Наталья Арбузова - Продолжение следует
8
А загранпаспорт Зырянов стал оформлять само собой. Уже давно собирался, но по старой советской привычке ожидал всевозможных издевательств. Пошлют по всем учрежденьям, где он прежде работал – он их сменил немало – ставить печати в первом отделе. Но этого не случилось. Заполнил от руки выцветший бланк, который ему достали по доброте душевной из допотопного шкафа с самого дна. И через месяц получил паспорт. Зачем, спрашивается? ну куда поедешь с собакой? в Эстонию? и то не наверняка. Во всяком случае, канитель будет изрядная. Как он соскучился по светлой Балтике. По дюнам, валунам, по стелющимся кустам шиповника.
В темный ноябрьский день производил инвентаризацию прежде ездивших с ним вещичек, очень загодя и без конкретного прицела. Готовь летом сани, а зимой телегу. Так ему было веселей. Прикидывал, сколько денег заработает к лету уроками английского. Когда-то окончил курсы. При нужде у него худо-бедно появлялись и уроки, и деньги. А слабенькая мысль о неудобствах путешествия с собакой в это время где-то там уже сработала. Господи, Линда, что с тобой? Псина лежала на полу и задыхалась. Ветеринар опоздал – издохла за полчаса до его прихода. Сказал: у животных чувствительность к некоторым вещам выше нашей. Доза никотина от одной сигареты для лошади смертельна. Неизвестно, какой там газ распыляли в электричке, но у собаки повреждены легкие. Они скоротечно разрушались, как если бы были отморожены при пятидесяти градусах ниже нуля. Холодные осенние дожди – процесс обострился. Вот так.
9
И в землю закопал, и надпись написал, что: у него была собака, он ее любил. Теперь можно ехать куда угодно. Хоть к черту на рога. Хоть на Сейшелы – почти экватор. Сидит, листает малый географический атлас. Телефон звонит – по ком? Сейчас возьмет трубку и положит. Какой-нибудь социологический опрос. Александр Иваныч, вы не в Америке? – Что я там забыл? – Я ваш телефон на кафедре взяла. Нам раздали темы дипломных работ, у меня практически та же, что была в том году как курсовая. Не пойму, нарочно или нечаянно. Руководитель Солодов, был и остается. Ребята говорят – это всё вы писали, вас надо спрашивать. Вы меня не помните? тогда, в электричке. – Я на кафедре больше не работаю. Обращайтесь к Солодову. - Вы ведь всем помогали, даже не по своим предметам. Из вашей аудитории по мобильному подсказывали в соседнюю, где шел экзамен, а вы диктовали. Что вы молчите, будто у вас любимая собака сдохла. - Сдохла. – Ой. И отключилась. Опять ни имени, ни фамилии.
10
Книги тридцать лет назад были единственным утешеньем. Теперь появилась реальная жизнь с ее приключеньями и соблазнами. Сдать к чертям собачьим комнату и летать, летать. Ставить всё новые штампы в загранпаспорте. Только какую сдать? Большую, звериную – там он и сам спал – или маленькую, библиотечную? А может, на библиотечную навесить замок? перенести на тамошний диван свою постель? Книги, при его-то хорошей памяти, давно переписались в мозг. Прощай, затворническая жизнь, запыленные стеллажи. Сдал маленькую комнату сорокапятилетнему мужику из Самары, специалисту по строительству мостов. Тот сказал, ему узенького диванчика за глаза хватит. А уж какую куму навестить - сообразит. Так он собой распорядился. Его вольная воля. И зыряновская,тоже.
11
В западном фольклоре тоже всегда старшая сестра оставлена ради меньшой.
Колечко старшей подарил,
Биннори, о Биннори,
Но больше младшую любил
У славных мельниц Биннори.
А старшая злодействует:
Недолго младшая плыла,
Биннори, о Биннори,
Недолго старшую звала
У славных мельниц Биннори.
Не то в России. У нас в сходной ситуации из старших сестер получаются актрисы Комиссаржевские. В западной поэзии всегда белокурая дочь – перл.
Коль черный локон под фатой,
Домой скорей лети,
А если локон золотой –
Не торопись в пути.
В канатной лавке раздобудь
Веревку для меня
И поезжай в обратный путь
Не горяча коня.
Но здесь всё наоборот. Из двух сестер старшая действительно была темненькая, но она и красавица, и перл. Произошел сбой программы. Ради того случилось чудо: она похорошела и стала похожа на Мелисанду. Теперь новая проблема: кому такой перл. Никто не заслуживает.
12
Дело было с одной стороны в январе, с другой стороны в Египте. Безлошадный-бессобачный Зырянов жил в отеле. Верней сказать – в парке, длинном и вытянутом, что примыкал торцом к узкому заливчику, потом уходил далеко в пустыню, в ничейную землю. Парк офигенный, а так вообще пейзажа не было. Если смотреть с мола – черная земля свалена как попало. Искусственный берег. То есть пейзаж появлялся ненадолго: в закатный час проступали вроде бы очень близкие горы, ни дать ни взять верблюд о многих горбах. Зырянов приставал к нахальному водителю автокара: это Абиссиния? Тот, отлично говоря по-русски, отвечал: да, да, Абиссиния. Зырянов не унимался, спрашивал про садовников, черных, как сапожное голенище: это нубийцы? Да, да, нубийцы (только отвяжись). А цветы благоухали – на одном и том же дереве розовые в соседстве с белыми, как будто так и надо.
Ночь ложилась душная, на молу никого не встретишь, и дамба к насыпанному острову перекрыта запертыми воротцами. Утром Зырянов уходил подальше от музыки и так называемых аниматоров (затейников) к самой пристани, откуда весело отчаливали белые прогулочные суденышки – еще веселей возвращались. Под каждую пальму сочилась вода из трубки, а то бы ей давно каюк. Пустыня дышала рядом. Где-то там, в соленом закрытом море водились акулы. Но здесь видели только одну, четыре года назад, и то с конца мола. Никого не съела, понюхала и ушла.
Зырянов плавал так долго, что его уже на ногах качало, кода вылез. Набрал мелких ракушек (здесь были и гигантские, но он находил лишь осколки их). Положил набранные на край топчана под тростниковый грибок. А они высунули щупальца (живые!), пошли к краю, там сгруппировались – и вниз (так ежик падает со стола). Опять достали свои конечности и отправились к морю. По берегу гулял на изломанных ногах ибис – пережиток древнего Египта.
Люди ушли на обед. А Зырянов, на полупансионе, пожевал утащенного за завтраком хлеба с сыром и сгрыз яблоко. Чужая девчонка спросила: «Можно я положу возле вас шорты и сплаваю на остров?» - «Конечно, дитя мое», - не подумав ответил Зырянов. Второй раз в жизни употребил такой архаизм. Девочка положила джинсовые шорты там, где только что ползали раки-отшельники (это были именно они), заглянула Зырянову в лицо и сказала изменившимся голосом: «Здравствуйте, Александр Иваныч. Мне очень жаль, что Линда сдохла». – «Мне тоже жаль». – «Я тут рядом в подростковом отеле - вроде вожатой. Подлезла под забор. У вас парк, а у нас просто берег». Шагнула к воде, поплыла. Зырянов сам бы ее не узнал – солнце слепило, а глаза видели всё хуже. Когда проснулся (как заснул – не заметил), шорты уже ушли вместе с хозяйкой. Вместо них на топчане лежала тень от пальмы.
13
Уже Зырянову оставалось там жить дня четыре – вдруг местные все зашевелились. На прогулочных теплоходах вывесили потрепанные государственные флажки. На молу, наоборот, большой блекло-зеленый. Предполагаемые нубийцы, вместо того чтоб стричь газон, уселись на водные велосипеды, среди них две женщины (случай небывалый, в курортной зоне работали только мужчины, а женщины всех оттенков кожи прятались где-то в других местах и на люди не показывались). Уселись, катались, и при этом еще пели во всё горло. Мужчины усердно крутили педали, женщины прохлаждались колой. Зырянов спросил того же бойкого водителя автокара: что за праздник сегодня? Тот предпочел не отвечать.
Ночью запел муэдзин. Пел красиво и долго. Замолк, можно уснуть. Нет – отдохнувши, запел опять. И в следующую ночь всё по новой. Причина была неясна. Зырянов ни с кем не общался и телевизора не включал уже больше недели, с мрачного дня теракта в Домодедово. «А вы включите»,- посоветовали ему соотечественники на остановке автокара. Включил – батюшки светы! революция! Не у нас, у них. Из Каира нельзя вылететь. Все ринулись сюда в Хургаду. (Зырянов считал, что «хургада» значит «пустыня».) Мобильника Зырянов с собой не взял, беспокоиться о нем было некому. Как-то странно его тур был оформлен – без обратного билета. Там получите. «Там» тоже не получил. Гид сказал: сажать в самолет будут по паспорту. Общей эвакуации не объявляли, но люди старались улететь раньше срока. В Хургаде уже били стекла и громили магазины. Зырянов свой срок дожил. На дверях столовой висел список, кто на какой рейс. Главное не опоздать к автобусу.
В аэропорту был тот еще бардак. Сажали не по паспорту, а по туристическому ваучеру. Зырянов его вчера выбросил, потом извлек из мусорной корзины. Спросили: «Вы куда хотите прилететь? в Шереметьево или в Домодедово?» - «Да какая разница!» (Куда полетел его багаж – вот в чем вопрос.) Наши наседали, крыли по трапам, кашей грузился последний эшелон. Наконец сел в большой пузатый боинг. Рядом безымянная девочка в тех же шортах и той же фигурной маечке. Навсегда она пропала под тенью загара, как та цыганюшка, что шла по вагонам в день их знакомства. Сидели нервничали: выпустят рейс или нет. Выпустили, и полетели они в московскую зиму. Беседовали друг с другом не больше, чем с третьим пассажиром, что сидел возле прохода. Насчет встать-пропустить или передать стаканчик соку.
