Катрин Панколь - Белки в Центральном парке по понедельникам грустят
У Шаваля была назначена встреча с мсье Гробзом, но он перепутал дверь. Увидев, что ошибся, остановился на пороге и вежливо, даже изысканно, извинился. И поклонился. «Она украдкой вдохнула его аромат: сандаловое дерево и мелисса. Эти запахи у нее всегда ассоциировались со счастьем».
Она объяснила, где кабинет мсье Гробза, и он вышел словно поневоле.
И вот с тех пор он заходит, кладет ей на стол какое-нибудь подношение, кружит вокруг, распространяя тонкий пьянящий запах сандала и лимонной мяты. Как в книжках, заходилась Дениза, ну точь-в-точь как в книжках!.. Такая же повадка, такой же нежный, стойкий аромат, такая же ослепительная сорочка с расстегнутым воротом, треугольник загорелой кожи, такая же продуманная, жестокая сдержанность. И вся ее жизнь превращалась в форменный роман.
«— Скажи мне, Дениза, кому ты принадлежишь душой и телом?
— Тебе, Брюно, только тебе…
— Какая у тебя гладкая, нежная кожа… Почему ты не выходила замуж?
— Тебя ждала, Брюно…
— Меня, голубка моя персиковая?..
— Да, — вздохнула она, опуская глаза. Внизу живота, через серые ситцевые брюки, она ощутила прикосновение мощной выпуклости и сладострастно замерла.
Их губы слились в экстазе…»
Шаваль находился, как сам он застенчиво выражался, в поисках работы и питал надежду вернуться в компанию Гробза. Он работал здесь прежде, но тогда он Денизу не замечал: вел десятки проектов, разъезжал, председательствовал на совещаниях, водил великолепный кабриолет. Тогда он все время куда-то спешил и обращался с ней едва ли не грубо: сухо, как нарядчик на стройке, требовал какую-то бумагу, ксерокопию, счет. Перед этими мужланскими ухватками она в страхе дрожала, но никакого смятения чувств не испытывала. Шаваль не обращал на нее ни малейшего внимания.
Однако за несколько лет он настрадался от бездействия, и «его душу избороздила тоска». То был уже не молодой, энергичный, блестящий топ-менеджер, вокруг которого кипят сотни дел, а «бледная, скорбная тень, в страхе ищущая смысла жизни». Он стал добрее, и взгляд его зеленых, как уральский малахит, глаз наконец остановился на Денизе. Иногда ему, будто в оправдание, случалось обмолвиться: «Я уже не тот, что раньше, Дениза, я очень переменился, жизнь научила меня скромности», — и ей приходилось сдерживаться, чтобы не пуститься его утешать. Кто она такая, чтобы возомнить, будто может понравиться такому красавцу?
«В душе у нее разверзалась пучина отчаяния — едкого, всепожирающего. Она никогда бы не подумала, что можно так страдать. Она едва могла устоять на ногах. Брюно никогда ее не полюбит. Это из области фантастики. И все же ей мечталось: он рядом, верный, надежный, и любит ее так сильно, что никакой даже самый гнусный скандал его не замарает. Скандал, который давным-давно запятнал доброе имя ее семьи, о котором раструбили в газетах…
Но так ли крепко он ее любит? Ах, знать бы!..
И неизвестность мучительно сжимала сердце…»
А ведь жизнь пятьдесят два года назад начиналась совсем не плохо.
Дениза была единственным ребенком. Ее родители, мсье и мадам Тромпе, овернцы, держали мясную лавку в Сен-Жермен-ан-Ле — зажиточном, зеленом, приятном предместье, где все одевались опрятно и изъяснялись на прекрасном французском языке. Покупатели были с мадам Тромпе приветливы и любезны: «Здравствуйте, как поживаете? Что у вас сегодня вкусненького? Мы ждем к ужину зятя, банкира, с родителями, так уж не осталось ли у вас еще того дивного свиного паштета? Я, пожалуй, возьму кусочек поувесистее!»
Родительская лавка «Золотая свинья» пользовалось прекрасной репутацией. Тромпе торговали мясными деликатесами, рубцом по-овернски, утиным, гусиным и прочими паштетами, муссом из куриной печенки, сосисками «Морто» и «Монбельяр», ветчиной сырой и варенной по-деревенски, и в студне, и приправленной петрушкой и перцем, и плоскими сосисками, и холодцом, и заливным, и белой, и черной кровяной колбасой, и салями, и мортаделлой, и великолепными фуа-гра под Рождество, и еще множеством разных кулинарных находок, которые готовил отец Денизы, облаченный в белоснежный фартук, а мать продавала в лавке — в розовом халате, который выгодно оттенял ее изумрудно-зеленые глаза, перламутровые зубки, золотистую кожу и медно-каштановые кудри, спадавшие на красивые округлые плечи. Покупатели-мужчины так и пожирали ее глазами, а женщинам она нравилась, потому что держалась скромно и не строила из себя Брижит Бардо.
В лавку Тромпе приезжали со всей округи. Отец, Гюстав, долго надеялся, что у него родится сын, наследник. Но в конце концов примирился с судьбой и перенес свои упования на дочь — маленькую Денизу. В школе она была на прекрасном счету. Гюстав тыкал пальцем в овернский герб на дверях своей лавки — в золотом поле красная хоругвь с зеленой каймой — и громогласно заявлял с гордостью, какой позавидовал бы его достойный предок Верцингеторикс: «Дениза продолжит мое дело, подыщем ей хорошего, работящего мужа из Клермон-Феррана, и они вместе будут управляться на славу». Он потирал руки, представляя, как будет обучать выводок внучат премудростям ремесла. Мадам Тромпе слушала мужа, кивая и разглаживая складки на розовом халате, а Дениза смотрела на родителей — добрых, суливших ей безмятежную, добродетельную и сытую будущность, — и была вполне счастлива.
После уроков, когда не было заданий, ей разрешали посидеть за кассой. Она стучала по клавишам, щелчком открывала ящик, четко объявляла покупателю, сколько с него, протягивала ручку за монетами и ассигнациями и аккуратно убирала их в кассу. На тринадцатилетие родители подарили ей золотой кулончик: ключ на длинной цепочке.
Дениза пошла не в красавицу мать, а скорее в отца, а тот был на вид куда невзрачнее: жидкие волосы, близко посаженные глаза, невысокий, пухленький. «Ну и ничего, дорогой, — говорила мать, — меньше соблазнов на ее долю! Ее мужу будет спокойнее, да и нам тоже».
Будущее сулило Тромпе радость и процветание, пока не пришел роковой день, когда разразился чудовищный скандал. Кто-то из конкурентов донес из зависти, что Гюстав покупает мясо из-под полы, без накладных. И как-то ранним утром, в феврале 1969 года, в лавку нагрянула финансовая инспекция. Гюстава забрали в участок. Он немедленно во всем сознался: да, смухлевал, да, поступил дурно, да, незаконно… Он не жулик по натуре, ну, хотел отложить в кубышку сотенку-другую, расширить торговлю для дочки и будущего зятя…
Скандал вышел знатный. Об этой истории написали все местные газеты.
