Владимир Чивилихин - Память (Книга первая)
Работы В. А. Козырева и С. И. Коткова не только прочнее прикрепили поэму и ее автора к Чернигово-Северской земле, помогли расшифровать некоторые загадки «Слова», раскрыли кое-какие его семантические тайны, но и явились одним из самых веских аргументов, доказывающих подлинность памятника. Совершенно исключено, чтобы фальсификатор XVIII века, будь он хоть семи пядей во лбу, узнал, активно освоил и с виртуозным мастерством использовал столь мощный пласт народной диалектной лексики; это филологическое сокровище, добытое современными исследовательскими методами в многолетних специализированных экспедициях, сравнительно недавно введено в научный оборот.
35
«Скептики» появились вскоре после выхода «Слова» в свет, и до наших дней нет-нет да проникают в печать их сомнительные изыски. А. С. Пушкин писал, что подлинность «Слова» доказывается «духом древности, под который невозможно подделаться. Кто из наших писателей в XVIII веке мог иметь на то довольно таланта?..» Замечательно, что еще до Пушкина свеаборгский узник-декабрист Вильгельм Кюхельбекер в дневниковой записи от 24 ноября 1834 года, которая стала известной только через полвека, так прокомментировал статью одного из первых «скептиков», «барона Брамбеуса», то есть О. И. Сенковского, напечатанную в «Библиотеке для чтения»: «Трудно поверить, чтоб у нас на Руси, лет сорок тому назад, кто-нибудь был в состоянии сделать подлог: для этого нужны были бы знания и понятия такие, каких у нас в то время никто не имел; да и по дарованиям этот обманщик превосходил бы чуть ли не всех тогдашних русских поэтов, вкупе взятых» («Русская старина», 1884, т. 41, №,1-3, стр. 340-341). Поразительное согласие мыслей двух лицейских друзей!
Приведу также высказывание Виссариона Белинского: «…Точно ли „Слово“ принадлежит XII или XVIII веку и поддельное ли оно, на это сама поэма лучше всего отвечает, если только об ней судить на основании самой ее, а не по различным внешним соображениям» («Отечественные записки», 1841, том XIX, отд. 1, стр. 5-6).
Пользуясь методами подлинно научными, десятки ученых за прошедшие времена опровергали все измышления «скептиков», исходивших, как стало совершенно ясно сегодня, не из интересов науки, а из предвзятой позиции, которая, по сути, сводилась к одному тезису — Русь XII века по своему-де варварскому состоянию не могла дать такого феномена культуры, как «Слово». Но если исходить из этой логики, то Русь не могла дать в том же XII веке и величественную «Повесть временных лет» Нестора, и «Поучение чадом» Владимира Мономаха, и блистательное «Слово» Даниила Заточника, интереснейшее и своеобразнейшее произведение, в котором немало своих глубоких тайн, не могла явить свету иных свидетельств творческого гения народа — имею в виду ювелирное и оружейное искусство, летописание и пока остающееся для нас во многом не раскрытым великое изъявление талантов, мастерства и культуры наших предков — средневековую русскую архитектуру… Кажется, «скептики» следуют логике небезызвестного чеховского героя: всего этого не. могло быть, потому что этого не могло быть никогда…
Было! И великое «Слово о полку Игореве» было, и оно живет, продолжает служить людям, гуманистической задаче искусства, оставаясь главным своим защитником. «Уже свыше полутора столетий „Слово“ уверенно отбивает очередные наскоки скептицизма, демонстрируя свое явное превосходство перед критиками» (А. Г. Кузьмин). Впрочем, «наскоки скептицизма» были в какой-то мере даже полезными — они оживляли научный и общественный интерес к «Слову», побуждали ученых зорче смотреть в глубь времен, порождали исследования, сделанные с научным тщанием, академической объективностью и обстоятельностью. С такими работами выступали в прошлом веке М. А. Максимович, Е. В, Барсов, П. П. Вяземский, А. Н. Майков, многие другие, а в наше время Н. К. Гудзий, М. Н. Тихомиров, В. П. Адрианова-Перетц, Б. А. Рыбаков, Д. С. Лихачев, С. П. Обнорский, Л. А. Дмитриев, В. А. Гордлевский, Р. О. Якобсон, В. Л. Виноградова, А. Г. Кузьмин, Ф. Я. Прийма и также многие другие. Выступят, безусловно, с новыми аргументами в пользу подлинности памятника и представители нового поколения ученых, ежели объявятся снова такого рода «скептики», которые попытаются «субъективистски безответственным методом исследования» (Ф. Я. Прийма) принизить средневековую культуру нашего народа.
Вспоминаю прочитанное о «Слове» почти за сорок лет, воображаю гору неизвестного, и даже оторопь берет. Кажется, все, что можно сказать о поэме, вроде бы сказано, однако почти в любой свежей и серьезной публикации есть новое и полезное, хотя вторичные «открытия», повторы и некоторая законсервированность, традиционность подходов к давней теме стали неизбежными и даже будто бы обязательными.
Многие исследователи пишут, что единственный достоверный источник знаний о поэме и ее авторе — само «Слово», однако почти все они ныне привлекают новый и новый исторический, летописный, сравнительный литературный, мифологический, палеографический, фольклорный, диалектологический, этнографический, астрономический, географический, и т. п. материал, приближающий нас к истине или… удаляющий от нее. Безусловно, основную информацию об авторе содержит его поэма, но это творение, несушее на себе печать ярчайшей индивидуальности, настолько сложно и глубоко по содержанию и етоль искусно скрывает автора, что давало и дает повод для самых различных толкований о его личности. В качестве предполагаемого автора называли некоего «гречина» (Н. Аксаков), галицкого «премудрого книжника» Тимофея (Н. Головин), «народного певца» (Д. Лихачев), «Тимофея Рагуйловича» (писатель И. Новиков), «Словутьного певца Митусу» (писатель A. Югов), «тысяцкого Рагуила Добрынича» (генерал B. Федоров), какого-то неведомого придворного певца, приближенного великой княгини киевской Марии Васильковны (А. Соловьев), «певца Игоря» (А. Петрушевич), «милостника» великого князя Святослава Всеволодовича летописного Кочкаря, (американец C. Тарасов), неизвестного «странствующего книжного певца» (И. Малышевский), Беловолода Просовича (анонимный мюнхенский переводчик «Слова»), черниговского воеводу Ольстина Олексича (М. Сокол), киевского боярина Петра Бориславича (Б. Рыбаков), безымянного внука Бояна (М. Щепкина), применительно к значительной части текста — самого Бояна (А. Никитин), наставника, советника Игоря (П. Охрименко), безвестного половецкого сказителя (О. Сулейменов), Иоиля Быковского (А. Зимин), Софония-рязанца (В. Суетенко), «придворного музыканта» (Л. Кулаковский); называли также таинственного Ходыну, Бантыша-Каменского, Мусина-Пушкина, Карамзина, даже священника, присланного к плененному Игорю, даже Ярославну и даже… Агафью Ростиславну, невестку Игоря, вдову его брата Олега, сестру Рюрика киевского и Давыда смоленского. Других предположений не знаю, кроме еще одного, о коем речь впереди.
