Виталий Безруков - Есенин
— Возьми! Для сына возьми… У меня еще есть!.. Прости меня, Аня, за все прости! — поцеловал он заплаканное лицо Изрядновой.
— Да за что, Сереженька? Ведь я счастливая: сын у нас растет! Твой сын! Юрий Есенин! Чего мне еще от жизни надо?
— Юрка — мой! Береги его… Они не простят вам меня, что Есенин он… Боюсь за вас! — Он надел шубу, взял шапку и, обняв на прощанье Анну, еще раз взглянул на спящего сына: «Прости, сынок!»
— Никому не говори, что я у вас был, бумаги свои жег, а то замучают, звери! Они никого не пощадят, запомни! Ну все, Аня, присядем на дорожку!
Они молча посидели немного, и Есенин решительно пошел к двери.
— С Богом, Сереженька! — перекрестила его Изряднова и долго еще стояла в дверях, глядя, как снег заметает его следы.
По снежному двору чьи-то ноги уже протоптали узкую тропу. Легкой походкой Есенин направился на Садовую: шуба нараспашку; шапка чуть сдвинута на затылок. Снег слегка поскрипывал под ногами. Выйдя на Пречистенку, он увидел одиноко стоящего извозчика, всего запорошенного снегом. Подойдя к нему, хлопнул по спине:
— Не спи, замерзнешь!.. Ба, да это опять ты?.. — воскликнул Сергей, когда извозчик обернулся. — Нет! К тебе не сяду, денег с меня не берешь! — засмеялся и пошел дальше.
Извозчик тронул лошадь и догнал Есенина.
— Садись, Сергей Ляксандрыч! — обрадовался он Есенину, как родному. — Возьму таперича, мил человек, сколь дать, столь и возьму!
Есенин стряхнул шапкой снег с сиденья и, усевшись, достал деньги.
— Вот, сразу возьми, чтобы я не забыл. На вокзал отвезешь, только сначала — за вещами, тут недалеко — заскочим.
— Потом с деньгами-то! Потом! — Извозчик дернул вожжами. — Но, милай! Не спи, замерзнешь! — Санки быстро понеслись по заснеженной улице.
Софья в ужасе отпрянула в сторону, когда увидела в дверях Есенина. Ни слова не говоря, он прошел в комнату, достал чемодан и стал укладывать в него свои вещи. Из соседней комнаты вышла Шурка, сестренка его младшая, и бросилась брату на шею:
— Сережа, здравствуй, родной! Радость-то какая! Ты уже выписался из больницы, да?
Но Есенин, не обращая внимания на ее вопросы, достал деньги.
— Вот, на. Завтра же переберись к Катьке, у нее живи! Я уезжаю надолго. — Он захлопнул чемодан. — В Ленинграде буду жить! А это, — достал он бумагу, — чек на семьсот пятьдесят рублей, передашь Наседкину, пусть получит и мне вышлет, адрес я пришлю.
Сергей огляделся — не оставил ли чего, увидел на шкафу свой бюст, что Коненков вырезал из дерева, усмехнулся:
— Голову мою забери! Тебе дарю, Шурка! — Подхватив под мышку гармонь, Есенин взял в обе руки по чемодану и толкнул плечом дверь: — Ладно, адью!
Когда он вышел из квартиры, Шура с Соней, с трудом отворив дверь, выбрались на балкон. Снег кружил большими хлопьями, и они увидели, как у парадного извозчик и Есенин устанавливают в санки чемоданы. Софья зябко передернула плечами и вернулась в комнату, а сестренка, словно почувствовав что-то страшное, отчаянно закричала, преодолевая подступившие к горлу слезы:
— Прощай, Сергей! Про-о-о-ощай!
Есенин, услыхав родной голос, поднял голову, улыбнулся сестре своей светлой улыбкой, помахал рукой, и санки скрылись, увозя Есенина в ночную метель.
На Ленинградском вокзале, пройдя сквозь толпу разношерстной публики, Есенин вышел на перрон:
— Ну и гнал ты, отец! Успели! Вон он, мой вагон! — сказал он извозчику, несшему за ним чемоданы. — Фу, жарко! — снял шапку Есенин, предъявляя проводнику билет.
— Все правильно, проходите, товарищ! — проверив, возвратил обратно билет проводник.
— Ты, отец, затащи пока чемоданы. А я покурю…
Извозчик вошел в вагон.
Есенин закурил и огляделся. На перроне толпилось множество отъезжающих делегатов съезда. Некоторые из них, узнав Есенина, здоровались, кивнув, другие делали вид, что не узнали. Мелькало много чекистских кожанок; среди них Есенин приметил и своего преследователя. «Так! И ты уже здесь», — мелькнуло в голове.
— Все уложил, Сергей Ляксандрыч! — вышел из вагона извозчик.
Есенин щедро расплатился с ним. Извозчик поклонился, сняв шапку:
— Ну, счастливо добраться тебе, добрая душа! Прощайте!
— Ты что это шапку ломаешь, как перед барином? — засмеялся Есенин и протянул руку: — Прощай, отец!
— Храни тебя Господь, Сергей Ляксандрыч! — в пояс поклонился извозчик.
Среди отъезжающих появилась стайка беспризорников:
— Господин-товарищ, подайте сироте!
— Дяденька, я кушать хочу! Подайте на пропитание! — приставали ребятишки, дергая солидных людей за рукав. А один звонким голосом запел, протягивая свою драную шапчонку чекисту:
Друзья, купите папиросы!
Подходи, солдаты и матросы!
Подходите, пожалейте,
Сироту меня согрейте!
Посмотрите: ноги мои босы!..
— А ну, пошел отсюда, шпана! — отвернулся чекист и встретился взглядом с Есениным.
— Стой тут! — скомандовал пацану Есенин. — В глазах его появился нездоровый огонек, не предвещавший ничего хорошего. — Дай шапку свою! — Он бросил шапчонку себе под ноги, снял с плеча гармошку и лихо растянул меха: — Может, Есенину подадут!
Позабыт, позаброшен,
С молодых юных лет
Я остался сиротою,
Счастья в жизни мне не-е-ет!.. —
запел он, жалостливо поглядывая вокруг. Услышав гармошку и надрывный есенинский голос, к ним стали подходить люди. Глядя на просящего милостыню Есенина, улыбались и щедро бросали в шапку беспризорника мелочь и бумажные деньги. А Есенин рвал голос, распахивал свою душу, растягивая меха тальянки:
Вот умру я, умру,
Похоронят меня.
И никто не узнает,
Где могилка моя.
И вот уже и шапка полна, и глаза беспризорника полны слез.
— Браво, Есенин, браво! — аплодируют стоящие вокруг пассажиры.
— Спасибо, дяденька Есенин!.. Деньжищ сколько! Богач я теперь! Богач… От пуза наемся с ребятами! — мальчишка прижал шапку с деньгами к груди.
— Прекратите балаган, товарищи! Не положено! — сквозь толпу пробрался милиционер и схватил беспризорника за руку. — Расходитесь, товарищи отъезжающие, по своим вагонам! — Но беспризорник, как звереныш, оскалив зубы, тяпнул милиционера за руку и юркнул в толпу.
— Ай, сволочь! — вскрикнул от боли милиционер и кинулся за ним, но другой пацан ловко подставил ему ножку, и милиционер растянулся во весь рост. Публика захохотала, а беспризорники уже издалека кричали:
— Москва — Воронеж, хрен догонишь! Спасибо, дяденька Есенин!!!
