Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы
– И назовем его «“Ф” значит “фальшивка”», – улыбается Филипп.
– Да, отличное название, – задумчиво кивает Лоренцо, – хотя, кажется, такой фильм уже есть…
(перебивает)
Великие обманщики мне не встречались. Разве что мелкие мошенники и шулеры.
Однажды на вокзале я познакомился с наперсточником. Я опоздал на свой поезд, следующий был только утром. Наперсточник уже отработал свое и повел меня в ресторан. Я был бедным студентом, он меня угощал и учил жизни.
Под утро я осмелел и спросил:
– Скажите, в чем секрет? Я же понимаю, что это не просто так все – шарик налево, шарик направо, кручу-верчу, обмануть хочу. Есть же тут какой-то секрет, правда?
Наперсточник, немолодой, плотно сбитый мужчина с поседевшими висками, посмотрел на меня тяжелым взглядом:
– Не скажу я тебе никакого секрета. Я тебе, парень, другое скажу…
Потом он нагнулся ко мне через стол (я замер) и прошептал:
– Не играй!
Дверь вагончика распахивается, на пороге взъерошенный Сальваторе:
– У нас проблемы!
– Опять выяснилось, что синьорита Костини не умеет играть? – хихикает Лоренцо. – Или ее любимому сиамцу не принесли утром молока?
Филипп хохочет. Ему нравятся эти двое, прекрасная парочка. Низенький толстенький Сальваторе – и поджарый высокий Лоренцо. Комическое трио: два клоуна и старик. Могли бы работать вместе. Надо только придумать, кого будем дурить.
– Черт с ней, с Антонеллой, – говорит Сальваторе, – все хуже. Во-первых, Лесс прислал своего человека. То есть не человека, а телку. Американскую итальянку. Понимает и по-нашему, и по-ихнему. Как всегда – прислал тайно. Мол, студентка, пишет работу про итальянское кино. Ренато только что накрутил мне хвост и велел тебе ею заняться. Надо пустить девке пыль в глаза, наврать с три короба и главное – к площадке ни в коем случае даже близко не подпускать.
– С три короба – это я легко, – кивает Лоренцо. – Телка хотя бы хорошенькая?
– Не знаю, – скрипит зубами Сальваторе, – сам разберешься. Во-вторых, у нас нашелся Терри Нортен. В тяжелом похмелье и злой как черт. Хочет денег и работы.
– В чем же дело? – улыбается Лоренцо. – Пускай снимается.
Ишь, какой шустрый, думает Бонфон и говорит:
– Э, нет, так не пойдет! Я свою работу хорошо делаю и рассчитываю на полный гонорар.
– Я бы тоже предпочел снять в своем фильме вас, месье Бонфон, – говорит Сальваторе, – но куда мы денем настоящего Нортена?
– Я решал проблемы и посложней, – говорит Бонфон. – Что же мы, втроем не справимся с одним америкашкой? Сейчас посидим, подумаем…
Он разрыхляет белый порошок. Хотели поработать вместе – вот и представился случай, вот и хорошо.
– Мне кажется, в современном кино слишком много реализма, слишком много желания сделать «как в жизни», – говорит София, – но ведь на самом деле кино – это сверхреальность, высшая реальность. Конечно, Годар говорил о двадцати четырех кадрах правды в секунду, но мы должны понимать, что это – высшая правда.
Она немного смущена. Черт, когда об этом говорил профессор Гриндл, все звучало гораздо убедительней. А у нее звучит как заученные чужие слова, неуверенный ответ на экзамене.
Да, точно, ответ на экзамене. Вся эта поездка – самый главный экзамен в ее жизни, тест, проба. Сможет ли она быть достойной идей, в которые верит? Не провалится ли?
Экзамен, да. И одета она сегодня также, как обычно одевалась на экзамены: юбка едва прикрывает бедра, высоченные платформы делают ноги еще длиннее, блузка обтягивает грудь, не стесненную лифчиком, три верхние пуговки расстегнуты.
Глаза Лоренцо прикованы к четвертой пуговке, словно ему кажется, что и она вот-вот расстегнется.
– Понимаете, София, – говорит он, – дело не в реализме. Просто итальянское кино сейчас обрело новое дыхание. Вы же видели «Последнее танго в Париже»? «Ночного портье»? «Большую жратву»? Вы понимаете, что происходит? Рушатся последние табу, последние запреты. Назовем вещи своими именами: это не реалистическое кино, это эротическое кино. Оно выходит из подполья, становится частью большого кинематографа. Теперь секс на экране вовсе не значит, что фильм смотрят только любители подрочить… ой, простите.
София смущенно улыбается, опускает глаза, хлопает ресницами от Елены Рубинштейн. На этот раз все должно получиться, думает она… а этот Ренато, наверное, просто был педик!
Уж как она старалась! И прижималась как бы случайно, и нагибалась над столом, почти вываливая грудь на россыпь кокаина, и поправляла чулок – нет, ничего не помогало.
С каждой новой попыткой Ренато становился все официальнее.
София была готова, что для достижения своих целей ей придется переспать со множеством мужчин – но что мужчины окажутся столь недоступны… Конечно, говорит она себе, это Европа, другой мир. Тут совсем иное отношение к сексу, к свободе, отношениям полов. Никого не удивишь сексуальной открытостью – тем более киношников. Они все-таки особенные люди, не похожие на тех, кого я встречала в Америке. Даром, что ли, они имеют дело не с приземленной реальностью, а с высшей реальностью целлулоида, света и фотоэмульсии.
Но, черт возьми, если мне не удастся затащить в постель этого симпатичного сценариста – какая же я гонзо-журналистка?
И в ответ на «подрочить» София произносит глубоким грудным голосом: да, я полностью согласна! – придвигается поближе и заглядывает Лоренцо в глаза.
– И вот то же самое хотим сделать мы с Сальваторе, – продолжает сценарист, – но мы берем за основу другой жанр, наш специальный итальянский жанр – джалло, барочно-изысканный фильм ужасов, живописный и жестокий. Очень итальянский жанр – мы в Италии все время про разврат, кровь и искусство, будь это Рим, Ренессанс или наши дни.
– Я обожаю Италию, – мурлычет София, но Лоренцо слишком увлечен и не слышит:
– Вот сейчас Бертолуччи снимает картину, куда хочет впихнуть всю историю Италии ХХ века, а мы ответим на это фильмом, где будет вся мировая история ХХ века! Точнее – самые болезненные, самые трагические эпизоды этой истории!
– Историческая драма? – с придыханием говорит София.
– Нет, нет, я же сказал. Все события ХХ века будут нанизаны, как на шампур, на традиционный сюжет джалло – маньяк-убийца, невинные девушки, кровь, насилие, смерть.
– Насилие очень возбуждает, – говорит София, эротично облизывая указательный палец.
– Да, так и есть! – восклицает Лоренцо. – В этом и секрет жанра! Возьмем хотя бы эпизод, который мы снимали на той неделе: синьорита Костини купается в фонтане на пьяцце Маттеи, а потом на нее нападает маньяк-убийца. Вы, конечно, понимаете, это – прямая отсылка к «Сладкой жизни» Феллини, к сцене, где Анита Экберг…
