Александр Беатов - Время дня: ночь
— Слава Святей и Единосущней и Животворящей и Нераздельней Троице, всегда, ныне и присно и во веки веков…
И хор, захватив дыхание, помедлит немного и потом торжественно прогремит:
— Аминь!..
И священник пойдёт кадить всю церковь… А хор запоёт "Благослови, душе моя, Господи…" А потом: "Блажен муж…" Затем начнётся "Малая Ектинья", "Свете Тихий", "Сугубая Ектинья", ""Просительтная"… И потечёт — потечёт, будто весенний ручей летом, увлекая за собою всё, что способно плыть…
А вот уже начинается "Утреня", выходит чтец, долго звучит "Шестопсалмие", "Ектинья Великая", "Полиелей"… Наконец, читается Евангелие… И так далее… И так далее… И кажется, уже не будет конца службе… Но все терпеливы… Жалуйся на себя — если не знаешь или не помнишь порядка службы; а значит — и смысл её ускользает… Хорошо, если есть смирение, а если его не хватает, будто путник, сбившийся с дороги, начинаешь оглядываться по сторонам, нервничать: всё кругом незнакомое: — "Куда меня ведут? И когда же, наконец, — конец?"..
Долги православные службы! Что греха таить! Человек устаёт, думает о том, как бы поскорее всё закончилось. Но потом, через день-другой вспоминаешь о тех нескольких минутах отрады, что испытал во время службы… И это воспоминание греет душу долгие годы… А тягость и усталость забываются, будто их и не было. Может, так и должно быть?..
Наконец, все прикладываются ко Кресту, получают благословение, крестятся, выходят из храма. Местные жители расходятся по домам. Москвичи ждут автобус, который довезёт их до вокзала; старые и молодые, чувствуют себя равными, одинаково внимательны друг ко другу: каждый из них вышел из тёмного леса заблуждений по-своему, но все они теперь на одной узкой тропке, по которой впереди идёт отец Алексей, высоко подняв над собою светильник…
Вот, пожилая женщина, которая говорит так быстро, что, порою, удивляешься, как она успевает проговаривать слова. Она обсуждает с Никаноровым какую-то статью её покойного мужа, которую Володя отредактировал и пытается издать при помощи своих знакомых в каком-то журнале. Сашин тёзка, скромный молодой человек — со своей матерью. Она — детский врач, появилась здесь, в приходе, совсем недавно, узнав об отце Алексее от своего сына. Как бы хотел Сашка, чтобы его родители оказались не такими твердолобыми. Но о таком и мечтать невозможно. Там — твёрдая сталинская закваска: "Броня крепка и танки наши быстры"… А вот ещё: пожилой мужчина, с интеллигентной бородкой. Саша видит его тут каждый раз, но ещё не познакомился. Он разговаривает с другим бородачом, с густой шевелюрой, в очках, — прихожанином, который выполняет роль дьякона, помогая на службе отцу Алексею. Как Саша слышал, он по профессии — компьютерщик и зовут его также, как многих — Владимиром. Какая-то девица, маленького роста, в синем берете, всегда записывает на магнитофон проповеди отца Алексея, разговаривает с Андреем, высоким молодым человеком, каким-то научным работником. Ещё люди, которых Сашка не знает… Все приехали сюда из Москвы, где так много красивых просторных церквей, с профессиональными хорами, театральными службами, но где почти что нет ни единого священника, способного понять исковерканную душу и не отпугнуть церковным формализмом…
Появляется отец Алексей, с тяжёлым объёмистым портфелем, в обыкновенном тёмно-сером костюме и широкополой шляпе… Подъезжает такси, из которого выходит один из знакомых уже Саше молодых людей. Отец Алексей благодарит его за услугу, машет всем ожидающим автобус на прощание рукой, садится на заднее сидение. С ним усаживается девица, с магнитофоном, и дьякон Владимир. Хотя оба живут в Москве, а Отец Алексей — около Загорска, они могут в дороге поговорить, решить какие-то дела… У отца Алексея совсем нет времени, чтобы остаться одному…
И когда он только успевает писать книги, находить каналы, чтобы тайно издавать их на Западе, организовывать распространение религиозной литературы, посещать умирающих на дому, принимать людей, беседовать с ними, вселять надежду отчаявшимся, укреплять веру! А ведь, мог бы спокойно сидеть у себя дома, как большинство… Поистине, этот человек не знает отдыха… Хорошо, что люди, собравшиеся вокруг него, понимают это. Хотя и не все… Многие пользуются его открытостью, приезжают со своими проблемами, превращают исповедь в психотерапию…
Такси отъезжает… Одновременно прибывает полупустой автобус. Люди долго его наполняют, занимают все имеющиеся места, и всё равно половина из них едет стоя…
Постепенно автобус наполняется и местными пассажирами. Теперь взгляд натыкается всё больше и больше на чужие отстранённые лица. Те, немногие, заряженные энергией отца Алексея, возвращаются в мир… И на перроне, в поезде, все они теперь почти растворяются среди незнакомых людей, как будто мгновенно поглощающих всё и вся… Но нет… Каждый уносит маленькую или большую частицу заряда, что получил в Церкви. И случится, встречаются прихожане в Москве, — все знают, что они — из того узкого круга, который не для всех… "Вы — свет миру"… Все ли смогут светить и всегда ли смогут?.. И вот, каждый уходит в ту жизнь, из которой нет-нет выйдет новое лицо, и очередь на исповедь к отцу Алексею станет ещё длиннее, и времени для книг и жизни у него останется ещё меньше…
"И как, это, люди не понимают?" — думал Саша, возвращаясь в Москву в переполненном поезде. — "Почему им не достаточно самого таинства Исповеди? Все норовят побеседовать с отцом Алексеем наедине… Неужели у всех такие большие проблемы, что нельзя справиться без его помощи?.."
Первое время он старался осмыслить новую для него религиозную концепцию православия. Он часто приезжал в будние дни в сторожку, чтобы поговорить с отцом Алексеем наедине. И Саша заметил, что чаще всего в очереди к нему находились одни и те же люди. И он назвал их про себя "кровососами". И чтобы не стать одним из них, после того, как отец Алексей совершил над Сашей обряд Миропомазания, он перестал бывать в сторожке, а заходил туда лишь, чтобы взять у священника на прочтение новую книгу…
Поезд едет по знакомой Ярославской дороге, по иронии судьбы каждый раз проезжает станцию, где живёт Санитар, приближается к Москве… А Саша всё ещё не может забыть случившееся… Снова и снова он вспоминает тот день, когда окончательно "отпал" от экуменистов — под электронным табло расписания движений поездов…
Прошло уже три месяца с того дня… В тот день, когда он вернулся в Москву, вечером, ему позвонил дворник, участливо расспрашивал о том, что произошло. Саша не захотел с ним разговаривать по телефону. Они встретились через несколько дней на Новокузнецкой, поднялись из метро в город, прошли мимо храма "Всех Скорбящих Радостей", направились к центру города.
Саша рассказал Володе о последних событиях, связанных с перехватом Ольги на вокзале, критически оценил поведение Санитара, резко заявил о том, что его группа — не что иное, как новая секта, откуда он только что "сделал ноги" в православие и не к кому-нибудь, а именно к самому отцу Алексею.
— Ого! — воскликнул дворник. — Здорово ты шагнул! Как говорится, "из грязи — в князи"! А теперь, конечно, нужно всех нас облить помоями!"
— Почему "всех нас"? — зацепился Сашка за слова. — Разве ты — с ними? Ведь, ты всегда оставался в стороне. Ты даже не знаешь многого. И они тебе никогда не скажут. Потому что не всякому доверяют свои тайны. Ведь, тебя держат на дистанции, знают, что ты им не подходишь. Разве не ясно, что раз ты пьёшь, ты не можешь быть равным со святошами! И лишь когда ты нужен, тебя позовут, как собачку: "На, пойди, вынюхай! Что он теперь собирается делать? Оставит ли Ольгу в покое? Или ему мало, что "отпал" сам?!"..
— Так скажи им, — продолжал Саша возбуждённо, — Что не оставлю в покое! А покажу "кузькину мать"! В КГБ стучать не стану. Я не такое дерьмо, как они полагают. А вот напишу книгу! Нет, не из мести. А просто, чтобы другие поняли и не попадались на подобную удочку. Я изложу в этой книге чистую теорию. Подвергну критике саму идею экуменического движения как нового вида изощрённого сектантства! И тогда их секта развалится сама по себе.
Дворик молча шагал рядом, но вдруг остановился, чтобы закурить. Саша замолчал, взял у него сигарету. Оба прикурили от одной спички.
— Вот что, старик, — начал Володя, зашагав дальше. — Во-первых, я на самом деле знаю многое. И даже больше, чем ты. Ты думаешь, я не знаю, что ты был в Ордене? Думаешь, не знаю ничего про сам Орден? Хотя мы общались с Санитаром в разных группах, тем не менее, не все такие, как ты, скрытные. Люди есть люди. И не все умеют держать язык за зубами… Санитар, конечно, со своим Орденом по лезвию ножа пошёл… И я тебя понимаю. Может быть, ты и вовремя "сделал ноги"… Но с другой стороны, будь почеловечнее… Ведь он тебе ничего плохого не сделал. Кто ты был? ПТУ-шник, который бил трубки и ломал водопроводные краны на Заводе… Или — попросту — психически больной — после дурдома…
