающий, что древка знамен направлены вперед, предрекает бесчестье. Ему придется отгородиться от всех и существовать в полном одиночестве. Если солдаты сейчас наступают, их равнодушные ноги топчут его чаяния на достойную жизнь.
Он как мог боролся с этими мыслями, мелькавшими у него в мозгу, пытался их отогнать. Именовал себя негодяем. Твердил, что свет не видывал такого себялюбца. Воображение рисовало ему солдат, которые грудью встречают штыки яростно вопящих врагов, он видел поле, устланное их окровавленными телами, и называл себя убийцей.
Тут он вновь подумал, что лучше всего было бы умереть. Поверил, что завидует мертвым. Но, размышляя об убитых, ко многим испытывал неприязнь, точно они сами были виноваты в том, что лишились жизни. Им, вероятно, просто повезло, они встретили смерть раньше, чем догадались убежать, или и впрямь выдержали настоящее испытание. Однако общество увенчает их лаврами. И юноша с горечью повторял, что эти венцы - краденые, а героизм, который, словно мантией, облекает убитых,- сплошной подлог. И все-таки жалел, что он - не в их числе.
Юноша полагал, что избежит кары за свой проступок, только если армия будет разбита. Впрочем, он начал уже понимать, что надеяться на это бессмысленно. Он с самого детства был приучен считать, что могучей синемундирной машине успех всегда обеспечен, что она так же легко изготовляет победы, как пуговичная машина - пуговицы. Все чаяния, противоречащие этой истине, он перечеркнул. Вернулся к вере, подобающей солдату.
Придя к выводу, что армия не может потерпеть поражение, он стал придумывать историю, достаточно правдоподобную, чтобы возвратиться в полк и не сделаться при этом общим посмешищем.
Но он до такой степени боялся издевательств, что все его вымыслы ему же самому казались высосанными из пальца. Перебирал одну выдумку за другой и тут же отбрасывал из-за полной их неубедительности. Сразу видел, что любая шита белыми нитками.
К тому же он опасался, что какое-нибудь язвительное замечание уложит его, так сказать, на обе лопатки раньше, чем он успеет как щитом заслониться ложью.
Он представлял себе, как все его однополчане повторяют: «А куда девался Генри Флеминг? Удрал, конечно? Ну и ну!» Поименно мог назвать тех, кто не даст ему ни минуты покоя. Будут задавать вопросы с подковыркой и хохотать над его неуверенными, запинающимися ответами. А во время следующей атаки постараются не спускать с него глаз, чтобы увидеть, как он удирает.
Проходя по лагерю, он всегда будет чувствовать на себе их пристальные, недобрые, наглые взгляды. Ему мерещилось, что он идет мимо столпившихся товарищей, и кто-то говорит ему вслед: «Смотрите, это он».
И сразу все, как один, поворачивают к нему головы, и на их лицах широкая насмешливая улыбка. Он даже слышал чью-то сказанную вполголоса шуточку. И веселый, одобрительный гогот остальных. Он станет притчей во языцех.
XII
Едва скрылась из глаз юноши пехотная колонна, которая столь мужественно преодолевала помехи на дороге, и вот уже из лесу на поля выкатились темные волны людей. Юноша сразу понял, что в их сердцах не осталось и намека на твердость. Солдаты рвались из мундиров и снаряжения, как из терновых зарослей. И бежали на юношу, точно стадо перепуганных буйволов.
За ними, свиваясь в клубы, поднимался к вершинам деревьев синий дым; порою сквозь заросли где-то вдалеке сверкали розовые вспышки. Ни на минуту не умолкал громоподобный хор пушек.
Юношу оледенил ужас. Он стоял и смотрел, не веря своим глазам. Сразу и думать забыл о намерении сразиться со всей вселенной. Точно так же, как выбросил из головы за ненадобностью памфлеты на тему о миросозерцании отступников и правила поведения для пропащих душ.
Битва проиграна. Драконы неотвратимо приближаются. Армия, беспомощная в лесных зарослях, ослепленная надвигающейся ночной мглой, будет проглочена врагами. Война, это чудище, это упившееся алой кровью божество теперь до отвала нажрется.
Из самого нутра юноши рвался крик. Он жаждал произнести зажигательную речь, запеть боевую песнь, но непослушный язык только и произносил: «Как… как… что… что… случилось?»
И вот он уже среди них. Они мчались, они прыгали впереди, сбоку, сзади. Их побелевшие лица пятнами выступали в сумеречном воздухе. Почти все казались необыкновенными здоровяками. Юноша обращался то к одному, то к другому бегуну. На его бессвязные вопросы никто не отвечал. Никто не обращал внимания на просьбы объяснить. Они просто не видели юношу.
Иногда они бессмысленно лопотали. Какой-то верзила, глядя на него, спрашивал: «Слушай, а где же мощеная дорога? Где мощеная дорога?» Так спрашивают о потерявшемся ребенке. Он плакал от горя и тревоги.
Теперь солдаты беспорядочно метались из стороны в сторону. Отовсюду доносилась артиллерийская пальба, и люди уже не понимали, куда бежать. Приметы местности скрыл сгустившийся вечерний сумрак. Юноше чудилось, что он попал в самый центр гигантского сражения и теперь тщетно пытается выбраться из этого ада. На бегу люди задавали тысячи дурацких вопросов, но никто на них не отвечал.
