Людмила Улицкая - Зеленый шатер
Саня болеет обычные три дня. Деби три дня проводит в квартире Ольги: первый день рыдает, второй с утра до вечера оживленно треплется с Олей. На третий Илья провожает ее в Шереметьево. Саня с высокой температурой блаженствует на Нютиной тахте.
Фарс под названием «Женитьба» заканчивается. Остается немного: подать заявление в американское посольство и ждать, ждать, ждать.
Через восемь месяцев Александр Стеклов прилетел в Нью-Йорк. Петя Занд встречал его в аэропорту Кеннеди.
Деби к этому времени прекрасно говорила по-русски. С Саней она встретилась через полтора года, у адвоката, когда нашелся настоящий жених для Деби, между прочим, русский, и потребовался настоящий развод для заключения настоящего брака.
Пять тысяч долларов, которые она должна была получить за проведенную операцию, Дебора отказалась брать. Отказалась и от шубы. Но шуба в конце концов все же ей досталась: Пьер, продержав эту норку пару лет в профессиональной фирме-холодильнике в Пало Алто, подарил ее Деби на ее вторую свадьбу. К этому времени она переехала в Нью-Йорк, там иногда зимами бывает приличная для шубы температура.
В Нью-Йорке живет и Саня — преподает во всемирно известной музыкальной школе теоретические дисциплины. Ende gut!
Эпилог
Конец прекрасной эпохи
Встретились. Прижались — правая щека к правой, потом левая — к левой. Удобно — одного роста. Женское лицо горбоносое, узкое, мужское курносое, скуластое. Дождь вдруг побелел, превратился в снег. Ветер дул сразу и с запада, и с востока, завиваясь в бурун как раз над площадью, где была назначена эта встреча. От залива несло влажным холодом, с другой стороны, с реки, — как будто немного гнилью.
— Чувствуешь, Стеклов, Чистыми прудами пахнуло?
— Нисколько, Лиза. Совсем и не пахнет.
Провел рукой по ее волосам — очень холодные на ощупь:
— Пошли скорей. Замерзла?
— Не успела. Но холод собачий.
— Я переписал тебе Тридцать вторую, концерт Эшенбаха восемьдесят шестого года в Мадриде. Поймешь, что я имел в виду…
Вынул из кармана запечатанную в пленку кассету, сунул ей в руку.
— Спасибо, Санечка. Я с тобой, вообще говоря, не спорю. Но у Эшенбаха всегда немного скороговорка. А у Святослава Теофиловича вообще другая артикуляция. Гораздо внятнее…
Они расстались полтора года тому назад в Вене, куда Стеклов приезжал на ее концерт. Теперь, по дороге к дому, в который были приглашены, продолжили разговор с места, где он в Вене прервался.
Открыла Мария.
Дежурный поцелуй в воздух:
— Добрый вечер. Анна заболела. Я уложила ее внизу. Раздевайтесь, пожалуйста, здесь и проходите сразу наверх. Я скоро к вам поднимусь.
Как всегда, суховата и несколько отстраненна. Ну да, ребенок болен, есть причина для озабоченности.
Ключицы выпирают из выреза синего платья. Венецианские драгоценные стекляшки перекатываются по ключицам при каждом движении.
— Погода ужасная?
— Худшая из возможного. Ветер, холод и сырость, — отозвался Стеклов.
— Меня в этом году такая погода везде догоняет — мой гастрольный план, кажется, совпал с каким-то циклоном. В Милане, в Афинах, потом в Стокгольме и в Рио — я всюду застаю дождь со снегом. С середины ноября.
Хозяин услышал их голоса и вышел навстречу. Лестница наверх была довольно узкая, и он стоял у дверей, улыбаясь.
Поднялись. Саня бросил взгляд на стол — там лежала раскрытая римская антология. Совпали, как часто бывает. У Сани дома был раскрыт Овидий.
— Давайте, давайте сюда. Вот видите, Лизавета, еще разок довелось встретиться.
Поцеловались.
— Я уже двадцать лет слышу от вас эту фразу. Вы это говорите, чтобы я больше ценила наши встречи? Я и так ценю.
— Нет, это я так даю понять, что других двадцати лет у нас нет, — молниеносно отозвался хозяин.
В руках он держал незажженную сигарету, закурил сразу после поцелуя.
— Вы не бросили курить?
— Нет, сигареты я не брошу. Подождем немного, скоро они меня сами бросят!
— Вы же собирались! — жалостным голосом старой тетушки. — Сокращаете последние двадцать лет!
Хозяин засмеялся:
— Лиза, я их сокращаю с этого конца, а не с того. Может, оно и неплохо! К тому же эти годы дареные.
— Дареные?
— Останься я в отечестве, давно бы помер от нищеты, нервотрепки и скверного медицинского обслуживания.
Саня отвернулся и смотрел в тяжелую штору, как в окно.
«Да, а я и при хорошем скоро отдам концы», — подумал Саня.
Он знал наверняка, что его-то болезнь, уже восемь лет сидящая в его крови, неизлечима.
На столе картонки из китайского ресторана. На вынос. Дверь приоткрылась. Из полумрака, как проявляющаяся фотография, возникла Мария:
— Анна капризничает, хочет, чтоб Саня зашел к ней перед сном.
— Можно? — Саня встал.
— Да, да, — кивнула Мария.
— Я тоже спущусь, — сказал хозяин дома.
Мария впереди, за ней гуськом все остальные спустились по лестнице, из прихожей вышли в коридор, остановились перед приоткрытой дверью. Девочка сидела в кроватке и излучала жар. Свет торшера, стоявшего сбоку и позади кровати, золотил встрепанные волосы, и они сияли, как елочная канитель.
— Папа, а ты мне обещал…
— Что, кошечка моя?
«Господи! Это его ребенок по-русски не говорит», — ужаснулась про себя Лиза.
— Не помню что, но ты обещал, — скривила губы, собираясь плакать.
— Вот это, посмотри-ка. — Саня сжимал что-то маленькое в руке.
Девочка принялась разжимать пальцы, но Саня с ней играл, все не разжимал ладонь:
— Осторожно, Анна, эта маленькая вещь может разбиться.
И он раскрыл ладонь, на которой лежала стеклянная мышка.
— Ты вспомнила теперь, что я тебе обещал? Что придет Саня и принесет тебе стеклянную мышку.
— Неправда, ты мне не обещал Санину мышку. Это не обещанная мышка, она просто так мышка. Спасибо тебе. Мне такую мышку никто никогда не дарил!
— Теперь будешь с мышкой спать? — спросила Мария.
— Да, — мирно согласилась девочка. — Мам, только свет не выключай.
— Маленький оставлю, а большой погашу.
— Мышка будет бояться.
— Ну, хорошо, хорошо, скажи всем «спокойной ночи» и закрывай глазки…
Рыжеватый ребенок в белой пижаме, расшитой земляниками, с покрасневшим от жара лицом, с воспаленными губами, устраивался в постели, слегка взбрыкивая руками и ногами, уминая подушку и одеяло, чтобы сбить вокруг себя подобие гнезда. Странное ощущение, как будто уже это было с ним: рыжеватая девочка, стеклышко, слезы…
Лиза стояла у порога, так и не подойдя к девочке.
