О'Санчес - Побег от ствола судьбы на горе жизни и смерти
Ларей не пьет и не курит, равнодушен к чифирю, запретил наркотики и рауш-токсикаты. Брезгует половыми контактами с педерастами (для себя Бонс также решил эту проблему иначе), в карты играет редко и без азарта, не суеверен и не религиозен…
Бонс мог бы рассказывать бесконечно: его, крутого профессионала «смежной» в чем-то специальности, завораживала личность «подопечного». Завораживала и привлекала самобытностью и силой. По характеру наводящих вопросов он уловил направление начальственного интереса, но нет – никакой профессиональной «школы» нет, это не спецслужба иного государства. Манера общения, выстраивания отношений, система обработки чужого мнения – плоть от плоти местного мира, от сохи, такое не подделать. Сам Бонс потому и не засветился, что ему не было нужды лезть на первые роли, когда личные качества и повадки всегда на виду. И то Ларей очень странно иной раз на него поглядывает: нет-нет, да и щупанет насчет опыта, семьи… То бицепс ткнет невзначай, то на почерк внимание обратит… Храни Господь – засыпаться перед ним! Что растерзает – нет сомнений ни малейших, акула милосерднее бывает… Но ведь и… Черт побери! Перед самим собой-то можно быть честным: стыдно будет перед этими отбросами – вместе жили, ели-пили, дрались… Ты стукач, а они нет…
Но об этих извращенных угрызениях совести Бычок, разумеется, не докладывал…
– Слабости, пороки? Нету, что ли?
Бонс крепко задумался при этом естественном и обязательном вопросе. Отсутствие интереса к нормальной жизни, постоянное стремление к резне и крови – это ведь тоже пороки. Но необходимо другое – требуются рычаги влияния, которые дает знание слабых мест в характере…
– Любит читать.
– ?…
– Да. Это, наверное, звучит очень смешно, я понимаю… – Бонс всосал глубочайшую затяжку и нервно пригасил сигарету. – На воле я бы замучался такого вербовать, а ведь неумехой никогда не был. Но по тому, что он читает, можно в конце концов определить его внутренний мир, диапазон интересов… Но и формуляром в тюремной библиотеке не отделаться – годы надо рядом находиться, чтобы отследить для нас полезное в том мусоре, который он читает, а значит, и впитывает, а потом выделяет наружу. Есть у него и другие слабости, несомненно, да я их пока не вскрыл. Очень уж сторожится мужик…
– Твой отчет больше на дифирамб похож, Уил… Не замечал сам?
– Пожалуй, если при этом не знать, что он подонок. Но и тип не ординарный. Если генерал на годы определил не самого худшего офицера Службы в соглядатаи к уголовнику, то значит, он того стоит.
– Это не его мы на вахте видели?
– Его самого.
– Я так и понял – личное дело его смотрел… Ну, тебе виднее тут, на месте. Я все запомнил, не волнуйся, маразм еще не грянул… Да, жалование тебе идет майорское, двойное, плюс внеурочные за выходные-то дни. И стаж соответственный – год за три. Не зарежут – поживешь. Ты вот что, посоветовать хочу… Можешь записать совет на бумажке и снести в сортир, если не примешь: обрабатывай окружение, ищи друзей, шутов, фаворитов или сам вотрись. Баб нету, мужики становятся сентиментальнее, выдумывают себе женскую верность, мужскую дружбу и так далее… Дрочишь?
– Твое какое дело.
– Ответил. Нечто аналогичное и с душой происходит – потребность излиться, поделиться, чтобы не потекло из ушей. На свободе проще – и жена, и семья…
– Ему не положена семья.
– Не фыркай, ты же понимаешь, о чем я толкую… Человек – биологически задан как стадное животное, иное – противоестественно…
– Ладно, ты прав, прав. Я ведь и сам в этом направлении думаю… Да справимся, не впервой… Только со связью поаккуратнее, они здесь – не лохи.
– Не – кто?
– Местный жаргон. Не дураки и не растяпы.
– Акклиматизировался, да?… Еще вопросы, просьбы?
– Не имею.
– Ну, тогда прощаться пора. Что увидел – доложу. Больше – хорошего, если тебе интересно знать. Генерал въедливый такой, впечатления будет слушать, не только факты… Моя старуха настряпала по этому случаю, возьми с собой. Все проверено по канонам, ничего лишнего и незаконного. Скажешь – от тетки Фелиции, сестры отца. Бери, она вкусно готовит. Видишь – какое через нее пузо наедено… Давай лапу – и успехов тебе!…
На зоне миновал год. Гек раздваивался на тактику и стратегию: приходилось выстраивать каждый день, решая бесчисленное множество проблем по зоне и вне ее, а также прокладывать курс на месяцы вперед.
Ушастый, Арбуз, Сторож и Гнедые действовали здесь вахтовым методом, сменяя друг друга, а Фант торчал почти постоянно, отлучаясь в Бабилон лишь за техническими надобностями. Парень, поощряемый в записках похвалами шефа, явно задумал поставить под тотальный следящий колпак всю крупную и мелкую городскую знать. Он подстригся, стал одеваться прилично, чтобы не привлекать внимание окружающих, а числился инженером-ремонтником в мелкой фирме-филиале из хозяйства Тони Сторожа.
Гек сумел отбить еще один барак, пятый по номеру. Победа далась тяжело: в промзоне для пятого отряда локалку было никак не выгородить, после жестокой расправы со скуржавыми в рабочее время последовал не менее жестокий ответ с опускаловом и со смертями. Деморализованные фраты и новобранцы из пятого отряда категорически отказались идти на работу, где их ждала скуржавая месть. А заработков, тем не менее, лишаться никто не хотел. Но это было полбеды – есть свободные мощности в своих цехах; плохо то, что санчасть, БУР, помывка, клуб – все принадлежало скуржавым. Это весьма осложняло жизнь восставшим, а вина за это лежала, по разумению простого народа, на новых вождях, то есть персонально на Геке.
Время шло, и все чаще приходили ему в голову мысли, что зря он все это затеял. Жизнь проходит впустую. Какое там к черту удовлетворение – такими темпами можно сто лет пробороться за справедливость в одной, отдельно взятой слепой кишке. Уже тридцатник разменян, а на душе – пустота. Малявы пиши, дураков разнимай, лягавых подмазывай – и все? Эх, хорошо бы вот так: пожрал, стиры пометал, телевизор посмотрел, с бабой оттянулся – и спать. А назавтра и послезавтра то же самое. И так до конца, не думая, не сожалея… Человечество – стадо скотов, я – человек, следовательно, мне не должно быть чуждо ничто человеческое. Да оно, похоже, и будет через пару-тройку лет, если доживу… Кругом сельва. Тысячелетия звери, птицы и деревья жили своей жизнью, даже без карт и телевизора: пожрать и размножиться – вот и все дела. Но ведь в чистоте жили: трупы съедят, дерьмо склюют – природа. Мы же где появимся, там все и опаскудим. За зоной сплошная гниющая помойка, города в кольце таких же свалок. Зверье ушло, остались только помойные голуби – педерасты среди птиц. Разве что насекомые-кровососы и глисты еще не оставили человечество своей любовью. И крысы… Ох и твари, а какое сходство в повадках… Если буддисты правы, то понятно, куда переселяются человеческие души… Убери человека – и крысы почти все исчезнут, и голуби, и клопы… Останется земля-матушка, будет себе вращаться вокруг солнца, не считая оборотов, да ждать, пока следующая пакость не подцепит эволюционный вирус.
Гек вздохнул. Пора вставать на утренний развод, а там и завтрак, а потом и дела… Скуржавые явно готовились к решительным действиям, чтобы в один прекрасный (для них) миг или вечер выполоть все сорняки в трех Гековых бараках. Возможности революционного мятежа в пользу Гека были полностью исчерпаны; скуржавые усилили контроль за настроениями в массах, но в то же время ослабили пресс по отношению к трудилам, поприжались с беспределом. У Гека, через агентуру внутри и снаружи, всюду глаза и уши, везде полно сочувствующих, да только бунтовать нынче никто не желает… Замочат Гекову шайку – все в прежних размерах восстановят, даже ежу понятно, а все равно – рисковать своим скудным «сегодня» не хотят. Такова сидельческая мудрость: сегодня хреново – а завтра хуже будет.
А скуржавые думают о грядущем, и светлое «завтра» видится им отнюдь без Гека. Не иначе – подготавливают они Варфоломеевскую ночь, забывая о том, что гугеноты в данном случаи – они. Просто их больше. Гека давно уже осенила идея, как продвинуть процесс восстановления «черного» порядка, надо только угрохать массу сил и нервов, чтобы все аккуратно подготовить. И денег, естественно… На подготовку операции Гек тратил «вольные» деньги; зонный общак весь до пенса шел на общественные нужды, иначе авторитет подмокнет – зажрался, скажут…
Во время очередной помывки скуржавые ухитрились взять в плен и уволочь в душевую двух нетаков из третьего барака. Там, на мокром кафельном полу, обоих изнасиловали «хором», после чего выбросили наружу, даже убивать не стали. Один нетак в тот же вечер прямо на больничной койке вскрылся, наложил на себя руки. Другой предпочел жить в позоре. Его пока никто не шпынял, в память о былом, но бывшие старые товарищи не заговаривали с ним, вообще не замечали, чтобы их не заподозрили в сочувствии к пидору, пусть и невольному… Скуржавые с хохотом кричали из-за колючек, обещали, что все три барака станут «женскими», без пощады, называли по именам тех, кто первыми наденет юбочки. Многие, особенно фраты, были сильно деморализованы: скуржавые не шутят; слухи о будущей большой расправе проникли в каждое ухо каждого сидельца…
