Юрий Поляков - Гипсовый трубач
— Нет, уж пусть остается клип, пока ничего получше не придумают. Так что там у вас? — спросил начфукс — и его лицо вдруг стало добрым и внимательным, как у платного доктора.
— Ибрагимбыков! Рейдер! «Ипокренино» — детище Горького — в опасности! — с телеграфным трагизмом отбил Жарынин, обойдясь на этот раз без «большой беды» и «гавани талантов».
— Разберемся! — перебил, посуровев, Скурятин. — Дадакин, есть у нас что-нибудь на этого урода?
— Найдем! — Помощник чиркнул в голубую книжицу.
— Ишь ты, Ибрагим Быков! — набычился сановный певец.
— Ибрагимбыков, — подтвердили Мохнач и Жарынин, а Кокотов, согласно инструкции, кивнул.
— Нерусский, что ли?
Ответом ему было политкорректное молчание, означавшее примерно следующее: «Да разве ж настоящий, коренной русский человек способен выгнать заслуженных стариков на улицу? Нет, на такое способен лишь какой-нибудь подлый инородец!»
— А не он ли на днях у Имоверова выступал? — уточнил Дадакин.
— Он! — побагровев, подтвердил режиссер. — Но это чистая ложь! Монтаж. Эфир куплен! Готовилась совсем другая передача! Разоблачительная!
— У Имоверова, говоришь? — усмехнулся Скурятин. — Да ведь он же пидор, твой Имоверов!
Ответом ему было еще более политкорректное молчание, означавшее примерно следующее: «Да разве ж настоящий человек с нормальной сексуальной ориентацией способен на такую гадость? Не-ет, на такое способны только гнусные пидоры и прочие извращенцы!»
— Ты вот что, Дадакин, — приказал начфукс, — изучи вопрос и доложи мне эдак… — Он полистал настольный календарь, — в следующую среду!
— Никак нельзя в следующую среду! — взмолился Жарынин.
— Почему?
— Опоздаем. Скоро суд!
— Суд? М-да… Ты вот что, Дадакин, займись сегодня же!
— Есть! — по-военному ответил помощник, выпятив птичью грудь.
— Ну и складно! — подытожил Скурятин, хлопнув ладонью по столу. — Не переживайте, построим мы ваших чурок и гомосеков! Не дадим в обиду заслуженную старость!
— Спасибо, Эдуард Степанович! — сказал, вставая, Вова из Коврова. — Ты настоящий русский мужик!
— Спасибо! — поднялся со стула и игровод. — За ветеранов спасибо!
Андрей Львович понял: если он сейчас не одолеет в себе эту леденящую метафизическую робость, которая всегда поражала его в начальственных кабинетах, то навек погибнет в глазах Натальи Павловны.
— Эдуард Степанович, есть еще один вопросик!
— Еще? — начал скучнеть начфукс, но, видимо, вспомнив, что именно Кокотов завел речь о диске, смягчился: — Что еще за вопросик?
— Маленький! Понимаете, моя родственница… сестра… разводится… А муж… бывший… незаконные махинации с общей недвижимостью… Она подала заявление в Краснопролетарскую межрайонную прокуратуру. А там, понимаете, как-то странно не хотят возбуждать дело!
— Знаем мы эти странности! — Скурятин нажал кнопку. — Том, соедини-ка меня с Осламчиевым, — дожидаясь отзыва, он глянул на почтительно стоявших просителей и нахмурился. — Вот ведь мужик пошел! Ну бросил бабу, все бывает, кинь ей на жизнь, не жадись! Хуже педерастов, ей-богу! — Тут на пульте замигала красная лампочка. — Слушай, Наиль Раисович, разберись-ка ты с Краснопролетарской прокуратурой! У них там лежит заявление этой… Как фамилия?
— Обоярова… Нет, Лапузина… — залепетал, путаясь, писодей.
— Так Лапузина или Обоярова? — начал серчать начфукс.
— Лапузина, Лапузина…
— Значит, заявление Лупузиной. Махинации с имуществом при разводе. Сегодня же разберись! Пусть откроют дело на мужа. Хуже пидора, честное слово. Работай!
— Спасибо! — еле вымолвил Кокотов и поймал на себе недоуменно-уважительный взгляд соавтора.
— Идите! — махнул рукой Скурятин.
— А как насчет Аркаима? — спросил, пятясь к двери, хороший человек.
— Что там у тебя еще за Аркаим? Это где?
— Урал. Северная Помпея! Двадцать тысяч лет. Вот если бы вам на развалинах с «Уральскими самоцветами» спеть?
— С «Самоцветами»? Что там у нас с «Уралмашем»?
— Задержка зарплаты, — с готовностью ответил помощник.
— Неплохая мыслишка! Северная Помпея! Ты, Володь, останься! И ты, Дадакин, тоже!
Глава 58
Слезы императрицы
Соавторы вышли из кабинета и расправили плечи. Жарынин хотел даже сказать что-нибудь ехидное о поющем начфуксе, но заметил осуждающий взгляд Кокотова, промолчал, виновато поморщив лысину.
В приемной, раскинувшись в бархатном кресле, дожидался своей очереди мелкий блондин с личиком продвинутого примата. Коротая время, он показывал снимки, сделанные мобильным телефоном, секретарше, усевшейся всем своим искусственным богатством на изогнутый ампирный подлокотник.
— А вот здесь я носорога завалил! — хвастал блондинистый.
— Бедненький! — Тамара Николаевна щедро склонялась к цветному экранчику, чтобы лучше рассмотреть картинку. — А он вкусный?
— Не знаю, не ел, — отвечал стрелок, осторожно опуская глаза в неисследованные глубины ее декольте. — Но если поделить живой вес на стоимость лицензии, то килограмм выходит дороже черной икры.
— Значит, вкусный!
— Скоро на жирафа пойду! Не хочешь со мной?
— Хочу, но меня Эдуард Степанович не отпустит… — вздохнула неувядаемая девушка.
Присмотревшись, Кокотов узнал в зверобое известного бизнесмена Уткина, который часто появлялся в телевизоре с рассказами о том, как заработал первый миллион. Причем всякий раз он излагал новую версию своего обогащения. На самом деле в начале девяностых, как пострадавшему от советской власти (осудили его за спекуляцию ароматизированными презервативами), ему отписали дальневосточный завод, делавший торпеды. До своего далекого частного предприятия за все годы хозяин так ни разу и не долетел, выбивая в Москве бюджетную поддержку и льготные кредиты на «оборонку». В случае отказа он грозил продать завод японцам. Добившись очередного финансового вливания, торпедозаводчик улетал обычно на сафари, а когда возвращался в Первопрестольную с трофеями, снова начинал клянчить деньги у государства. Тем временем штаб Дальневосточного флота жаловался: торпеды давно кончились, и обнаглевшие японцы в открытую требуют возврата Курил! Об этом и многом другом, включая коллекционную страсть Уткина к женщинам знойных рас, Андрей Львович узнал недавно из телепередачи «Большие люди» с Тасей Козинаки.
Увидев соавторов, секретарша неохотно оторвалась от фотографий сафари, произвела обмен часов и спросила:
— Вам что-нибудь еще?
