Чак Паланик - Невидимки
- Это напоминает мне звуковой киносъемочный павильон, - говорит Эви. - Все готово для съемки очередного эпизода. Студийная аудитория уже смотрит на тебя из темноты.
Покупатели проходят мимо, а мы с Эви растягиваемся на кровати с розовым балдахином и звоним по мо-
бильному, чтобы узнать предсказания астрологов. Мы уютно устраиваемся на обитой твидом диванной секции, жуем попкорн и смотрим всякую чепуху по телевизору, установленному напротив. Эви поднимает край футболки и показывает мне еще одно колечко в пупке. Оттягивает низ проймы, и я вижу имплантационные шрамы на ее теле.
- Мне так скучно у себя дома, - говорит Эви. - А когда на меня никто не смотрит, мне кажется, я не настоящая. Ненавижу это ощущение!
Она восклицает:
- Я слоняюсь по "Брумбаху" вовсе не потому, что мечтаю об уединении!
Дома, в моей квартире Манус со своими журналами. С порнографическими журналами для геев, которые он покупает якобы для работы. Каждое утро за завтраком Манус показывает мне красочные фотографии парней, сосущих собственный член. Руками они обхватывают согнутые в коленях ноги, а шею максимально вытягивают вниз, как журавли. Каждый из них потерян в своем маленьком замкнутом кругу. Можно поспорить, что все мужчины в мире хоть раз в жизни да пробовали проделать подобное.
Манус говорит:
- Вот что нравится нормальному парню. Покажи мне романтику.
Вспышка.
Покажи мне самоотречение.
Каждый свернувшийся в петлю мужчина очень пластичен и имеет приличных размеров член, поэтому ему больше никто в мире не нужен.
Манус указывает на фотографии румяным тостом и заявляет.
- Этим парням нет нужды смиряться с опостылевшими отношениями и нервничать по поводу проблем на работе.
Манус откусывает кусок тоста и, пережевывая его, рассматривает журналы.
- Так можно жить до самой смерти, - заключает он, ковыряясь вилкой в белке яичницы на тарелке.
После завтрака я отправляюсь в центр города в Академию модельного искусства Тейлор Роббертс и занимаюсь самосовершенствованием. Потом собака лижет свою задницу. Эви показывает мне следы членовредительства. Мы рассматриваем ее пупок. У Эви дома никого нет. Есть куча родительских денег. Когда мы впервые ехали с ней в "Брумбах" на городском автобусе, она расплатилась с водителем кредитной карточкой и попросила, чтобы ей дали место у окна. А еще очень переживала, что вес ее ручной клади превышает допустимую норму, и порывалась заплатить за нее.
Не знаю, что хуже - жить одной, как Эви, или вместе с Манусом.
В "Брумбахе" мы с Эви обычно дремлем в одной из дюжины великолепных спален. Или усаживаемся на обитые ситцем клубные стулья, засовываем ватные шарики между пальцев ног и красим ногти. Потом занимаемся по учебникам, выданным в школе Тейлор Роббертс, за длинным полированным обеденным столом.
- Эти комнаты напоминают мне воспроизведение естественной среды обитания в зоопарке, - говорит Эви. - Полярный лед из бетона, влажные джунгли из сварных труб с пульверизаторами. Не находишь?
Каждый день после обеда мы с Эви играем главные роли в нашей личной неестественной среде обитания. Продавщиц в это время обычно не бывает - они ускользают в мужскую уборную и занимаются там с кем-нибудь сексом. А мы устраиваем дневной спектакль, привлекая к себе внимание всех покупателей.
Все, что я усвоила на занятиях в школе Тейлор Роббертс, так это то, что при ходьбе таз должен играть ведущую роль. А плечи следует держать расправленными.
Когда рекламируешь какой-то товар, необходимо провести к нему невидимую зрительную линию. Например, если это тостер, нарисуй воздушную прямую, которая соединила бы с ним твою улыбку. Если это плита, проведи к ней черту от своей груди. Рекламируя новую машину, свяжи ее незримой нитью с низом живота. Все эти трюки сводятся к единственному - к принуждению людей излишне остро реагировать на какие-нибудь рисовые пирожные или новые туфли.
Мы пьем диетическую колу на розовой кровати в универсальном магазине "У Брумбаха". Или сидим у туалетного столика и пытаемся при помощи корректирующих карандашей изменить форму своих лиц. Из темноты на нас пялят глаза люди. Мы видим только их очертания. Время от времени яркие огни ламп отражаются в стеклах чьих-то очков. Малейшее наше движение, каждый жест, каждое слово разжигает интерес окружающих. Это доставляет нам немалое удовольствие.
- Здесь так спокойно и безопасно, - протяжно произносит Эви, проводя рукой по розовому сатину стеганого одеяла, взбивая подушки. - И кажется, что ничего плохого никогда не произойдет. В академии все совсем по-другому. Или дома.
Абсолютно незнакомые нам люди в пиджаках стоят в линолеумном проходе и наблюдают за нами. Это походит на телевизионные ток-шоу, где так легко быть откровенным в присутствии целой студии народа. Можно болтать что угодно, главное, чтобы тебя слушали.
- Эви, дорогая, - говорю я. - Многие в нашем классе - гораздо хуже нас с тобой. Вот только знай меру, когда накладываешь румяна.
Мы поворачиваемся к зеркалу и смотрим на свои отражения. За нашими спинами тройной ряд наблюдающих из темноты.
- Возьми вот. - Я подаю Эви маленький спонж. - Растушуй.
И Эви начинает плакать. Когда на тебя смотрит толпа зрителей, эмоции накалены до предела. Все заканчивается приступом смеха или слезами, чего-то среднего не бывает. Бедные тигры в зоопарке! На них постоянно глазеют. Вся их жизнь - большая опера!
- Понимаешь, я перебарщиваю с румянами не просто из желания быть блистательной топ-моделью, - говорит Эви. - Все дело в том, что мне жутко не хочется стареть. Когда я думаю о том, что с каждым днем становлюсь старше, на душе делается невыносимо гадко.
Эви с трудом сдерживает слезы, сжимает в руке маленький спонж и продолжает:
- Когда я была ребенком, мои родители хотели, чтобы вместо меня у них рос мальчик. Я чувствовала себя отвратительно!
Иногда мы приходим сюда на высоких каблуках и разыгрываем драку - притворяемся, что с наслаждением лупим друг друга по губам, как будто из-за парня, которого обе хотим. А бывают и такие дни, когда в присутствии ротозеев и я, и Эви признаемся, что мы вампиры.
- Да, - говорю я. - Мои родители тоже когда-то надо мной издевались.
Интерес толпы должен поддерживаться постоянно. Эви проводит рукой по волосам.
- Кстати, я проколола гребешок, расположенный между анальным отверстием и нижним краем влагалища, - сообщает она.
Я плюхаюсь на кровать - перемещаюсь в центр сцены, - обнимаю подушку, поднимаю голову и смотрю в потолок.
- Не то чтобы предки били меня или заставляли пить кровь, как делают сатанисты, - вещаю я. - Просто они больше любили моего брата, потому что он был изуродован.
