Нина Шнирман - Счастливая девочка (повесть-воспоминание)
— А когда это всё украсилось? — удивляюсь я.
Эллочка делает кривую голову и говорит:
— Ну что тут непонятно? Всё понятно — Мама вчера поздно вечером, когда мы уже спали, принесла ёлку, а игрушки и гирлянды у них уже были сделаны, они поставили ёлку и повесили на неё игрушки и гирлянды.
Да, я бы не догадалась, если бы она мне не объяснила!
Приходит Анночка.
— Ну как там ёлка у тётки Нинки? — спрашиваем мы с Эллочкой хором.
— Некрасивая, — говорит Анночка, — там только шарики стеклянные висят и вот как наши эти, — она показывает на гирлянды из разноцветных бумажных колечек, — тоже из маленьких стеклянных шариков. Совсем некрасиво! — Анночка разводит руками. — И ничего нет интересного!
Эллочка наклоняется ко мне и тихо говорит:
— Она не помнит наши ёлки до войны! — Я киваю головой.
— А у нас замечательная ёлка! — говорит Эллочка.
— Да-а-а! — кричим мы с Анночкой.
Мы стоим, смотрим на ёлку и радуемся!
Её не взяли покататься!
На улице солнце яркое и снег блестит! Значит, будет щипать нос и щёки, и снег будет скрипеть. Я люблю снегом скрипеть — пойду гулять!
— Анка, — говорю, — я пошла гулять, а ты пойдёшь потом с Бабушкой.
— Хорошо! — кивает Анночка.
Она такая хорошая, добрая, никогда не ссорится и… не делает кривую голову! Она знает, что у нас одно тёплое пальто на двоих — Бабушка обещала сшить второе, но пока «не из чего».
На улице здорово и замечательно! Я знаю, где снег, по которому никто не ходит — ну если и ходят, то очень мало. Когда пойдёт новый снег, надо сразу туда идти, там лучше всего снегом скрипеть. Это между тротуаром и рельсами — я туда иду. И начинаю ходить туда и обратно — дохожу до нашего окна и обратно иду, но уже по чистому снегу. Я смотрю, как много моих следов, и слушаю, как снег скрипит: наступишь так — один звук, наступишь по-другому — другой! Я уже много здесь наследила, пойду теперь во двор, там тоже есть место, где никто не ходит.
Вхожу во двор, сейчас через сугроб пойду туда, где чистый снег. Но почему-то посмотрела направо, во двор, и вижу, во дворе Анночка стоит в летнем пальто. Я кричу: «Ан-ка!» Она меня видит и бежит ко мне. Я тоже бегу — мы прибежали, у неё всё лицо в огромных слезах, как будто на неё шёл крупный дождь. Я её хватаю за руки и кричу:
— Что случилось?!
Она плачет очень несчастно и говорит:
— Пришла Даша… сказала, что в последнем подъезде девочку уже одели и посадили в телегу. Она такая счастливая! — Анка трясёт мои руки. — У неё мама умерла, её посадили в телегу, и она сейчас поедет кататься!
Когда Анка говорит «У неё мама умерла», я вздрагиваю. Надо что-то сказать, но я не знаю что. И я говорю:
— А почему ты здесь?
— Когда Даша рассказала, я сразу оделась и побежала в конец дома. — Анка говорит очень быстро и продолжает плакать. — Там девочка сидит в телеге, и стоят люди, я спросила: «Можно мне с ней покататься?», они сказали: «Нет, нельзя!» И я пришла к нашему подъезду, стояла и плакала, а потом услышала, что ты меня зовешь. Ну почему они меня не взяли?..
Анка ещё что-то говорит, но я её не понимаю, потому что вдруг вижу голову лошадки, она появляется слева, я сразу быстро назад в сугроб, и Анку с собой тащу, и ещё второй шаг делаю назад в сугроб вместе с ней. Мимо нас идёт серая лошадка и везёт телегу. В начале телеги, подальше от нас, сидит девочка — ей, наверное, тоже года три, она не такая красивая, как Анночка, но очень милая и весёлая. На ней много-много тряпок — и так завязано и так, вместо пояса верёвка, на голове тоже несколько тряпок, из-под них чёрные кудряшки, чёрные глаза, она всё время поправляет волосы, тряпки, смотрит вокруг и улыбается. У её ног что-то лежит — я не понимаю что. И я смотрю в конец телеги — там лежит длинная тряпка, такой тряпкой Бабушка пол моет. Она что-то закрывает, а у ног девочки тряпка кончается, и там что-то не закрытое тряпкой — серое, непонятное! Я хочу разглядеть и понять, что это такое. Очень сильно и внимательно разглядываю: вот похоже на закрытые глаза, потом вижу на этом сером синюю полосу — телега уже почти проехала мимо нас, но я разглядела и поняла: это было лицо! Но оно было совсем не похоже на лицо, и я такого лица никогда не видела. За телегой идут люди, их мало, они не разговаривают. Лошадка с телегой заворачивает за угол дома и уезжает. И люди за ней уходят.
Я вместе с Анкой вылезаю из сугроба, она сразу хватает меня за руки и опять начинает плакать и кричать:
— Ну почему они меня не взяли? Она такая счастливая — у неё мама умерла и она поехала кататься…
И тут я ужасно рассердилась, свои руки у неё вырвала и кричу:
— Ты почему в этом пальто на мороз вышла?! Нам не разрешают в нём зимой ходить! Пошли! — Хватаю её за руку и тащу домой.
Она бежит рядом, плакать перестала и удивляется:
— Ниночка, я не заметила, что я надела!
Мы приходим домой, раздеваемся, я говорю Анке:
— Иди, садись за стол, а я сейчас чай принесу.
Иду на кухню, даже руки мыть не хочу! На кухне у плиты стоит Даша.
— Чего тебе? — спрашивает она.
— Даша, — говорю, — налейте, пожалуйста, мне два стакана горячей воды.
— Сейчас, — радуется почему-то Даша, — у меня чайник только что вскипел, пяти минут не прошло. — Она берёт наши стаканы, кладёт туда наши чайные ложки, наливает воду из большого чайника, пар идёт — значит, вода очень горячая, нести будет трудно, но я умею носить, я ещё ни разу не обожглась и не «ошпарилась»! Я хочу взять стаканы, но Даша вдруг пугается и говорит:
— Ну, куда ты, это ж кипяток! — берёт стаканы, несёт в нашу комнату, ставит на стол и спрашивает: — А пить-то с чем будете?
— С каплями, — говорю, — Бабушка их в аптеке покупает.
Даша качает головой, морщится и уходит.
Мы пьём чай с каплями — очень вкусно! Тепло! Я смотрю на Анночку и думаю: наша Мама не умрёт НИКОГДА!
Тогда и сейчас
— Ты Москву вспоминаешь? — спрашивает меня Эллочка.
— Нет, — говорю, — не вспоминаю.
— Не вспоминаешь?! — Она так удивляется, что даже голову кривую не делает. — Тебе здесь хорошо? — спрашивает.
— Хорошо, — говорю. Эллочка опускает голову вниз — она всегда так думает, — потом поднимает и говорит:
— Ты, наверное, забыла наш дом, наши игрушки… столовую, ты просто забыла!
— Не забыла, совсем не забыла! — Я даже обиделась, потому что я уже большая, мне пять лет, и я всё помню.
— Ну, какие вот у нас игрушки… любимые? — Она так строго спрашивает, и глаза у неё совсем непонятные.
— У меня Барбос, — говорю, — у тебя Тигрёнок, у Анночки утёнок Тим, моя пушка, твой корабль, танк, наша Железная дорога, кубики, барабан… машина педальная…
— А ты вспоминаешь, — говорит она, — как мы играли, как пели, наши праздники — вспоминаешь? Вспоминаешь?! — У неё такие глаза непонятные, что я удивляюсь и вдруг вспоминаю то, что я иногда вспоминаю.
— Эллочка, — говорю, — я вспоминаю, что было в Москве один раз.
— Расскажи! — говорит она очень строго.
И я рассказываю:
— Приходит в нашу комнату Мамочка и говорит: «Нинуша, пойдём в столовую, я хочу познакомить тебя с…» — я сейчас не помню, как её зовут, и мы идём в столовую. В столовой сидят и на диване, и на креслах, я говорю всем: «Здравствуйте», я всех знаю, а одну женщину не знаю. Мамочка меня подводит к этой женщине и говорит: «Это моя средняя дочь Нина». — «Здравствуй, Ниночка, — говорит женщина и протягивает мне коробку с шоколадными конфетами. — Тут все конфеты очень вкусные — выбери, какая тебе больше нравится!» Я улыбаюсь этой женщине, смотрю на эту коробку и вдруг, я даже не знаю почему, говорю: «Спасибо… но мне не хочется!» Женщина очень удивилась и говорит: «Ниночка, здесь такие вкусные конфеты, и все с разной начинкой — одну съешь, не понравится — съешь другую!» — «Большое спасибо, — говорю опять, потому что уже сказать другое нельзя, — мне не хочется». Мамочка смотрит на меня, смеётся и говорит: «Ну, раз не хочется — иди, Нинуша, к себе, продолжай свои дела!» Я говорю «До свидания!» и ухожу в нашу комнату.
— Это всё?! — спрашивает Эллочка.
— Всё, — говорю.
— И вот это ты вспоминаешь?! — У неё стали такие тонкие глаза и такая кривая голова, что я понимаю: ей это очень не понравилось!
— Да, — говорю, — вот это я вспоминаю!
— Но ведь это полная ерунда и глупость! — Она вдруг как стукнет кулаком по столу — я даже вздрогнула. — У нас было столько всего интересного и замечательного, а ты вспоминаешь такую глупость!
— Нет! Это не глупость! Это очень важная вещь! — Я сержусь и тоже кричу.
— Надо быть полной дурой, чтобы вспоминать такую чепуху! — кричит Эллочка. — Да ещё называть это «важной вещью»! Ты можешь объяснить, почему ты это вспоминаешь? Можешь?
— Могу! — кричу я.
Эллочка смотрит в окно, потом говорит, а не кричит:
