Зинаида Шедогуб - Такая короткая жизнь
Она изо всех сил пыталась скрыть ревность, боль, разочарование, но румянец, пламенеющий на щеках, выдавал её волнение.
– Господи, только бы выдержать, только бы не заплакать,- думала она. – Только бы дожить до утра, а там уехать в станицу…
На рассвете Люба была уже на вокзале.
Здоровые, сильные руки мелькали в мыльной воде, тёрли грязное бельё, а мысли бежали ещё быстрее. Зачем отпустила дочку к мужу?
Ведь город. Сколько там опасностей! Кубань… Машины… Людские водовороты… Пропадёт девчонка!
Люба швырнула в таз полотенце и подняла голову: возле неё стояла заплаканная Маша.
– Доченька,- заволновалась Люба. – Шо случилось?
Маша бросилась к матери и зарыдала.
Как её обманули! Сначала устроили праздник. Звенела гитара. Возле неё, как пёстрая бабочка, вилась тетя Оля, угощала её конфетами и печеньем. Потом долго уговаривала её спеть или сплясать, но она отказывалась…
И только когда её попросил отец, Маша вышла из-за стола, нерешительно ударила ножкой раз, другой и, раскинув руки, как крылья, понеслась вокруг стола, притоптывая и подпрыгивая, кружась и приседая, ловя на себе восхищённые взгляды.
– Вот даёт!- похваливал её дядя Серёжа, и она, раскрасневшись от возбуждения, вертелась и вертелась по комнате.
– Какие все чудесные и добрые: и отец, и тётя Оля, и дядя Серёжа!
– радовалась она.
А ночью ей приснилось жуткий сон: кладбище, лежащий в гробу
Володя, бьющаяся в истерике мать…
– Папа, – в страхе потянулась к отцу, но рядом никого не было.
Несколько минут лежала молча, потом встала и подошла к соседней кровати.
– Дядя Серёжа, где папа? Мне страшно! – всхлипывая, несмело тормошила она юношу.
– А это ты… – наконец проснулся Сергей. – Ну что всполошилась?
– Где папа?
– Где, где, – передразнил её парень.- Может, во двор вышел…
Никуда твой папка не денется. Придёт!
Вскоре на цыпочках пришёл отец.
– Где вы были?- сердито спросила его она.
– Понимаешь: ходил к соседу заниматься…- смущённо ответил он, надеясь, что её удовлетворит такое объяснение, но оно звучало неубедительно.
Вечером в парке гремел духовой оркестр. Отдыхающие прогуливались по тенистым аллеям, поднимались на горку, спускались к крошечному озеру. Было шумно, весело, но Маша ни на шаг не отставала от отца и хозяйки, вертелась у них под ногами, мешала им, следила за их движениями.
– Деточка! – с трудом скрывая раздражение, попросила её Ольга. Поди побегай вон там, у озера, там интересно.
Маша бросилась было вниз, но потом остановилась и возвратилась назад. Её не заметили: тесно прижавшись друг к другу, Игнат и Ольга страстно целовались.
– Понятно… Все расскажу мамке… И любиться вам не дам! – решила Маша и дёрнула отца за руку. – Не хочу туда!
– Она меня доконает… – возмутилась Ольга. – Ну, сделай хоть что-нибудь! Купи ей мороженое: пусть хоть чем-то занимается…
– Не задарите, – злорадно ухмыльнулась Маша.
– Да не обращай на неё внимания: ещё ребёнок… – пытался успокоить хозяйку Игнат.
– Ох, мой любимый, – ласково шептала Ольга. – Ты скоро уедешь – я без тебя погибну…
– Ну, дорогая, не преувеличивай…
Эти разговоры возмущали Машу.
– Покарай их Бог! – со злобой думала она.
Ловила их взгляды, касания и удивлялась, как это хозяин, дядя
Валера, ничего не замечает.
Утром остановила его у калитки – хозяин возвращался с ночного дежурства – и дрожащим от волнения голосом выпалила:
– Тётя Оля вчора целовала моего папку…
Он поднял на неё покрасневшие от постоянного недосыпания глаза и укоризненно покачал головой:
– Злая ты… Тетя Оля возится с тобой, а ты…
И сейчас, уткнувшись в материнский подол, Маша вспоминала своё пребывание в городе и громко плакала. Ей хотелось обо всём рассказать матери, но из груди вырывались одни всхлипывания.
– Мама, брось папку: вин тетю Ольгу любе… – только и смогла выдавить из себя девочка.
И хотя Люба ничего нового не услышала, но ей было больно: дочь всё понимает и жалеет её.
– Знаю, все знаю, – горячо, словно оправдываясь, произнесла она. С тобою, малюткой, уже уходила к маме. Тогда волновалась: вырастешь, спросишь, где папа… Шо скажу? Потом опять сошлись. Теперь уж до гроба…
Володька проснулся, сполз с кровати, протёр сухонькими кулачками глазёнки, натянул штаны, глянул по сторонам и вздрогнул от радости: на столе лежал кем-то забытый коробок спичек. Боясь разбудить сестру, крадучись, подошёл к столу, накрыл ладошкой коробок и сунул его в карман.
– Опять сахар воруешь! – прикрикнула на него проснувшаяся Маша.
Володька виновато вздрогнул и отпрянул от стола.
– Ни, не ив,- криво улыбаясь, оправдывался он.
Но Мария уже забыла о брате и лихорадочно одевалась. За окном кричали её друзья: рыжий Лёшка, по кличке Помидор, вечно простуженный Толик, задиристый и драчливый, за что прозвали его
Петухом, подруга Юлька, шустрая, говорливая девчонка.
– Седня гуляем свадьбу, – вваливаясь в комнату, сказал Толик.
– Не спеши, Петух! Я женюсь на Юльке, – покраснев, выпалил Лёшка.
– Все я да я… – покачивая кудряшками, ломалась Юлька.- Нехай седня невестой буде Машка.
– Та я ж целоваться не умею…
– Ну, наряжайся лучше, а вы, хлопцы, столы готовьте,- приказала Юля.
Наконец уселись. Стали пить "вино", красноватый алычовый компот, и, подражая взрослым, кричать: "Горько".
Жених, вытягивая трубой толстые, жирные губы, неумело чмокнул раскрасневшуюся "невесту".
Володьке давно надоели эти "свадьбы", и теперь он нетерпеливо
ёрзал на стуле, стараясь уловить момент, когда можно будет незаметно улизнуть из хаты. Наконец, Володя юркнул в сад. Там вынул из штанин коробок, чиркнул спичкой и в испуге отбросил её в сторону. Озираясь, побежал к отхожему месту, рядом с которым стояла копна люцерны, а чуть поодаль, на настиле из брёвен, лежала общая с дедом скирда сена. Мальчик надёргал сена, сложил его в зарослях за нужником и, всё так же воровато оглядываясь по сторонам, чиркнул спичкой.
Горящая сера отлетела и обожгла ладонь. Володя послюнявил руку и снова вынул из коробка спичку. На сей раз она загорелась. Огонёк, казалось, спрыгнул на сухую траву. Она вспыхнула разом так ярко, что мальчик испугался и отскочил назад. Язычок пламени обхватил кольцом нужник, переметнулся с него на люцерну, лизнул край скирды.
– Ё-маё, шось горить! – выглянул в форточку Лёшка.
– Не чую, – мотнул чубом Толик.
– Сопли утри, не чую, – передразнил его Лёшка.- Вон дым столбом!
Сматывайся, ребята!
Огненный факел поднимался над садом, разбрызгивая искры, треща и извиваясь. Казалось, сейчас запылает всё: и дом, и деревья, и земля…
– Ратуйте, люди добри! – кричала Фёкла и изо всех сил колотила палкой в медный таз.
Пантелей Прокопьевич застыл у окна с тарелкой рисовой каши, которую он тщетно пытался доесть. На седой бороде повисли капли молока, рисинки, а он дрожащей рукой черпал кашу и проливал её на себя.
Со всех сторон с баграми и вёдрами бежали люди. Став цепочкой, они подавали воду на крышу дома и сарая, чтобы спасти от огня хотя бы строения. Некоторые смельчаки, обливаясь водой, подбегали к пылающей скирде и выхватывали из неё охапки сена. Его тут же поливали, и оно, дымя, обугленными комьями валялось на земле. Дым стлался по траве, выедал глаза, и Маша, спрятавшись в зарослях орешника, то и дело вытирала слёзы, оставляя на щеках грязные полосы.
Игнат заглянул в свой кабинет и сердито сощурился: вот уже третий раз колхозницы перебеливали комнату, а помещение по-прежнему казалось ему тёмным и неуютным.
– Сломать бы всё к чёрту, та на новом месте правление построить, чтоб и не пахло этим Гузновым,- думал новый председатель колхоза. -
А то вместо Игната Пантелеевича Иваном Ивановичем кличут. Всё заменю: мебель, плакаты… Хочу все по-новому…
Мария поймала его недовольный взгляд и усмехнулась:
– Робым на совесть, Игнат! Не знаю, шо тоби не нравится…
– Я тебе не Игнат, а Игнат Пантелеевич, – оборвал звеньевую председатель.- Скажу – и десять раз будешь белить…
– Ну, уж уволь: не девочка, – вспыхнула колхозница.
Зная крутой, не терпящий возражений характер мужа, Люба пыталась защитить звеньевую:
– Игнат, замолчи: Мария тоби в матери годится.
Глаза мужа налились кровью, и Люба сжалась в ожидании потока ругательств, но в это время кто-то за окном истошно завопил:
– Пожар! Наш председатель горит!
Люба соскочила с телеги на ходу, покачнулась, чудом удержалась на ногах и побежала к базкам, откуда неприятно несло гарью. Она остановилась у огромной, ещё дышащей теплом кучи золы и, задыхаясь не столько от бега, а столько от страха, срывающимся от напряжения голосом крикнула:
– Де диты?
Старики, сиротливо сидевшие на почерневших от копоти стволах, понуро опустили головы и, казалось, не слышали вопроса невестки. К ним подошел Игнат, обнял родителей за плечи и тихо сказал:
