Вадим Чирков - Парящие над океаном
— Слушаю, дядя Миша…
— А я уже знаю, что там, внизу, происходит, и чуть-чуть — чуть-чуть, Гера, — отдергиваю наживку от рыбьего носа — дразню ее…
Гера выпрямляется на диване и почему-то потирает руки. Неужели тоже загорается рыбалкой? Вот удача!
— Рыба оживляется и поддает хвостом…
— Ага…
— И — хвать!
— Так-так! — подхватывает гость. — И?..
— Она — дёрг! И я — в ответ — дёрг! Это значит, я ее подсекаю. Чувствую: есть! И начинаю подтягивать к себе. Понятно, что в эти минуты я не молчу…Какая приятная тяжесть! Нет ничего в мире, похожего на нее. Рыба сопротивляется, кидается из стороны в сторону, но я-то уже знаю — она заглотила крючок, она — моя!..
Гость откидывается к спинке дивана.
— Уф!
— Что? — я спрашиваю. — Захватило?
— Еще как! — отвечает Гера. — Что и говорить, момент потрясающий. Добыча на крючке!.. Если б я не был ювелиром, я бы уже завтра пошел в рыбаки.
— При чем тут ювелиры, Гера?! Разве можно сравнить ры…
— Дядя Миша… — так же осторожно, как я в начале разговора, начал объясняться миллионер, — в человеческой жизни есть все же эпизоды, похожие на рыбалку, когда рыба — дёрг, и вы в ответ — дёрг! Представьте себе вот что: у меня в магазине имеется хорошее кольцо с бриллиантом, которое я должен хорошо продать. И вот ко мне входит состоятельный клиент и говорит, что хочет подыскать подарок жене по случаю серебряной свадьбы. Я подвожу его к моему кольцу, достаю его и показываю пока что издали. Я умело и искусно поигрываю лучиками бриллианта… Скажите честно, дядя Миша, не похоже ли это на тот момент, когда вы забрасываете удочку и ваш крючок уходит на глубину, где водится крупная рыба?
— Герочка, ну как мож…
— Кольцо дорогое, — продолжает Гера, — и мой возможный покупатель начинает задумчиво почесывать подбородок. Он, скажем вашими словами, поводит плавниками и ворочает круглым глазом… Тогда я отвожу его на шаг в сторону от прилавка, в будто бы затененное место и снова показываю бриллиант. На богатенького клиента и там бьют из камня острые разноцветные лучики — я-то знаю свои апартаменты. И тут посетитель поддает, как вы сказали, хвостом. Еще несколько волнующих минут (я, понятно, не молчу) и он — хвать! То есть, говоря по-вашему — дёрг! А уж я в ответ ни-ни — ни лицом, ни словом, ни рукой; только этим, наверно, и отличается рыбалка от торговли драгоценностями. Но внутри меня этот его "дёрг!" и мой ответный происходят, я их переживаю всем нутром, они и есть тайная пружина почти всех человеческих инициатив…
— Ты тоже заговорил, как поэт…
— И вот я начинаю эту "рыбу" вытягивать наверх, к себе — тоже интереснейший момент… Она еще сопротивляется, кидается из стороны в сторону, но я-то, опытный ловец-ловила, уже знаю: она на крючке, она заглотнула наживку-бриллиант и я тяну мою добычу, тяну…
Так что вы думаете о моей "рыбалке", дядя Миша? — заканчивает рассказ ювелир. — Может, и она чего-то стоит?
— Ты, конечно, прав, Гера, — говорю я, чуть помолчав. (Но разве, скажите, я могу согласиться с ним полностью?) — Ты, конечно, был прав, когда говорил о тайной пружине — без азарта не обойтись ни в моем, ни в твоем деле. Но чего у тебя нет и не будет — это синего простора, легкой волны, которая бьет время от времени в борт, и запаха соли, которой отдает от поверхности океана… Что ты на это скажешь?
— Может быть, попробовать торговать драгоценностями с яхты? — усмехается миллионер. — Беру вас в капитаны, дядя Миша!
— Больше, чем на палубного матроса, я не потяну, — я скромно отвечаю, — я на твоей яхте буду отдавать концы.
ГРЕШНИК ДЯДЯ МИША
Был дядя Миша на этот раз грустный.
— Бессонница, — сразу объяснился он, — потом сон-полусон. В этом полусне такое может пригрезиться! Мне и пригрезилось. Спросите, о чем, — скажу: о грехах
— Какие из нас грешники, дядя Миша! Грех будет — судить нас. Грех и вечное покаяние.
— Оно, конечно, так, — вздохнул старик. — Но один грех на мне точно есть. Серьезный — несерьезный, не знаю. Это уж как там, — он показал наверх, где медленно тащился через треть неба тяжелый американский самолет, — это уж как там посмотрят. У них, может, как у нас: сегодня это главное, завтра — то.
Дяде Мише надо было поделиться; возможно, он надеялся, что то ли сам, раскладывая тему по полочкам, найдет нужный ответ, то ли я что-то полезное подскажу.
— Слушаю, дядя Миша, — произнес я сигнальную фразу и устроился поудобнее.
— Пусть это будет через 120 лет… — начал он. — Через 120 лет мой хороший знакомый все равно предстанет перед Страшным Судом, ему сейчас под 60… Наши с Марией дела давно уже будут сданы в архив, пронумерованы, бумаги слежатся и покроются пылью, а где мы будем сами, мне, конечно, неизвестно. Но нас могут вызвать на доследование в любой момент, и вот почему.
Когда мой знакомый предстанет перед Богом, Тот в мгновение ока разглядит в нем следы свинины, которую он съел 40, предположим, лет назад.
— Ага, — скажет Бог, — октября, 17 дня 1995 года ты ел богопротивную свинину! Знаешь ли ты, что тебе за это гореть, человече? Но Мне известно, что ел ты ее по неведению. Кто же подбил тебя на это преступление? Я, понятно, зрю этого человека, как вот тебя, но мне хочется, чтобы ты сам назвал его имя.
Вокруг будут блистать молнии, слева небо будет красно и багрово — над Адом, и оттуда будут доноситься шум и вопли, как со стадиона, когда там идет ответственный футбольный матч, а справа будет зелено, голубо и покойно — над Раем, и оттуда будет слышен только шум водопада, такого, как Ниагарский.
— В этот день… — будет вспоминать несчастный, — кажется… я был… на дне рождения… у Миши Топоровского… заскочил к нему поздравить… Мы ели фаршированные перцы… Он знал, что я соблюдаю кашрут… не может быть, чтобы он подсунул мне свинину!
— Так, так, — скажет Бог, — значит, ты признаешься. Хотя следы ее говорят сами за себя. Из 10000 лет, которые ты должен провести на огне, я, может, вычту какой-то малый процент за добровольное признание. Иди, Отведавший свинины, налево, вон к тем широким воротам, а дальше тебя поведут.
И Бог крикнет прислужникам:
— Позовите пред Мои грозные очи грешника Мишу Топоровского, которого в последние его годы звали по-свойски дядей Мишей и который языка своего, сидя в парке Кольберта, что в Нью Йорке, США, далеко от земли обетованной, не сдерживал!
И я, выдернутый неизвестно откуда, предстану перед Господом. Может быть, я буду сбивать с себя там и сям адский огонь, а может, и буду излучать сияние, как стоваттная лампочка.
— Рассказывай Мне сразу о фаршированных перцах и о свинине, с коей вы мешали говяжий фарш, нарушая мой завет, мало того — вы попотчевали богомерзкой этой едой приятеля своего, соблюдающего строгий кашрут, Моню, чем навлекли на него адские муки на протяжении 10000 лет без какой-то мелочи.
К тому времени я, наверно, уже забуду вкус еды и потому отвечу Богу так:
— Если у Тебя, Господь, есть время, я все Тебе расскажу. Но имей в виду: перцы — это не яичница, о них нужно рассказывать с толком.
— Имеется у Меня завалявшаяся пара столетий, коли ты уложишься…
— Я постараюсь, Господи, хоть и рассказ мой будет грешить подробностями.
— Подробности не грешны, а благостны для Моего слуха, Михаил. Должен же Я в конце концов знать, как изворачивается человек, приходя к греху. Говори!
Бога, я, разумеется, не видел, только какое-то Колыхание, как нагретый воздух от земли, было передо мной, голос же Его слышал, а по кряхтению понял, что Он устраивает Свое Колыхание поудобнее.
— Мне 17 октября 1995 года (извини за это летоисчисление, я от него еще не отвык) должно было исполниться 70 лет. Жена моя, Мария, знала, что больше всего из кушаний я люблю фаршированные перцы. В Одессе, кстати, ими пахнет в конце лета и осенью через дом. А как пахнет иная одесская улица, Ты знаешь, Господь?
— Я вижу, ты заговариваешь мне зубы…
Я тут промолчал, потому что попытался представить, как должны выглядеть Его зубы.
— По иной улице идешь, как по выставке запахов. Тут — лук и мясо на сковородке. Тут — уже разливают по тарелкам уху, и из окна пахнет и свежевареной рыбой, и перцем, и лавровым листом… Там вон шкварятся на постном масле бычки, обваленные в золотистой уже муке. Там — голубцы выпускают пар из казана и пар этот разносится по всей улице… Здесь — подходишь к окну — с красных перцев, уже запеченных в духовке, сдирают шкурку, укладывают на тарелку, посыпают толченым чесноком и поливают уксусом… А за моим окном, Господи, пыхают на огне фаршированные перцы. Ведаешь ли Ты, как их готовят по-настоящему?
— Если только это входит в твою оправдательную речь, рассказывай.
— Ах как их готовят!.. Мария идет на Привоз, он у нас под боком, и ходит по рядам, выбирая перцы. Они должны быть один к одному: упругие, с одинаковым глянцем, похожие на бочоночки, с кисточкой, как на шапочке гнома. Они должны пахнуть утренним — когда все запахи восстановились — огородом, и капельки росы должны на них посверкивать…
