Джонатан Франзен - Поправки
За кухонным окном с затянутого сизыми тучами неба сыпались снежинки, просеивались сквозь ветви довольно хилого кизила, посаженного (как давно это было!) Чаком Мейснером. Инид подготовила и спрятала в холодильник ветчину для запекания, смешала салат из бананов, зеленого винограда, консервированных ананасов, алтея и лимонного желе. Эти блюда, а также запеченную и разогретую картошку Джона более всего одобрял в Сент-Джуде, потому они и были включены в сегодняшнее меню.
Месяцами Инид представляла себе, как утром двадцать четвертого декабря Джона приколет к рождественскому календарю малютку Христа.
Вторая чашка кофе подняла ей настроение. Инид пошла наверх и присела на корточки возле старого комода вишневого дерева, некогда принадлежавшего Гари, где теперь хранились презенты и сувениры. Рождественские подарки были куплены несколько недель тому назад, но для Чипа она приготовила только уцененный красно-коричневый шерстяной халат от «Пендлтона». Пару лет назад Чип лишился материнского благоволения, прислав ей на Рождество неновую с виду поваренную книгу «Марокканская кухня» в алюминиевой фольге с наклейками, на которых почему-то были изображены перечеркнутые красной полосой проволочные вешалки. Однако теперь, когда Чип возвращается домой из Литвы, нужно поощрить его, не урезая подарочный бюджет, который составлял:
Альфред: сумма не уточнена;
Чип, Дениз: $100 каждому плюс грейпфрут;
Гари, Кэролайн: максимум 360 каждому плюс грейпфрут;
Аарон, Кейлеб: максимум $30 каждому;
Джона (только в этом году): сумма не ограничена.
Поскольку халат стоил всего 55 долларов, требовалось доложить подарков еще на 45. Инид принялась рыться в ящиках комода. Отвергла вазы из Гонконга в магазинной упаковке, множество колод для бриджа с блокнотиками для ведения счета в комплекте, сувенирные салфетки для коктейля, очаровательные и столь же бесполезные письменные приборы, множество дорожных будильников, в том числе складные и со странными звуковыми сигналами, раздвижной рожок для обуви, корейские ножи для разделки мяса (на удивление тупые), бронзовые (снизу пробковые) подставки, на верхней стороне которых были выгравированы поезда, керамическую рамку размером 5 на 7 дюймов с муравленой лиловой надписью «На память», ониксовых черепашек из Мексики и искусно упакованный набор оберточной бумаги и ленточек под названием «Дар дарить». Как насчет оловянных щипцов для снятия нагара, солонки и мельнички для перца? Припомнив скудную утварь в квартире Чипа, Инид пришла к выводу, что щипцы, солонка и мельничка подойдут в самый раз.
В этот час чудес и радостных ожиданий, когда упаковывала подарки, Инид и думать не думала о пропахшей мочой лаборатории и зловредных сверчках. Ее не беспокоило, что Альфред установил елку с наклоном примерно в двадцать градусов. И конечно же Джона поправился и чувствует себя прекрасно, как и его бабушка.
К тому времени, как Инид завернула подарки, лучи, падавшие с зимнего – цветом точь-в-точь перо чайки – неба, изменили угол и интенсивность: полдень. Инид спустилась в подвал и обнаружила такую картину: по столу для пинг-понга, словно сорняки, оплетающие шасси брошенного автомобиля, расползлись зеленые гирлянды лампочек; Альфред сидел на полу и возился с электропроводом, изолентой и плоскогубцами.
– Черт бы побрал эти лампочки! – ворчал он.
– Ал, почему ты сидишь на полу?!
– Чертовы новомодные дешевые гирлянды!
– Не волнуйся из-за них. Просто оставь как есть. Гари и Джона все сделают. Пойдем наверх, пообедаешь.
Самолет приземлится в полвторого. Гари возьмет машину и к трем приедет домой. Сегодня Альфреду разрешено поспать днем, ведь ночью у Инид будут помощники. Если сегодня ночью он снова поднимется и начнет бродить, словно лунатик, не ей одной дежурить.
После ланча в доме воцарилась такая тишина, что даже часы словно перестали тикать. Последние часы ожидания. Казалось бы, сейчас можно написать еще несколько поздравительных открыток, беспроигрышный ход – либо минуты пролетят незаметно, либо удастся справиться с большей частью работы, – но нет, время не обманешь. Она начала писать «короткую версию» и будто окунула перо в патоку, никак не пропихнуть. Забыла, на чем остановилась, написала «предпринял "заплыв"» вместо «совершил "заплыв"», и открытку пришлось выбросить. Посмотрела на кухонные часы – с тех пор как она последний раз проверяла, прошло пять минут. Инид выложила пирожные на деревянное лакированное праздничное блюдо. Заранее приготовила огромную грушу и к ней нож. Взболтала пакет с гоголем-моголем. Положила несколько ложек кофе в кофеварку – вдруг Гари сразу захочет выпить кофе. Присела к столу написать «короткую версию» – пустая белая поверхность открытки как нельзя точнее соответствовала тому, что творилось в ее голове. Подошла к окну и уставилась на жухлый газон. Почтальон, согнувшийся под бременем рождественских посланий, приблизился к двери, извлек из сумки объемистую пачку и в три приема пропихнул ее в щель почтового ящика. Инид тут же спикировала на письма, отделила зерна от плевел, но возбуждение помешало вскрыть конверты. Она снова направилась в подвал, к синему креслу.
– Ал! – прокричала она. – Пора вставать!
Он подскочил в кресле, волосы растрепанные, глаза пустые.
– Уже приехали?!
– С минуты на минуту. Тебе надо освежиться.
– Кто приедет?
– Гари и Джона, если Джона не разболелся.
– Гари, – повторил Альфред, – и Джона.
– Может быть, примешь душ?
Он покачал головой:
– Нет, не душ.
– Хочешь застрять в ванне, как раз когда они…
– Полагаю, после всей проделанной работы я имею право принять ванну!
Внизу имелась удобная душевая кабинка, но Альфред никогда не любил мыться стоя. Поскольку Инид наотрез отказалась вытаскивать его из ванны на втором этаже, Альфред просиживал порой больше часа в остывшей воде с серыми мыльными хлопьями, изобретая способы подняться на ноги, но такой уж он твердолобый.
Он включил воду наверху, и тут, наконец-то, послышался стук в дверь.
Инид опрометью кинулась к двери и распахнула ее. Старший сын, красавец, стоял на крыльце – один. Все та же куртка из телячьей кожи, в руках небольшой чемоданчик и бумажный пакет с покупками. Низкие, поляризованные солнечные лучи пробились сквозь тучи, как часто бывает под конец зимнего дня. Улицу залил тот неуместно теплый, золотистый свет, каким второстепенные живописцы подкрашивают переход через Чермное море. Каждый кирпичик в доме Пирсонов, лиловато-сизые зимние тучи, темно-зеленая хвоя – все детали проступали с такой фальшивой отчетливостью, что картина в целом казалась отнюдь не «симпатичной», а чуждой и опасной.
