Абрахам Вергезе - Рассечение Стоуна
Она принялась раскачиваться взад-вперед.
— Валяй, ругай меня, — она выпрямилась, — я заслужила.
— Все играешь мученицу? Слышал, там, в самолете, ты спрятала пистолет в прическу Афро! Прямо эритрейская Анджела Дэвис, а?
Она покачала головой. Помолчали. Наконец она сказала:
— Не знаю, кем я была. Какую роль играла на самом деле. Та прежняя «я» хотела совершить что-то великое. — Последнее слово она почти выплюнула. — Что-то впечатляющее. За Земуя. За себя. Мне сказали, что наша семья и ты останетесь в стороне. Как только теракт удался, я поняла, какая я дура. Ничего великого в нем не было. Одна глупость.
Она допила чай и поднялась
— Прости меня, если сможешь. Ты заслужил лучшего.
— Заткнись и сядь, — проговорил я. Она послушалась. — Думаешь, на этом все? Извинилась — и была такова?
Она покачала головой.
— У тебя был ребенок? — спросил я. — От партизана?
— Противозачаточные средства оказались никуда не годными.
— За что ты попала в тюрьму?
— Тебе рассказать все?
Она снова закашлялась. Когда приступ миновал, ее стала бить дрожь, хотя в комнате было тепло, я даже вспотел.
— Что случилось с твоим ребенком?
Она сморщилась. Выпятила губы. У нее затряслись плечи.
— Ребенка у меня забрали. Отдали приемным родителям. Я проклинаю человека, из-за которого оказалась в таком положении. — Генет подняла глаза. — Я была хорошей матерью, Мэрион…
— Хорошей матерью! — расхохотался я. — Если бы ты была хорошей матерью, то родила бы ребенка от меня.
Она улыбнулась сквозь слезы, будто я сказал что-то забавное, типа подростковой фантазии о том, как мы поженимся и приумножим население Миссии. Ее затрясло, и поначалу я подумал, она смеется. Но тут я услышал, как щелкают ее зубы. Я репетировал свою роль, когда шел из Асмары, репетировал всю дорогу до Судана, много раз представлял себе, как она будет оправдываться, проигрывал варианты, — словом, держал порох сухим. Но такого я не предусмотрел. Ее молчание, ее дрожь обезоружили меня. Я пощупал ей пульс. Сто сорок ударов в минуту. Ее кожа, еще недавно холодная, обжигала.
— Я… должна… идти, — запинаясь, произнесла она, поднялась и пошатнулась.
— Останься.
Она явно была нездорова. Я дал ей три таблетки аспирина, отвел в ванную и включил душ. Когда пошла горячая вода, помог ей раздеться. Если до этого она была для меня зверьком в логове у хищника, то сейчас я казался себе отцом, раздевающим ребенка. Когда она встала под душ, я бросил ее белье и блузку в стиральную машину. Из-под душа Генет выбралась с моей помощью. Ее шатало. Я вытер ее, усадил на край кровати, надел на нее свою теплую пижаму, подвернув рукава и штанины, заставил проглотить несколько ложек запеканки, намазал шею, грудь и ступни «виксом»[102]. Она уснула прежде, чем я натянул на нее шерстяные носки.
Что я чувствовал? Это была пиррова победа. Пирексическая[103] победа — термометр под мышкой показывал 39,4. Я переложил выстиранные вещи в сушилку и сунул в стиральную машину ее джинсы. Убрал в холодильник остатки запеканки. Сел с книгой в библиотеке. Наверное, задремал.
Через несколько часов послышался шум спускаемой в унитазе воды. Она сидела на кровати, без пижамы и носков, завернувшись в полотенце, и терла губкой лоб. Жар спал. Чтобы я мог сесть рядом, она подвинулась.
— Хочешь, чтобы я ушла сейчас? — спросила она. На этот вопрос мог быть только один ответ:
— Ты будешь спать здесь.
— Я вся горю.
В ванной я переоделся в шорты и тишотку вынул из шкафа одеяло и направился в библиотеку.
— Останься со мной, — попросила она. — Пожалуйста.
Заранее приготовленного ответа у меня не было.
Я забрался в свою кровать, протянул руку к выключателю.
— Не гаси свет, — взмолилась она.
Не успел я улечься, как она прижалась ко мне, источая ароматы моего дезодоранта, шампуня и «викса», сложила мне руки, прижалась ко мне всем своим влажным телом. Пальцы ее гладили меня по лицу так нежно, словно она опасалась, что я кусаюсь. У меня в памяти всплыла та ночь, когда я нашел ее, обнаженную, в кладовой.
— Что это за звук? — спросила она испуганно.
— Таймер сушилки. Я постирал твои вещи.
Она всхлипнула:
— Ты заслужил лучшего.
— Уж конечно.
Я смотрел ей в глаза, вспоминая размазанное пятнышко на правой радужке в том месте, куда попала искра. Вот оно, никуда не делось, только потемнело и напоминает теперь врожденный дефект. Я осторожно коснулся ее губ, носа. Глаза ее медленно закрылись, из-под век выкатилась слеза. Она улыбнулась прежней улыбкой. Я убрал руку. Она заморгала, глаза ее сверкнули, и она робко поцеловала меня в губы.
Нет, я ничего не забыл. В то мгновение моя ярость была обращена не против нее, а против безвозвратно ушедшего времени, что столь поспешно лишило меня красивых иллюзий. Особенно жалко было иллюзии, что она моя.
Она поцеловала меня еще раз, я попробовал на вкус соль ее слез. Неужели в ней говорит только жалость? Я не могу этого принять. Внезапно я очутился на ней, в мгновение ока содрал с нее простыню, полотенце… Действовал я неуклюже, но решительно. Она перепугалась, жилы на шее натянулись. Я взял в ладони ее голову и поцеловал.
— Подожди, — прошептала она, — а как же… ты ведь должен…
Но я уже был в ней.
По телу ее прошла дрожь.
— Что я должен, Генет? — прохрипел я, инстинкт подсказывал мне, что делать, как двигаться. — Это — мой первый раз… Откуда мне знать, что я должен и чего не должен?
Зрачки у нее расширились. От радости? Теперь она знала.
Знала, что есть на свете люди, которые держат слово. Таким человеком был Гхош, которого она так и не удосужилась навестить на смертном одре. Пусть это пробудит в ней совесть, устрашит.
Когда все закончилось, я остался на ней.
— Мой первый раз, Генет. — Теперь мои слова звучали мягко. — Только не подумай, что я дожидался тебя. Все из-за того, что ты загубила мою жизнь. Ты могла на меня положиться. Надежно, как в банке, как здесь говорят. Ради тебя я был готов на все. А ты что сделала? — обратила все в дерьмо. Никак не могу понять почему. У тебя были Хема и Гхош. У тебя была Миссия. У тебя был я, и я любил тебя больше, чем ты сама себя когда-нибудь сможешь полюбить.
Она плакала. Прошло немало времени, прежде чем она погладила меня по голове и поцеловала.
— Мне надо в ванную.
Я ее не отпустил. Во мне снова нарастало возбуждение. Я опять оказался в ней.
— Прошу тебя, Мэрион, — взмолилась она.
Не выходя из нее, я обхватил Генет руками, перекатился на спину и усадил ее на себя. Ее груди воспарили надо мной.
