Герта Мюллер - Человек в этом мире — большой фазан
Комната пуста. По улице везут на телеге шкаф. Рядом со шкафом торчат ножки стульев. Они дребезжат, как колеса. Трюмо и стол стоят в траве перед домом. Вслед телеге глядит, сидя на траве, скотница.
Почтальонша заворачивает занавески в газету. Косится на холодильник. Жена Виндиша перехватила ее взгляд. «Холодильник продан. Сегодня вечером тракторист его заберет».
Куры лежат, уткнув головы в песок. Лапки у них связаны. Тощая Вильма сует кур в плетеную корзину. «А петух ослеп, — поясняет жена Виндиша. — Пришлось его зарезать». Тощая Вильма отсчитывает деньги. Жена Виндиша тянет к ним руку.
У портного черная ленточка на воротнике. Он сворачивает ковер. Жена Виндиша, опустив глаза, глядит ему на руки. «От судьбы не уйдешь», — она подавила вздох.
Амалия смотрит на яблоню за окном. «Не понимаю я, — сказал портной. — Никому ведь в мире он зла не причинил».
В горле у Амалии застрял плач. Она оперлась о подоконник, прислонила лицо к стеклу. Ей слышится выстрел.
Во дворе Виндиш и ночной сторож. «В деревне новый мельник, — говорит ночной сторож. — Какой-то валах в маленькой шляпе, он из тех мест, где водяные мельницы». Сторож закрепил на багажнике велосипеда рубашки, пиджаки и брюки. Лезет в карман. «Я же сказал, что это подарок», — останавливает его Виндиш. Жена Виндиша одернула передник. «Бери, бери. Он от души. Здесь еще остается куча старого тряпья для цыган. — Она потерла щеку. — Цыгане приносят удачу».
Овчарня
На веранде стоит новый мельник. «Меня прислал бургомистр, — объявляет он. — Буду тут жить».
Маленькая шляпа косо сидит у него на голове. Меховая безрукавка — новая. Осмотревшись на веранде, он говорит: «Стол пригодится». Затем обходит весь дом. За ним следует Виндиш, за Виндишем — босиком его жена.
Новый мельник осмотрел дверь в прихожую. Нажал на ручку. В прихожей изучил стены и потолок. Постучал по двери в комнату: «Дверь старая». Прислонившись к дверной раме, заглянул в пустую комнату. «Мне сказали, что дом полностью обставлен». — «Что значит обставлен, — удивился Виндиш. — Я свою мебель продал».
Твердо ступая пятками, жена Виндиша вышла из прихожей. У Виндиша заныло в висках.
В комнате новый мельник оглядел стены и потолок. Открыл и закрыл окно. Надавил ногой на доски пола. «Ладно, — сказал, — позвоню жене. Пусть привезет нашу мебель».
Он прошел во двор. Обозрел забор. Увидал пятнистых свиней соседа. «У меня десять свиней и двадцать шесть овец. Где здесь овчарня?»
На песке Виндиш заметил желтые листья. «Овец никогда у нас не водилось», — ответил он. Во двор вышла с метлой его жена. Прибавила: «Не бывает овец у немцев». Под метлой зашуршал песок.
«Сарай подойдет для гаража, — решает новый мельник. — А раздобуду доски, построю овчарню».
Он пожимает Виндишу руку: «Мельница отличная».
Жена Виндиша намела высокие волны песка.
Серебряный крест
Амалия сидит на полу. Бокалы для вина выстроились по размеру в ряд. Поблескивают стаканчики для шнапса. На фруктовых вазах застыли молочные цветы. Цветочные вазы стоят у стены. Напольная — в углу.
В руках Амалия держит коробочку со слезкой.
В висках Амалии отдается голос портного: «Никому ведь в мире он зла не причинил».
В голове за лбом пышет жар.
На шее она ощущает губы милиционера. От его дыхания разит шнапсом. Руки жмут ее колени. Он задирает ей платье. Шепчет: «Ce dulce eşti»[3]. Милицейская фуражка лежит около его ботинок. На мундире блестят пуговицы.
Милиционер расстегивает мундир. Говорит: «Раздевайся». Под синим кителем висит серебряный крест. Пастор снял черную сутану. Он отвел прядку со щеки Амалии. Сказал: «Сотри с губ помаду». Милиционер целует ей плечи. Перед его ртом висит серебряный крест. Пастор погладил у Амалии ляжки. Прошептал: «Сними штанишки».
Через открытую дверь Амалия видит алтарь. Среди роз — черный телефон. Серебряный крест болтается у Амалии между грудей. Руки милиционера мнут груди. «У тебя красивенькие яблоки», — пролепетал пастор. Рот у него мокрый. Волосы Амалии свисают с края кровати. Белые босоножки стоят под стулом. Милиционер бормочет: «Ты хорошо пахнешь». У пастора белые руки. В ногах кровати светится красное платье. Звонит черный телефон среди роз. «Не могу сейчас», — стонет милиционер. Тяжелый зад у пастора. «Обхвати ногами мне спину», — шепнул он. Серебряный крест вдавливается Амалии в плечо. Лоб милиционера в испарине. «Повернись», — говорит милиционер. За дверью на длинном гвозде повисла сутана. У пастора холодный нос. «Мой ангелок», — пыхтит пастор.
Каблуки белых босоножек Амалия ощущает у себя в животе. Жар за лбом пышет теперь под веками. Языку тесно во рту. Серебряный крест блестит на оконном стекле. Под яблоней тень. Черная и словно взрыхленная. Она, как свежая могила.
В дверях комнаты Виндиш. Громко спрашивает: «Ты что, глухая?» Он протягивает Амалии огромный чемодан. Амалия повернула голову к дверям. Щеки у нее влажные. «Понимаю, — сказал Виндиш, — прощаться нелегко». В пустой комнате Виндиш кажется громадным. «Опять стало, как на войне, — продолжает он. — Уезжаешь и не знаешь, как и когда ты вернешься, и вернешься ли вообще».
Амалия еще раз наполняет слезку. «От колодезной воды слезка не такая мокрая», — говорит она. Жена Виндиша укладывает в чемодан тарелки. Она берет в руки слезку. Скулы у нее обмякшие, а губы влажные. Говорит: «Что ты выдумаешь. Быть такого не может».
Голос жены буравит Виндишу мозги. Он швыряет в чемодан пальто. «Я сыт по горло, — кричит он, — больше слышать про нее не хочу». Потом, совсем тихо: «От нее, правда, в отличие от людей, горестей не бывает».
Между тарелками жена Виндиша втискивает столовые приборы. «Бывают и от нее», — бормочет она. Виндиш видит палец, который жена вытаскивала из волос покрытым слизью. Он смотрит на свою фотографию в паспорте и качает головой. «Трудный это шаг».
Стекло Амалии светится в чемодане. Разрастаются на стене белые пятна. Пол холодный. От лампы под потолком к чемодану тянутся длинные лучи.
Виндиш сунул паспорт обратно в карман пиджака. «Бог один знает, что с нами будет», — вздыхает жена. В глаза Виндишу воткнулись колючие лучи лампы. Амалия и его жена закрывают чемоданы.
Долговременная завивка
У забора пронзительно скрипит деревянный велосипед. Высоко в небе тихо скользит велосипед из белых туч. Вокруг белых туч — облака воды. Серые и пустынные, словно пруд. Этот пруд окружают лишь молчаливые горы. Серые горы, полные тоски по дому.
Два огромных чемодана несет Виндиш, еще два — жена Виндиша. Голова ее слишком спешит. Голова маленькая. Камни скул тонут во мгле. Коса обрезана, волос короткий. Она сделала долговременную завивку. Рот у нее твердый и узкий из-за новых челюстей. И говорит она громко.
У церковного сада взвилась прядь волос Амалии и, коснувшись бука, возвратилась к ее уху.
В углублении земля растрескалась и посерела. Тополь уткнулся метлой в небо.
Рядом с дверью церкви спит на кресте Иисус. Он будет уже старым, когда проснется. Воздух в деревне окажется светлей Иисусовой обнаженной кожи.
На дверях почты висит цепь с замком. У почтальонши дома ключ. Он отопрет двери, и начнется прием на матраце.
Амалия несет черный чемодан со стеклом. На плече сумочка. В сумочке коробочка со слезкой. Другой рукой Амалия придерживает напольную вазу с танцовщицей.
Деревня невелика. По соседним улицам идут люди. Они поодаль и еще отдаляются. Где кончаются улицы, черной стеной высится кукуруза.
Цоколь вокзала в серых дымных клубах стоячего времени. Над рельсами — молочная пелена. Она доходит до самых щиколоток. На ней застывшая пленка. Стоячее время обволакивает чемоданы, подбирается к рукам. Виндиш шаркает ногами по щебню. И проваливается.
Ступенька вагона высоко. Виндиш вытаскивает ботинки из молока.
Его жена носовым платком вытирает с сидений пыль. У Амалии на коленях напольная ваза. Виндиш прижался лицом к вагонному окну. Над сиденьями, на стенке купе, фотография, на ней Черное море. На море штиль. Фотография покачивается. Она тоже едет.
«В самолете мне бы стало дурно, — сказал Виндиш. — Знаю с войны». Жена Виндиша смеется. Ее новые челюсти щелкают.
Пиджак Виндишу тесен. Тянут рукава. «Портной его заузил, — заметила жена. — Дорогой материал пошел насмарку».
Поезд едет, и Виндиш ощущает, как его лоб медленно заполняет песок. Голова тяжелая. Глаза погружаются в сон. А руки дрожат. Ноги дергаются, они не спят. Вдалеке за окном Виндиш видит ржавый кустарник. «После того как сова забрала у портного сына, он совсем перестал соображать», — говорит Виндиш. Жена Виндиша прижимает рукой подбородок.
Голова у Амалии свесилась вниз. Волосы накрыли щеки. Она спит. «Ей удается спать», — кивнула на нее жена Виндиша.
