Эрик-Эмманюэль Шмитт - Попугаи с площади Ареццо
Но долгая скорбь не соответствовала характеру Ксавьеры, она ведь была деятельной и предприимчивой. Поэтому она быстро сменила слезы на раздражение, тотальную злость на всех и вся. Больше ничто не вызывало у нее сочувствия: возмущение и гнев изгнали прочь ее тоску и снова наполняли ее жизнью.
Ребенок у нее внутри рос. Она уже могла называть это «ребенком», потому что убедилась, что у нее в животе действительно находится живое существо. Иногда, впрочем, она украдкой грела его руками, а иногда говорила с ним. Когда она это делала, то не чувствовала себя сумасшедшей, которая болтает с собственным животом, скорее ей казалось, что она приобщается к какой-то высшей мудрости. Очень странно…
По официальной версии, она все еще ничего не решила, потому что внешние события — самоубийство Северины, дело Бидермана — отвлекли ее от собственных дел. За этим круговоротом событий дата возможного аборта миновала; это показалось ей еще одним перстом судьбы — первым было само возникновение зародыша. По отношению к этой беременности она продолжала проявлять полную апатию. Впрочем, ведь вынашивание ребенка в этом и состоит: нужно просто оставаться пассивной.
Прозвонил колокольчик. Кто-то вошел в магазин. Она не реагировала. «Я слишком устала». Она даже задержала дыхание, чтобы ее не услышали.
— Есть здесь кто-нибудь? Эй? Есть кто-то?
Решительный настрой, звучавший в этом голосе, показывал, что его владелец не постесняется пройти в подсобки. Поэтому прятаться дальше не имело смысла.
Она вздохнула и вышла в магазин:
— Да, что вы хотели?
На нее удовлетворенно взирал невысокий полный мужчина в испачканном плаще:
— Здравствуйте, мадам. Я корреспондент «Европейской газеты» и «Арденнского ежедневника». Я бы хотел у вас…
— Нужен букет?
— Э-э-э… нет… но я бы хотел у вас узнать…
— Не стоит, месье, я продаю букеты, а не лапшу.
— Ну будьте так любезны. Это ведь просто вопрос.
— Почему я должна вам отвечать?
— Да просто из любезности.
Это он пытается с ней кокетничать: медовый голосок и губки сердечком. Она смотрела на него с отвращением. «Любезность» — слово, которое уж точно не имело к ней никакого отношения. В глазах у нее мелькнул какой-то огонек, озорные искорки, которые он принял за согласие.
— Ну давайте ваш вопрос, — пробормотала она.
— Месье Бидерман был вашим покупателем?
— Его супруга Роза Бидерман любит красивые букеты. Не зря же у нее имя как у цветка.
— Да, конечно. А сам он? Вы его видели?
— Время от времени.
— И что?
— Я предпочитала, чтобы он бывал здесь пореже. Из-за него мне пришлось выгнать нескольких сотрудниц. Эти девчонки утверждали, что он заставлял их… ну, в общем… короче, вы понимаете, о чем я…
— Как? Прямо здесь? Но это невероятно!
Журналист удивленно выпучил глаза, страшно довольный, что он, кажется, раздобыл ошарашивающую новость.
— Ну да, здесь, между горшками с цветами.
— Невероятно!
— Я тогда им не поверила.
— И вы теперь жалеете об этом?
— Ну, вообще-то, я еще немного ревновала. Я-то считала, что он приходит ради меня, и только ради меня. Мы с ним… ну, в общем, мы уходили в комнату-холодильник. Уж не знаю почему, но его возбуждал этот холодильник, и там, среди луковиц и ростков… Вообще это любопытно. Как правило, холод не повышает мужскую потенцию, но у него все было не так…
— Невероятно! Невероятно!
Журналист от такой сенсации просто потерял дар речи. Ксавьера приветливо ему улыбнулась:
— Есть еще вопросы? Я была достаточно любезна? Это достаточно идиотские россказни для вашей газетенки? Хотите, я еще что-нибудь придумаю. Например, как он связывал моего мужа кожаными ремешками или предавался содомии с нашим помощником-подростком?
Журналист побледнел, осознав, что она его разыграла.
Она приоткрыла створку двери и жестом указала ему на улицу. Он прошел мимо нее с оскорбленным видом.
А она шепнула, когда он проходил мимо:
— Невероятно, да?
И он понуро прибился к группке репортеров и фотографов, топтавшихся на площади Ареццо.
А большие и маленькие попугаи в своих темных просторных гнездах, запрятанных среди ветвей, держались в стороне, укрывшись от людей повыше. Это подозрительное скопление чужаков и зевак не давало им слетать на газоны так же часто, как раньше, и они, вслед за Ксавьерой, мечтали, чтобы эта история с Бидерманом как можно скорей перестала загрязнять их среду обитания.
А Ксавьера остановилась на пороге, чуть отклонившись назад, скрестила руки на животе, ласково его погладила и прошептала:
— Видишь, в какой мир ты придешь? Ничего привлекательного, правда? Я тебя предупреждаю: тут полно идиотов, девяносто девять на сто. И в одном проценте, который остается, — великие гении, с которыми общаться невозможно, гении, которые не будут общаться с тобой… и мама.
Она сама поразилась, что произнесла это слово. Подходит ли оно ей? Если произносить нежно, получается не так уж плохо.
— Ну да. Будет мама. И нам с тобой, среди всех этих балбесов, найдется, над чем посмеяться.
Ей хотелось улыбнуться, но в глазах почему-то стояли слезы.
— Вот чертовы гормоны! Пора тебе уже оттуда вылезать, голубчик мой, а то мама уже хочет нормально ругаться, а не хлюпать, как девчушки, которые обожают сентиментальные фильмы. Кстати, ты любишь вестерны?
Натан перешел улицу и с деловым видом направился в сторону цветочного магазина.
— Ксавьера, можно мне с тобой поговорить?
Любому другому она бы ответила: «Нет, я тут, чтобы цветы продавать», но к Натану у нее было особое отношение. Может, это была и не дружба, но, как минимум, она испытывала к нему симпатию: во-первых, он был не похож на других, и ей нравилось, как он экстравагантно одевался, а во-вторых, у него был острый язычок, и его способ справляться с жизнью состоял в том, чтобы над всеми насмехаться. Будь она мужчиной, она бы, наверное, вела себя так же, как он. Так что им иногда случалось посмеиваться над окружающими, хотя вообще-то они с горячностью обсуждали цветы и способы составлять из них букеты.
Она указала на узкие брюки Натана из какого-то материала с чешуйками:
— Как красиво! Из чего это у тебя брюки, Натан? Змеиная кожа или крокодилья?
— Это пластмасса, дорогая моя. Я не хочу, чтобы животных убивали ради того, чтобы я выглядел более сексуально. А вот то, что людей заставляют бурить нефтяные скважины и всю планету расковыряли, чтобы делать синтетические ткани, — это меня устраивает.
