Юрий Лурье - Прокурорский надзор
Решая не торопиться с крайними мерами, я иду к знакомым ребятам с четвертого этажа. Во-первых, они в это время ужинают — как правило, жаренной картошкой. Иногда, когда у меня появляется немного свободного времени и денег, я вспоминаю свое «вольное» хобби, готовлю какое-нибудь экзотическое блюдо и всегда угощаю их. Поэтому не отказываюсь от приглашения к сковородке. Во-вторых, их длительный опыт жизни «на химии» позволяет давать советы, следование которым часто помогает мне без потерь обходить рифы подневольной жизни.
Рассказываю о своих столкновениях с «опером». Оказывается, капитан Нерсесян просто вымогает с меня деньги. Ну что ж, это меняет дело и, несмотря на то, что денег у меня нет, позволяет предпринять некоторые шаги.
Утром не тороплюсь на работу — стою у окна в коридоре первого, «административного» этажа неподалеку от двери с табличкой «старший оперуполномоченный». Ждать приходится долго. Где-то в одиннадцатом часу появляется Нерсесян. Выждав, когда кабинет покинет некстати появившийся посетитель, стучу в дверь.
— А это ты? Ну с чем пожаловал?
— Я хотел только узнать, знакомились ли Вы с моим делом?
— А как же — это моя работа!
(Значит, о полосе он не может не знать).
— Так я Вас хотел предупредить, если Вы от меня не отцепитесь, я что-нибудь сделаю с собой и оставлю записку, что Вы вымогаете у меня взятку, а денег у меня нет. Если Вы внимательно читали мое дело, то должны знать, что я слов на ветер не бросаю.
— Кто об этом говорит, никогда не сделает! — смеется.
— Во всяком случае, я Вас предупредил.
Поворачиваюсь и выхожу из кабинета. Слышу требование вернуться, но не останавливаясь, выхожу из здания и иду к автобусной остановке.
Вечером возвращаюсь в комендатуру с новым графиком, взамен порванного Нерсесяном.
Домой езжу редко — 1–2 раза в месяц. Правда, сразу на 4–5 дней. Начальник ЖЭКа Арутюнян доволен моей работой, особенно после соревнований по волейболу, баскетболу и футболу, в которых команды треста занимали не ниже второго-третьего места, а баскетболистки стали чемпионками района. У него деловые связи с администрацией комендатуры, поэтому проблем с выездом домой у меня нет. Когда летом ко мне приехал Стасик, Симпат Арташесович выделил нам двухкомнатный номер в гостинице треста, в котором мы прожили целых полмесяца.
С Людмилой наши отношения зашли в тупик. Как-то, приехав домой, обнаружил, что ею произведен «раздел» имущества. В выделенной мне комнате осталась большая часть книг, диван и телевизор. И на том спасибо. Вечером, когда мы со Стасей пили чай на кухне, Людмила выхватила у меня из рук сахарницу: «Мне слишком накладно тебя содержать». Чувствую, что ее кто-то здорово настраивает против меня. Но не могу, не смею возмутиться — достаточно ей пожаловаться в милицию и в Белореченск придет запрет на мой выезд. Я ведь сейчас абсолютно бесправен. И, несмотря на то, что мы не разведены, понимаю, что семью мне уже не сохранить…
Прошли ноябрьские праздники. Вечерами заморозки. С вечерней тренировки приезжаю в комендатуру. Встречает меня дежурный старший лейтенант по прозвищу «Усатый». Просит зайти в дежурку. Мнется. Мне становится не по себе.
— Что случилось?
— Звонили из Геленджика. У Вас сын пропал…
— То есть как — пропал? Когда?
— Да, два дня назад. Звонили из Геленджикского горотдела, спрашивают, не приезжал ли?
— Я поеду в Геленджик, можно?
— Начальник сказал отпустить, но куда ты сейчас поедешь — скоро уже одиннадцать.
— Ничего, как-нибудь доберусь — на попутках.
Вбегаю к себе в комнату, наспех заталкиваю в сумку бритву, что-то из одежды и мчусь на трассу — голосовать. В голове одна мысль: «Не дай Бог, не дай Бог…»
Мороз небольшой, но дует ветер, и я в своей старой куртке окоченел от холода. До станции Саратовская добрался довольно легко, но уже глубокая ночь, машин мало, а те, что проходят мимо, не берут. В 12 километрах оживленная магистраль Краснодар-Джубга. Надо добраться до нее. Иду по шоссе, еле освещенному чуть просвечивающейся сквозь тучи луной. Ветер, холодный и жесткий, дует в лицо, больно покалывая время от времени срывающимися откуда-то мелкими снежинками. Машин нет. В пятом часу утра выхожу на трассу. Ног не чувствую. Иду вдоль шоссе, поднимая руку навстречу проносящимися мимо машинам. Впереди останавливается, уже проехавший мимо, «Жигули». Задним ходом подает ко мне. На переднем сиденье два усатых брюнета.
— Куда едешь?
— Да, в Геленджик…
— Мы в Адлер.
— Может, довезете до Джубги? Только, извините, денег у меня нет.
— Садись.
Сажусь на заднее сиденье, захлопываю за собой дверь. Лица водителя и попутчика освещены зеленоватым светом приборов. Сидящий справа поворачивается ко мне: «Что за спешка?» Объясняю, как могу.
Проехав несколько километров, водитель тормозит, выходит на пустынное шоссе. «Слышь, парень, помоги». Выходим. Попутчик открывает багажник, в нем навалом подошвы для обуви. На каждой — иностранное клеймо. Вытаскиваем заднее сиденье, забиваем заготовками нишу и снова устанавливаем диванчик. Подметки не вошли все, часть рассовываем под половые коврики, в мою сумку, которая была почти пуста…
«Тут через пару километров, за Горячим Ключом — пост ГАИ. Почти всегда останавливают. Ты приляг, сделай вид, что спишь, хорошо?», — обращается ко мне водитель. «Ладно».
Ложусь, укрываюсь курткой. Мне не по себе… Понимаю — не дело все это. Мелькает мысль о том, что будет, если мы «влетим». Ведь у меня даже паспорта нет, только «удостоверение условно-освобожденного». Но вспоминаю о Стасике… «А, была — не была!» Вообще-то я фаталист. Мое глубокое убеждение, что кому суждено утонуть — под машину не попадет…
Так и есть! У поста ГАИ нас тормозят. Замер на заднем сиденье, боюсь дышать. Сердце стучит так сильно! Прижимаю его рукой, чтобы не выскочило. Но вот звук! Мне кажется, барабанный грохот моего сердца слышен даже в будке ГАИ.
Водитель на шоссе разговаривает с гаишником. «Что везешь? Открой багажник!» Слышу скрежет открывающейся крышки, через мгновение — глухой удар захлопнувшейся крышки. Совсем близко, кажется, прямо над головой голос: «А это кто?»
— Да вот товарищ приболел, заснул…
— Он там живой у тебя?
Слегка шевелюсь, устраиваясь поудобнее, демонстрирую жизнедеятельность организма.
Едем быстро, все возбуждены пережитым. «Ну, парень, рука у тебя легкая!» — это мне. Скромно помалкиваю. Про себя думаю: «Вот и отработал бесплатный проезд!»
Не доезжая до Джубги, на развилке прошу остановить — здесь дорога на Геленджик. Пережитое приключение сблизило нас. Тепло прощаемся.
Скоро шесть. Небо затянуто тучами, темно, даже шоссе не видать. Правда, здесь намного теплее, чем там, за перевалом. Появляется грузовая машина. Шофер не обращает внимания на мою вытянутую руку. Еще несколько машин пролетает мимо. Тормозит автобус «ПАЗ». «До Архипки!» Архипо-Осиповка на двадцать километров ближе, чем то место, где я стою. И то хлеб.
Оставшиеся шестьдесят километров покрываю рейсовым автобусом. Влетаю в квартиру. Людмила сидит на кухне перед чашкой остывшего чая с отсутствующим выражением лица. Мне становится жаль ее, как можно мягче расспрашиваю об обстоятельствах Стасиного исчезновения. Оказывается, пропало пять ребят — вся Стаськина компания. Выяснилось, что кто-то из ребят слышал, как они договаривались сбежать из дому, но не придал этому значения. Розыски ведут милиция и пограничники. Людмила была уверена, что сын сбежал ко мне в Белореченск. Оказывается, это уже не первый побег Стасика — один раз он уже не ночевал дома.
Меня охватывает ярость на тех, кто так жестоко расправился со мной — они расправились и с моим сыном! Даю себе слово, что если со Стасичкой что-нибудь случится, жестоко отомстить виновникам трагедии моей семьи. Отомстить — и уже тогда покончить с собой.
Людмила уходит в милицию, я остаюсь на кухне, сижу, думая, где достать 240 рублей — столько запросил у меня один человек за малокалиберный пистолет «Марголина». Денег таких у меня не оказалось и я уже выбросил из головы мысли о мести, но в связи с последними событиями они снова завладели моим сознанием.
Бессонная ночь, пережитое волнение дают о себе знать — я засыпаю тут же, на табуретке, прислонившись спиной к стенке.
Из этого состояния меня выводит голос сына. Открываю глаза, вижу плачущую Людмилу и понуро стоящего у двери Стасика. Убедившись, что это не сон, хватаю Стасичку, прижимаю к себе его худенькое, такое жалкое тельце, грязное личико… Говорить не могу — судорогой стянуло горло. «Что же ты, Стасик, маленький мой?..»
Вечером сын рассказывает мне о своих с приятелями приключениях, о том, как жили в пустой даче, готовили суп из концентратов… Смотрю на него, жалость и нежность переполняют душу, я не знаю, как выразить свои чувства, только глажу его еще влажные после ванны светлые волосики, спинку с трогательно проступающими позвонками…
