Сергей Тепляков - Двуллер-2: Коля-Николай
Когда они вошли, он обвел все глазами, потом посмотрел на изумленную Ирину.
– Ну как? – торжествующе спросил он.
– Нет слов… – ответила она.
– Помнишь, как мы сидели в моей комнатенке четыре на четыре… – хохотнул он. Сейчас об этом было приятно и не стыдно вспоминать. – Я же тебе говорил, что у нас все будет хорошо!
Вечером они катались по городу на лимузине. Грядкин рдел, всем своим видом будто говоря: «Это все я! Это все я! И это все я сделал для тебя!». Ирина пила шампанское, но пьянела не от него. Голова туманилась от просившихся слез, от того, как все запуталось, и от того, как все, запутавшись, затягивается в нерасплетаемый узел. Они начали целоваться прямо в машине, и когда все у них закончилось, Ирина вдруг поняла, что они уже давно стоят на набережной, и вокруг поет, пляшет, пьет праздничная толпа.
Он снова говорил «Оставайся». Она снова молчала, и это означало «Не останусь». Вечером накануне отъезда он опять завел этот разговор. Она удивилась его напору – раньше он не был таким.
– У тебя сыну уже пятнадцатый год! – говорил Грядкин. – Он вот-вот станет самостоятельным и сам все поймет. Или же так и не станет самостоятельным никогда, будет сидеть как твой муж у юбки, и ничего не поймет. В обоих случаях не имеет значения, рядом ты с ними живешь или нет.
– Ты не понимаешь… – ответила она. – Это же сын. Как ты себе представляешь – как я уеду?
Он вдруг вскипел.
– А ты думаешь, мне легко тут каждый вечер представлять, что твой муж лапает тебя и трахает?! – зло спросил он. – Что за гарем в самом деле?!
От неожиданности она заплакала.
– Извини, извини… – заговорил он.
– Ты другой… – проговорила она. – Ты совсем другой. Где мой Коля-Николай?
– Здесь, здесь твой Коля-Николай… – ответил он. – Вот он я.
– Это не он. Ты злой. И не справедливый.
– Я просто уже не могу ждать. Ты только подумай – ведь мы вот так – хрен знает как! – живем уже семь лет! Люди с войны быстрей приходили, чем я тебя жду!
– Я твоя… – зашептала она. – Я же давно твоя, и ты это знаешь. Я душой твоя еще с того нового года. А тело… Какая разница? Да и он уже давно ни на что не способен.
Он молчал. Ему стало тоскливо. Разные предчувствия нахлынули на него, смешиваясь с мыслями о том, что вот сейчас она уедет, а там еще неизвестно, способен на что-то Радостев или нет. Он крепко сжал кулаки.
– Я устал… – сказал он. – Я устал…
– А я? – спросила она. – Я думаешь не устала?
– Ну так оставайся. Давай в нашей жизни хоть что-то решим.
После этого они долго молчали. Только под утро, на вокзале, садясь в поезд и глядя в его окаменевшее лицо, она вдруг сказала:
– Ладно, Коля, давай так. Я дела дома доделаю кое-какие и первого марта я приеду к тебе насовсем. Идет?
Он глядел на нее безумным взглядом.
– Идет? – снова спросила она.
Слезы потекли у него из глаз. Он кивнул.
– Идет… – сказал он.
– Ну и хорошо… – сказала она. – Обещаю, я приеду. И будем жить-поживать, добра наживать…
Когда поезд уехал и Грядкин шел по городу, эти слова стучали в нем, как барабаны: «Жить-поживать, добра наживать… Жить-поживать, добра наживать… Жить-поживать»…
До первого марта оставалось два месяца. Грядкин решил работать интенсивнее. Проблема, однако, была в том, что печатей в мешке было немного, и он уже почти все по разу использовал. У Грядкина теперь было много разных знакомств. Одним из его новых знакомых был некто Вячеслав Бобров – низенький, толстенький до такой степени, что все его подбородки укладывались прямо на грудь. При всем том, Бобров был чрезвычайно подвижен. Говорили, что Бобров решает любые («понимаете – любые!») проблемы. Грядкин как-то раз, встретив его в одном из ресторанов, предложил выпить хорошего виски. Бобров пытливо взглянул на него – понял, что Грядкину что-то надо. Час они пили и говорили ни о чем.
– Слушайте, молодой человек… – сказал, наконец, Бобров. – Такой виски я спокойно могу пить и еще час, а потом еще час. Так что вам дешевле будет изложить вашу просьбу сейчас…
Грядкин сказал: «Нужны печати». «Только-то? – разочарованно протянул Бобров. – По тому, как вы волновались, я думал, вам надо кого-нибудь убить».
Оба засмеялись, Грядкину смех давался трудно. Бобров написал на бумажке цену. Грядкин посмотрел на бумажку и кивнул – деваться-то было некуда.
Были у Грядкина и кроме Боброва знакомые, от которых его отец пришел бы в ярость. «Люди как люди…» – думал о них Грядкин, когда у него имелось время думать об этом. Времени, однако, было немного: самое главное – переговоры с покупателями, а еще пуще – с продавцами – он никому другому доверить не мог, и поэтому тонул в этих делах, как в проруби.
Он снова переехал в очередной сибирский город – последний в его графике. За январь он провел уже две сделки. Но ему хотелось заработать еще. Тут один из его клиентов, директор большого хозяйства, обмолвился, что готов купить на миллион шин для комбайнов. «Миллион! – зажглось у Грядкина в голове. – Миллион!»
В городе был шинный завод. Оставалось только поехать туда с военными печатями и «купить». Вот он миллион – нагнись и подними. Эта сделка и манила, и пугала Грядкина. Он помнил, как в один момент остался ни с чем, вложившись в те проклятые плунжерные пары – до сих пор его передергивало при этом названии или при их виде. Как бы не обжечься и здесь. Но миллион был слишком манящей цифрой. Он уже заработал миллион – но это за несколько месяцев. А тут можно было сделать столько же одной сделкой! Против воли он представлял, что с такими деньгами можно уже из «бизнеса» и уйти. Да и города, где он еще не был, уже все равно кончались. «Провернуть это дело и на покой… – думал Грядкин. – Куплю себе магазин, буду понемногу крутиться. Заживем с Ириной»…
Эту операцию он готовил, как игрок готовится к большой игре в казино. На шинный завод Грядкин не пошел. Выбрал одну из конторок, через которые завод продавал шины. В конторе оказались одни женщины. Грядкин подумал: «Вот и хорошо!». Начался разговор.
– Я представитель воинской части… Нам нужны колеса большими партиями, и ваш прайс-лист нас удовлетворяет… – начал он.
Сидевшая напротив него женщина лет сорока одобрительно кивала – удовлетворяет так удовлетворяет. Грядкин спросил, смогут ли они поставить сразу большую партию, на миллион двести тысячи.
– Ну а чего ж… – ответила женщина. – От завода торгуем, наберем.
Грядкин и по привычке, и для виду покочевряжился по поводу цены – сбросить бы?
– Ну а чего ж… – опять сказала женщина. – Подвинемся чуток.
Грядкин просиял. Выспросил, какие бумаги надо оформлять, договорился о сроках. Когда пошел такой – без хитростей и ловкостей, чисто технический – разговор, ему стало легче. Он решил, что самое главное позади.
Был уже февраль. Грядкин радовался и тому, что до 1 марта осталось совсем чуть-чуть, и тому, что год нынче не високосный: в прошлом году разлука была на день длинней.
Глава 5
… А в феврале он пропал. Ирина вдруг вспомнила, как звонила ему раз за разом по всем его номерам – у него их почему-то было три. Все номера молчали. Она хотела было уже ехать искать его, но тут подумала – куда? В последнее время он то и дело переезжал. Лежа сейчас на нарах, вдыхая тяжелый воздух камеры, запах многих потных тел, она вспоминала свои страшные мысли, приходившие ей в голову полгода назад – неужто убили? Заявить в милицию – а в какую? Да и кто он ей, а она – ему? В те дни слезы то и дело заливали ее лицо. Даже Мишка однажды вечером подошел к ней, сел рядом и сказал:
– Мам, ты чего? Ты из-за отца, да? Да ты уж наплюй, его не переделать…
Она сквозь слезы по одному своему мужчине вгляделась вдруг в другого – неужто он возвращается к ней? Неужто не зря она его ждала?! Робея, она протянула руку, погладила его по голове и он не отстранился.
В марте вдруг что-то толкнуло ее – она зашла на главпочтамт и как когда-то спросила в отделе «до востребования», нет ли ей писем. Работница посмотрела среди конвертов и вдруг достала из них один.
– Вот… – сказала она.
– Спасибо… – помертвевшими губами проговорила Ирина.
– Не за что… – ответила ей работница.
Едва отойдя от окошка Ирина разорвала конверт. Листок был маленький, мятый, от него исходил даже какой-то странный запах – теперь-то она поняла, чем так пахло то письмо: тюрьмой! Ирину удивило, что буквы оказались меньше обычного – но почти сразу она догадалась: это для того, чтобы больше влезло.
Она усмехнулась, вспоминая, как читала это письмо, как начала понимать, откуда это все – шубы, лимузины, номер для новобрачных. Грядкин, ее Коля-Николай, мальчик с горящими глазами, оказался вором. Он, понятно, об этом не писал – говорил лишь, что сидит сейчас в СИЗО того самого города, где они встречали Новый год, что обвиняют его по разным статьям, писал даже, что он ни в чем не виноват. Но она как-то сразу поняла, что виноват, на все сто. «Как он мог!» – подумала она, и вдруг поняла – это же все ради нее! «Это же он для меня, дурак… – вдруг внутренне ахнула она, прижимая руки к лицу. – Господи, какой дурак».
