Авраам Иегошуа - Возвращение из Индии
— В таком случае, — решительно сказал он, как если бы он все еще был моим начальником, — в таком случае составь мне компанию на время операции, которая не займет много времени, но более не может быть отложена. Лазар говорил мне, что в лондонской больнице они разрешали тебе оперировать сколько ты хотел. Ну… англичане любят резать своих пациентов не спеша и со всей деликатностью. — Тут он подмигнул мне и рассмеялся.
И я рассмеялся тоже — не только потому, что он проявлял такое неожиданное для меня дружелюбие с той самой минуты, когда я вернулся из Лондона, но равным образом из-за некоего победительного чувства самоуважения, переполнявшего меня после неожиданного примирения с профессором Левиным. Кто знает, промелькнула у меня в голове дикая мысль, кто знает, может быть, Амнон был прав, и однажды я стану здесь заведующим отделением или, чего доброго, директором больницы.
Так, окутанный мечтами о грядущем величии, что время от времени случалось со мною и раньше, я согласился начать свою ночную смену здесь, в чистом и розовом свете уходящего дня, следуя за Хишиным по дороге к хирургическому отделению. Я взял с тележки последний зеленый комплект, состоявший из рубашки и штанов и, пока анестезиолог начал готовить свою адскую смесь для очередного «улета», предстоявшего совсем юной женщине, смотревшей на нас обвиняющим и печальным взглядом, я уговорил дежурного на коммутаторе дать мне возможность переговорить с родителями по междугородней линии. Оказалось, что они сами пытались связаться со мной, единственно чтобы сообщить мне, что звонила Микаэла. Звонила она этим утром из Глазго, где она провела ночь в доме моей тетушки вместе со Стефани на пути к острову Скай. Меня удивило и рассердило, что, пока мы здесь тонули в заботах и неприятностях, Микаэла отправилась на увеселительную прогулку по Шотландии и навещает места, которые моя мать помнила с детства. Я спросил их о Шиви, и они сообщили мне, что утром ее дважды стошнило, и им пришлось обратиться к старому доктору Коэну, педиатру, который в детстве лечил меня, и он, обследовав ее, выписал рецепт, но, главное, успокоил их. Затем она прочитала мне наименование лекарств и попросила разрешения дать их Шиви. И хотя мне было сказано, что девочка на эту минуту чувствует себя много лучше, я не сомневался, что они нервничают и хотели бы, чтобы я приехал и забрал ее.
Я обещал, что отправлюсь в Иерусалим при первой же возможности, сразу после окончания ночной смены. Когда я вошел в раздевалку, то увидел доктора Варди, моего бывшего соперника, стоявшего в забрызганной кровью зеленой униформе, с маской, свисавшей у него с шеи — на лице его, всегда выражавшем удивительную серьезность, я прочитал вопросительную готовность помочь нам, если потребуется. Хишин спросил его о только что завершившейся операции, и Варди начал рассказывать со всегдашней своей обстоятельностью, пока Хишин, извинившись, не прекратил свои расспросы. Он показался мне расстроенным, как если бы мысли его были заняты чем-то иным.
— Хотите ли вы, чтобы я ассистировал вам? — спросил Варди, казавшийся удивленным внезапным появлением своего патрона.
— Нет, этого не потребуется. На сегодня с вас достаточно, можете отправляться домой, — отвечал Хишин, положив свою руку мне на плечо. — Я захватил с собою Бенци, как-никак бывшего хирурга, а ныне анестезиолога. Он составит мне компанию, думаю, этого достаточно.
С этими словами мы отправились в операционную, помыли руки, надели перчатки и маски… а затем он внезапно спросил меня, справлюсь ли я с анестезией самостоятельно. Не задумываясь ни на мгновение, я ответил утвердительно, хотя с формальной точки зрения у меня не было права работать без помощника во время операции. Хишин сказал анестезиологу, что тот может быть свободным, после чего, получив необходимую информацию, Хишин повернулся к белому животу женщины, что всегда вызывало во мне чувство глубокого сострадания и нежности. Мягким и безошибочным движением он провел тонкую, ровную линию от пупка до линии лобковых волос, которые на мгновение в лучах света, пробившегося сквозь круглое смотровое оконце, казались охваченными пламенем. Хотя операция по шунтированию, свидетелем которой я был неделю назад, намного превосходила по сложности операцию на желудке, которую проводил сейчас профессор Хишин, в эту минуту казавшийся мне похожим на мясника, невозможно было не восхититься его точностью и мастерством, заключенным в его длинных пальцах, в то время как они пробирались к нужному месту среди салфеток, погружаясь в теплые глубины человеческого тела, лежащего перед ним; погружаясь, чтобы не только увидеть, но и почувствовать то, что должно было быть сделано.
Теперь в операционной нас было трое — Хишин, я и новая, никому из нас не известная ранее, хирургическая сестра — нежное существо с лицом такой чистоты и свежести, что могло бы принадлежать и ангелу. После получаса работы, когда мы подошли к критической точке операции, внутренний телефон, висевший на стене, зазвонил требовательно и резко. Я поспешил поднять трубку и сразу узнал голос Левина, потребовавшего немедленно связать его с Хишиным. В первую секунду под впечатлением от состоявшегося между нами примирения, я хотел назвать себя, но Левин показался мне настолько перевозбужденным, что я отказался от этой мысли, ограничившись лишь предположением, что Хишин сейчас не сможет подойти к телефону и позвонит немедленно, как только освободится. Но Левин настаивал на своем, и Хишин, вполуха прислушивавшийся к разговору, попросил меня выяснить, в чем такая спешка. По-прежнему не называя себя, я повторил в трубку, что Хишин никак не может отойти от операционного стола и просит сообщить, что случилось. Левин, в голосе которого я различил явное колебание, спросил, кто с ним говорит. После того, как я себя назвал, его возбуждение стало еще явственнее, и своим глубоким голосом он произнес:
— Я думаю, доктор Рубин, что вы были правы в отношении аритмии у Лазара. Его состояние резко ухудшилось. В эту минуту он подключен к аппарату искусственного дыхания. С ним сейчас находится кардиолог из палаты скорой помощи. Он утверждает, что у Лазара вентрикулярная тахикардия, требующая применения электрошока, но для меня крайне важно, чтобы сюда пришел Хишин, хоть ненадолго, и взглянул на него, потому что он лучше всех знает его общее состояние…
По его голосу я понял, что присутствие Хишина было важно не само по себе, а потому, чтобы было с кем разделить ответственность в случае катастрофы. Я немедленно обрисовал эту ситуацию Хишину. Он застыл на месте и поднял обе окровавленные руки, как если бы хотел поймать в воздухе собственную голову. Он знал, что в эту минуту там, наверху, Лазар борется за жизнь, но не менее хорошо он знал, что лишен возможности уйти из операционной. Более того — он даже не мог послать наверх меня, чтобы я узнал, что там происходит. Внезапно я увидел, что у него трясутся руки, и почувствовал, что он теряет контроль над собой, не в силах сконцентрироваться. Через какие-то мгновения он попробовал вернуться к работе, но сразу остановился и попросил меня попробовать найти доктора Варди, если тот еще не ушел, и привести его. Увидев, что я колеблюсь, не желая оставить свой пост, он сердито выкрикнул:
