Елена Катишонок - Свет в окне
Дверь открылась рывком, без бдительного вопроса «Кто там?», Карл едва успел отвести руку от звонка. В маленькой прихожей стояла невысокая женщина в темном тренировочном костюме, светлые волосы туго затянуты в хвостик на затылке.
– Простите, тут… Я собиралась уборкой заняться.
В кухонном проеме стояло ведро с торчавшей из него шваброй.
– Инга Антоновна? – начал он, но женщина поправила: «Инга», решительно отмахнувшись от «Антоновны».
Карлушка повторил сказанное по телефону и протянул конверт с карточками.
– И вы их сохранили?.. – недоверчиво спросила женщина.
Она бережно взяла тонкую стопку и держала обеими руками, словно боясь рассыпать.
– Хотите… хотите, я покажу вам картотеку?
Все карточки были аккуратными рядами уложены в две обувные коробки.
– Тут не все, конечно, – пояснила она, – я точно знаю, что было больше. Митя ничего не выбрасывал, даже старые черновики хранил. Здесь выписки по «Современной комедии», на английском.
Предложила кофе, и Карл не сумел отказаться.
Сидя за кухонным столом, он наблюдал за хозяйкой. Было ей – сколько, сорок пять, больше? Пятьдесят? Время пощадило женственную фигуру, как пощадило и не наложило морщины на живое лицо с живыми серыми глазами.
Поставив чашки, женщина медленно помешивала изогнутой ложечкой в джезве и тихонько дула на пенку. У нее были выразительные губы, полные и яркие без помады.
– Тесно, как в курятнике, – сказала Инга. – Как раз для меня: терпеть не могу готовить. А вы были Митиным студентом?
Узнав, что – нет, не был, однако жена писала диплом у Присухи, она кивнула. Сделала глоток кофе, тут же вскочила, захлопала дверцами шкафчиков и села опять, положив на стол пачку сигарет. Закурила и сказала виновато:
– Вот у меня вечно так – ни печенья, ни… вообще ничего. Митю я всегда ругала за это, а сама теперь… Курите?
После паузы она снова заговорила, и Карл не сразу догадался, что это монолог, монолог очень одинокого человека. В окно лилось заходящее солнце, и щедрый широкий луч беспощадно высветил волосы – не белокурые, как ему показалось вначале, а седые. Тот же свет явил тонкие морщинки у глаз и усталые веки. Солнце услужливо фотографировало, и портрет, Карлушка знал, останется в памяти надолго. Он слушал торопливый, неровный рассказ, но, не будучи посвящен в жизнь покойного доцента, понимал далеко не все, поэтому сказанное запомнилось обрывочно, кусками, словно разбавленными полосами яркого света и сигаретным дымом.
…мы так и жили: несколько бутербродов – и вроде как поужинали.
…переживала страшно, но не хотела, чтобы Митя знал.
…в библиотеке работала. Хочешь, говорю, я на вечернее поступлю? Буду к тебе на лекции ходить. А он: да упаси Бог, Инга!
…потому что мне хотелось нормальную семью, понимаете? Чтобы готовить по кулинарной книжке, я купила даже; и чтобы ребенка… А какой женщине не хочется?
…потом все полетело, после той истории с КГБ, все. Митя в вечернюю школу устроился, это для него каторга была.
…я по ночам ждала, что меня арестуют, его тоже, и мы потеряемся. Они ведь по ночам все больше…
…потом управдом говорит: имущество забирайте, гражданочка, а то я квартиру опечатывать должен. А там имущества – картотека да рукопись, я уговорила подождать, чтобы книжки взять. Говорю с ним, а сама реву, тушь течет…
Карл осторожно спросил:
– Его… мужа вашего тогда… – как закончить, он не знал.
Инга погасила сигарету.
– Нет, не арестовали. Наверняка перетрясли квартиру, мы тогда уже не жили вместе. Сейчас подумать, из-за какой ерунды… Сама я виновата. Фыркнула, ножкой топнула: вот какая я гордая! Не гордая – глупая была. Потом все время казалось, что, если бы не развелись мы тогда, то и не было бы ничего. Так всегда, наверное, а в то время… Митю выкинули из университета, потому что он дал мне машинку, а я одолжила ее одной приятельнице. Так и не знаю толком, что на ней печатали.
Женщина усмехнулась.
– Это такая нелепость, такая чушь, вся эта возня! Понимаете, у него… у Мити коврик из-под ног выдернули, даже в научную библиотеку больше ходить не мог. Он шутил: пишу, говорил, наедине с Голсуорси. Только пил много. Как чувствовал: принес мне один экземпляр, беловой. Держи, говорит, у себя. Мало ли… А что «мало ли», не сказал. Да он и сам не знал.
Помолчала.
– Я держала рукопись на работе, в библиотеке. Ну, чтобы читать спокойно, днем-то нет никого, несколько пенсионеров сидят по углам. Не в столе держала, а в кладовке со старыми журналами, они давно списаны были.
– А потом, – она горько улыбнулась, – я часто думала: на что им сдался этот Голсуорси? Да Митя с тем же успехом мог бы Толстым заниматься! Это далеко отсюда, далеко от нашего времени! Может, они так шутили, им просто скучно было, как вы думаете?
К счастью, ответа она не ждала, монолог продолжался.
– Митя остался неприкаянным, ведь для него Форсайты эти были всем, понимаете? Да он женат был не на мне – на своих Форсайтах! И никто больше не был ему нужен. Это меня и разозлило, я… взбрыкнула. И когда поняла, ну, про Форсайтов, то кулинарную книгу подарила кому-то, она совсем новая была. Тогда мы и развелись. Пойдемте, я вам рукопись покажу, – закончила она безо всякого перехода.
Домой он возвращался в темноте. Медленно шел по улице и вспоминал сегодняшний вечер, словно перебирал карточки с краткими пометками.
Дымящийся кофе, и как она дула на пенку.
Коробки от ботинок, в которых плотно стоят карточки, карточки, карточки; «тут не все, конечно».
Швабра, криво торчащая из ведра.
Сигаретный дым, а сквозь него – солнце, и все становится похоже на передержанный снимок.
Толстая пачка машинописи. «В книге, – говорит Инга, – страниц будет втрое меньше, Митя просил печатать в два интервала, чтобы вносить исправления. Это если книга будет».
«Коврик из-под ног».
Шутка (или разминка) грозного Комитета, которую все остальные приняли всерьез. Например, университет.
Как она гордо сказала: «Не треп для учебника, а глубокий анализ текста, без поправок на нашу реальность».
Горькая улыбка: «Он был романтиком».
Как она что-то постоянно вертела в руках: то ложку, то карандаш, то сигарету. Короткие ногти без лака, крупные костяшки пальцев.
Диван у стены, покрытый пледом, торшер и низенький столик. Книги на полке. Стопки книг на полу, на обоих подоконниках – ее или Присухины? На стенке гравюра: башня с петушком в Старом Городе.
Вопрос, который она не решалась задать; уже в дверях спросила: «Митя… долго мучился?». Карл ответил уверенно и твердо, хотя никакой уверенности не чувствовал: «Нет; сразу».
