Джон Ирвинг - Мир глазами Гарпа
Беднягу Уиткома всегда будут именовать не иначе как «юный Уитком», хотя он далеко не навсегда останется юным. Правда, борода у него так и не вырастет, и на щеках будет играть нежно-розовый румянец — под каштановыми, затем с проседью, а затем и совершенно белыми, точно заиндевевшими волосами. И голос у него останется напевным, напоминая чуть заикающиеся тирольские йодли, и он всегда будет нервно сплетать пальцы. Однако именно Дональду Уиткому Хелен поручит впоследствии заботу о семейных и литературных архивах Гарпов.
Когда Уитком стал биографом Гарпа, Хелен прочитала все им написанное, кроме последней главы, которую Уитком не мог закончить долгие годы — выжидал, ибо в этой главе он возносил хвалы самой Хелен. Уитком был истинным гарповедом, лучшим знатоком его творчества. И для биографа обладал прямо-таки идеальной кротостью, как шутливо замечал Дункан. С точки зрения членов семьи Т.С. Гарпа, Уитком был очень хорошим биографом; он верил всему, что рассказывала Хелен, верил каждой записке, оставшейся от Гарпа, и каждой записке, которую Хелен считала оставшейся от Гарпа…
«Увы, — писал Гарп, — жизнь отнюдь не так хорошо структурирована, как добрый старый роман. В жизни конец наступает, когда те, чьим образам положено постепенно бледнеть и отступать на второй план, вдруг умирают. И остается только память. Но память остается всегда, даже у нигилистов».
Уитком любил Гарпа, даже когда тот представал в самом эксцентричном и в самом претенциозном своем обличье.
Среди вещей Гарпа Хелен отыскала следующую записку:
«Совершенно не имеет значения, каковы на самом деле будут мои траханые „последние слова“. Пожалуйста, скажи всем, что они были таковы: „Я всегда знал, что неуемная жажда превосходства в мастерстве — привычка смертельно опасная“».
И Дональд Уитком, который слепо, безоговорочно любил Гарпа, как любят только собаки и маленькие дети, сказал, что последние слова Гарпа были действительно таковы.
— Ну, раз Уитком так говорит, значит, так оно и есть, — всегда повторял Дункан.
Дженни Гарп и Эллен Джеймс полностью разделяли эту позицию.
«Оберегать Гарпа от биографов стало заботой всей нашей семьи», — писала Эллен Джеймс.
— Ну да, естественно! — поддерживала ее Дженни Гарп. — Чем он обязан этой публике? Он всегда говорил, что благодарен только другим художникам, писателям, артистам и тем, кто его любит.
«А не тем, кто сейчас пытается урвать кусок от „его пирога“!» — писала Эллен Джеймс.
Дональд Уитком исполнил и последнюю волю Хелен. Хотя Хелен была уже стара, последняя ее болезнь оказалась внезапной, и именно Уиткому пришлось отстаивать ее предсмертную просьбу. Хелен не хотела, чтобы ее похоронили на кладбище Стиринг-скул, рядом с памятниками Гарпу и Дженни Филдз, могилами Эрни Холма и Жирного Стью. Она сказала, что ее вполне устроит городское кладбище. Она не хотела, чтобы ее тело отдали медикам, ведь она уже так стара и от ее тела осталось так мало, что вряд ли эта малость может кому-нибудь пригодиться. Она сказала Уиткому, чтобы ее кремировали и передали прах Дункану, Дженни и Эллен Джеймс. После того как они похоронят часть ее праха, пусть делают с остальным все, что захотят, но пусть ни в коем случае не развеивают его на землях, принадлежащих Стиринг-скул. Будь я проклята, сказала Уиткому Хелен, если эта Стиринг-скул, куда, видите ли, не принимали девочек (когда Хелен хотела туда поступить), получит теперь хотя бы частицу моего праха!
Надгробие на городском кладбище, сказала она Уиткому, должно быть предельно простым, и на нем следует написать, что она, Хелен Холм, была дочерью тренера по борьбе Эрни Холма и ей не разрешили поступить в Стиринг-скул только потому, что она была девочкой; а дальше пусть напишут еще, что она была любящей женой писателя Т.С. Гарпа, надгробие которого можно увидеть на кладбище Стиринг-скул — он там учился, потому что был мальчиком.
Уитком в точности исполнил и эту просьбу Хелен, что особенно умиляло Дункана.
— Вот уж папе бы это понравилось! — все время повторял он. — Господи, я прямо-таки слышу его голос!
А то, что Дженни Филдз непременно аплодировала бы решению Хелен, чаще отмечали Дженни Гарп и Эллен Джеймс.
Эллен Джеймс стала писательницей. Она действительно была «настоящим человеком», как справедливо считал Гарп. Двое любимых наставников Эллен — Гарп и дух его матери Дженни Филдз — оказали на нее какое-то особое влияние, благодаря которому она никогда не увлекалась прозой, ни художественной, ни документальной. Она стала очень хорошим поэтом — хотя, разумеется, сама с чтением своих произведений не выступала. Уже ее первый замечательный сборник стихотворений «Речи, произнесенные перед растениями и животными» заставил бы Гарпа и Дженни Филдз очень ею гордиться. Во всяком случае, Хелен искренне ею гордилась — они вообще были очень дружны и относились друг к другу как настоящие мать и дочь.
Эллен Джеймс, разумеется, пережила движение джеймсианок. Убийство Гарпа загнало их глубоко в подполье, и даже случайное появление их на поверхности со временем становилось все менее и менее заметным. «Привет! Я немая», — писали они теперь в своих записках. Или так: «В результате несчастного случая я теперь не могу говорить. Но я хорошо пишу, как Вы можете убедиться».
— А вы случайно не одна из этих джеймсианок или как их там? — спрашивали их порою.
«Как Вы сказали?» — научились «удивляться» бывшие джеймсианки, а наиболее честные писали: «Нет. Теперь уже нет».
Теперь они стали всего лишь женщинами, которые не могли говорить. Многие из них ненавязчиво и старательно пытались найти себе применение, понять, что же они в действительности могут делать в жизни. И большая их часть вполне разумно решила помогать тем, кто тоже не может чего-то делать в силу понесенного физического ущерба. Они весьма неплохо помогали и больным, и тем, кто слишком сильно жалел себя. Все больше и больше привычных ярлыков слетали с этих бывших джеймсианок, и все чаще эти безъязыкие женщины появлялись в обществе под вымышленными именами, какие придумывали сами.
Некоторые из них даже выиграли гранты «Филдз-фонда» благодаря своим добрым делам.
Ну а некоторые, конечно, оставались прежними джеймсианками, хотя мир вокруг вскоре совсем позабыл, кто они такие. Кое-кто даже полагал, что джеймсианки — просто банда гангстеров, возникшая и быстро сошедшая на нет примерно в середине столетия. Другие, по иронии судьбы, путали их с теми, против кого джеймсианки, собственно, и боролись: с насильниками. Одна из бывших джеймсианок как-то написала Эллен Джеймс, что вышла из этого общества, когда спросила у одной маленькой девочки, знает ли она, кто такие джеймсианки.
«Это такие тети, которые насилуют маленьких мальчиков», — ответила крошка.
Месяца через два после убийства Гарпа появился очень плохой, но быстро ставший очень популярным роман, написанный за три недели, а через пять недель — изданный. Книга называлась «Признание джеймсианки», и по милости этого бездарного автора джеймсианки оказались, можно сказать, навсегда задвинуты в дальний угол. Разумеется, автор был мужчиной. Его предыдущий роман назывался «Признание порнокороля» а еще один, вышедший до этого, — «Признание торговца детьми». И так далее. Это был скользкий, злой тип, примерно раз в полгода менявший свое обличье.
Одна из его жестоких и, надо сказать, надуманных шуток в «Признании джеймсианки» заключалась в том, что героиня, от лица которой ведется рассказ, лесбиянка, отрезавшая себе язык, осознает вдруг, что стала непривлекательной прежде всего как любовница.
Популярность этой вульгарной книжонки была такова, что довела некоторых джеймсианок до самоубийства. «Среди людей, неспособных высказать, что у них на душе, — писал Гарп, — вечно происходят самоубийства».
Однако под конец Эллен Джеймс сама стала искать их общества и подружилась с ними. Так, думала она, поступила бы и Дженни Филдз. Эллен начала устраивать поэтические чтения вместе с Робертой Малдун, обладавшей весьма зычным голосом. Роберта декламировала стихотворения Эллен, а Эллен сидела с нею рядом и выглядела так, словно страстно мечтает сама прочесть вслух свои стихи. Она помогла многим джеймсианкам выбраться на свет из тех щелей, где они скрывались, ибо и они тоже очень хотели бы вновь обрести способность говорить. Некоторые из этих женщин стали близкими подругами Эллен.
Замуж Эллен Джеймс так и не вышла. Вполне возможно, она порой все же встречалась с мужчинами, но скорее потому, что те были поэтами; их мужская ипостась интересовала ее значительно меньше. Она была хорошей поэтессой и отважной феминисткой, верившей, что можно жить, как жила Дженни Филдз, и творить, как Т.С. Гарп, — с той же энергией и с тем же сугубо личным видением мира. Иными словами, Эллен Джеймс хватало упрямства, чтобы на все иметь свое личное мнение, однако она была очень добра к людям и исполнена сочувствия. И всю жизнь Эллен слегка флиртовала с Дунканом Гарпом, который на самом деле был ей как младший брат.
