Елена Трегубова - Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2
— Нет, — говорю, — Шломо, ничего я угадывать не буду. Говори сам, если хочешь!
— Никогда не угадаешь, даже если попытаешься! Савонарола! Я начал в молодости писать роман про Савонаролу! Мой отец там выведен в образе молодого Савонаролы! Я провел целые исторические исследования и описываю там молодые, никому не известные толком годы Савонаролы!
— Вот уж ничего похожего, по-моему, — говорю, — судя по тому, что ты рассказываешь.
— В том то и дело… — грустнеет Шломо. — В том то и дело, что ничего похожего. Я и сам это в какой-то момент понял, понял, что это — искусственная конструкция — я пытался как бы разыграть невозможное. Я как-то потонул в той реке архивов, исторических, философских и религиозных книг — и не заметил, что просто зачитался, забылся — и роман так и остался недописанным. Я даже четверти не написал. Мне так сначала было интересно в нем путешествовать, путешествовать во времени. А потом… Потом, когда я вспомнил про реальность, которую я хотел просто приукрасить, вписав ее в исторический образ — так вот, когда я вспомнил про реальность, мне стало вдруг не по себе в этом романе — он сразу отслоился от протагониста, он остался отдельной картинкой — а реальность отдельной. Я писать про реальность не захотел, больно все это ворошить. И — ну вышел из библиотек в мир, и роман так и остался недописанным, никаких ответов на свои вопросы я в книгах не нашел. Хотя, знаешь, я до сих пор немножко скучаю по тем временам, когда я только начинал роман писать и когда я только начинал свои исследования: корешки старинных манускриптов, эта особая молчаливая вакуумная торжественность в зале редких книг! Этот особый запах старых книг!
— Ну да — в вечности не пахнет беконом, — дразню его я. — Пойдем, — говорю, — чего, ты навсегда теперь здесь, у пиццерии, жить решил остаться и нюхать?
— Можешь, — говорит Шломо (жмурясь, не двигаясь с места, развалившись на заборчике, расслабленно подставляя большое личико выплавляющемуся из тонкой полупрозрачной дымки солнцу, явно отодвинув уже эмоционально предмет беседы в комиксы), — можешь, конечно, винить в этом запах бекона, но ты меня не убедила.
— В чем, — говорю, — конкретно я тебя не убедила, Шломо?
— В том, — говорит. — Ну в том… Как Бог оправдывает зло на земле?
— Да ты взбесился, что ли, Шломо, право слово, а?! — ору. — Конечно же Бог никакого зла не оправдывает никогда! Окстись! — говорю.
— Что-что сделать? — заинтригованно переспрашивает Шломо, приподняв белое полное правое веко. — Я, — говорит, — конечно стараюсь русский вывести на высочайший уровень, как ты заметила — ради тебя, ши́кца, между прочим, учу! Но ты все-таки говори помедленнее и поразборчивее. Что, — говорит, — сделать?
— Бог ничего не «оправдывает», — кричу, — никакого зла Бог не оправдывает! Эмпатия ко злу не допустима! Оправдание зла недопустимо! Оправдывающий зло сам становится злом! Бог всегда проклинает зло! Бог ничего не оправдывает, Христос просто спасает, вытягивает, выкупает нас, выдергивает нас из этого мира, одержимого злом. Бог конечно же не оправдывает зло, а наоборот проклинает зло. Если бы Бог «оправдывал» зло, то Бог был бы злом. Есть тысячи версий о том, почему мир оказался захвачен злом. Заметь — ведь у всех народов во все времена всегда было подспудное знание о том, что с миром не все в порядке, что произошла какая-то трагедия, что произошло грехопадение, что мир отпал от Бога. Христос — вот заметь! — никогда почти подробно не рассказывает, как устроены небеса, Христос дает только краткие алгоритмы знания об этом. Христос не рассказывает в подробностях и о том, как произошла катастрофа во вселенной, откуда возникло зло во вселенной, как произошло грехопадение — мы только знаем из слов Христа, что сатана был «первым, кто не устоял в истине». Христос не объясняет никаких деталей! Видимо потому, что люди, в падшем состоянии, не могут этого понять. Но Христос делает нечто гораздо лучшее: Христос спасает из всего этого ужаса! Христос выкупает нас, платит за нас выкуп, какими бы мы грешными ни были — мы принадлежим только Христу с той секунды, как мы Христа принимаем, с той секунды, как мы признаем, что этот страшный выкуп заплачен Христом и лично за нас. Если мы оказались в яме — то самое главное — это из нее выбраться наверх, наружу, спастись — и уже потом узнать о том, почему произошла трагедия, откуда и по чьей вине эта яма вообще появилась во Вселенной. А Христос как раз это и делает: спускается за нами в эту страшную яму и дает нам лестницу, единственную лестницу, по которой из этой ямы можно вылезти. Христос — вот вспомни! — прямо говорит, что бессмысленно пытаться людям объяснить то, как устроено небесное — когда люди Ему даже не верят, когда Он объясняет им про земное. Христос констатирует несколько раз: вы не можете пока что «вместить» эту информацию. То есть то, как устроена истинная жизнь, на небесах, находится за пределами человеческого понимания. И одновременно Христос обещает, что Святой Дух, по мере развития душ, будет от Христа сообщать людям всё новую информацию — творить Upgrade, короче. Нам очень трудно, например, понять соотношения между Божьим мирозданием — и сатанинской порчей; между безусловным злом, в котором лежит мир — и Божьим гениальным даром любые обстоятельства оборачивать во спасение Своим избранным людям. У Бога, насколько я это себе представляю, был очень простой выбор — уничтожить этот впавший в зло мир — или попытаться спасти тех, кого можно. Да, мы оказались в очень плохой, запредельно плохой ситуации — но даже из этой очень плохой ситуации Бог пытается нас спасти — вместо того, чтобы уничтожить. И Бог из любви к нам, даже прокляв этот мир, то есть предав этот мир сатане, предав этот мир человеческим похотям — Бог все-таки вторгается инкогнито в этот мир, все-таки поднимает своих сторонников на бунт против законов этого мира. Хотя Бог прекрасно понимает, что даже избранный человеческий материал, через который Ему приходится действовать — ужасен. Бог действует через Своих людей, через людей, добровольно вставших на Божью сторону, Бог создает — не в территориальном, а в духовном смысле — посреди этого враждебного Богу мира Свои уделы, руги.
— Чего-чего создает?! — вопиет Шломо.
— Забудь, — говорю. — Не знаю этого слова ни на английском, ни на немецком. Короче, — говорю, — Бог исподволь, инкогнито, осуществляет невидимое вторжение в этот мир и начинает здесь Свою, Божественную, невидимую, параллельную, Божью историю — которая абсолютно ничего общего не имеет с человеческой, видимой историей внешней. Суть внешней, видимой, противной Богу человеческой истории — животно-сатанинская: драчка за женщин, за территории, за деньги — и самая основная суть того гнуснейшего процесса, который люди привыкли громко называть своей историей — это удовлетворение сатанинской гордыни — то есть именно того, что Иоанн называет гордостью житейской, которая противоположна и противна Богу. А параллельную, Божью, истинную, внутреннюю историю, мир, как правило, никогда не видит и не замечает — более того, — с точки зрения мира сего, Божья история бессмысленна — потому что провальна в материальном смысле и даже почти всегда обречена на провал во внешне-историческом, материальном смысле.
— Ну-ка, ну-ка? — издевательски переспрашивает Шломо. — То есть ты утверждаешь, что Бог заведомо идет на провал?! Что Бог заведомо ведет на провал Своих избранных людей?!
— Ну а как диссиденты, — говорю, — в советское время шли на заведомый провал? Когда Наталья Горбаневская в 1968-м году вышла с еще семерыми людьми на Красную площадь с протестом против введения советских войск в Чехословакию — ты, что, думаешь, что эти смертники всерьез думали, что их акция заставит Кремль вывести войска из Чехословакии? Или, ты думаешь, что они всерьез рассчитывали, что их акция изменит страну, изменит миллионные массы людей — забившихся по углам в трусливой рабской зевоте?! А тем не менее, вот эти несколько минут, когда благодаря этим восьмерым людям на Красной площади торжествовала бесстрашная истина, были гораздо важнее для Бога, для Божеской, истинной истории, чем вся гнусная гугнивая внешняя история нескольких поколений жизней, смертей, сношений и деторождений миллионов бездумных трусливых покорных советских рабов — мертвецов, которые хоронили своих мертвецов. Потому что как сказал Христос, «нет больше той любви, как если кто положит жизнь свою за друзей своих» — а это именно то, что готовы были сделать Горбаневская и другие диссиденты. Вот так же и Бог, по сути, как и антисоветские диссиденты, на протяжении всей богоборческой человеческой истории, поднимает тост «За успех Нашего безнадежного дела» — зная, что на земле, в условиях падшего мира, Божье дело заведомо обречено на внешне-исторический, видимый, провал, а Божьи люди — заведомо обречены на лишения, изгнание, муки и даже гибель. Но Богу бесконечно важно, чтобы даже здесь, даже в условиях падшего, захваченного сатаной мира, звучала Божья правда — даже если во внешне-историческом или «государственном» плане эта правда и не победит. Истина должна звучать — в этом смысл Божьей истории. Мне кажется, что Бог никогда не вторгается прямо во внешнюю, человеческую, животную историю мира. Вернее, вторгается в нее крайне редко — и именно и только эти удивительнейшие неправдоподобно чудесные Божьи прямые вторжения, эти точки пересечения внешней и внутренней истории, мне и интересны. В жизни каждого человека ведь тоже интересны и важны только такие мгновения вторжения Вечности, взломы горизонтали секулярного падшего автоматизма Божественной объемностью Вечности, сразу переносящей жизнь и душу в вольное Божественное измерение. Более того — именно и только такие мгновения и имеют значение для Бога, для Вечности. Все остальное не стоит ничего.
