Марго Па - Проникновение
Рука мгновенно узнаёт меч, точно когда-то он был её продолжением: бронзовая рукоять с узором из трёх догоняющих друг друга спиралей. Ветер бережно трогает парус ладьи, вёсла бесшумно врезаются в воду.
Приподнимаю голову и смотрю, как ладья отходит от берега, медленно, плавно, не нарушая молчания скорби. Дым сгущается, прячет от глаз почерневшие остовы кораблей, обгоревшие кости мёртвых, приглушает крики и стоны воинов, задержавшихся на земле. Всех их ждёт чарка мёда за доблесть в Асгарде на вечном пиру. Они заслужили небесный чертог, но не я.
Я должен был дать им новую землю.
— Есть другая земля — Претаник[30], где всегда моросит дождь. И острова потихоньку утирают слёзы, скрывая лица прибрежных скал под вуалью туманов. Красота, которую хочется обнимать взглядом. Те, кто услышал северо-западный ветер, уже там, живут внутри облаков, а уходят в цветущую Страну Юности — Тир-Нан-Ог[31], где арфы поют и вино наливают не воинам, а тем, кто любил. И корабль их плывёт по вершинам вечнозелёных деревьев.
Здесь же вода черна. Плывём на закат, где солнце вместе со мной истекает кровью, а лодка Ра теряется и тонет в тумане. Горизонт темнеет или темнеет в глазах? Горлом кровь или морская соль далёких морей на губах?
Скоро взойдёт луна. И Тот, летописец времени, повезёт души моих врагов в Храм Маат на серебряной ладье.
Зарываю глаза и вижу стены дворца Птолемеев в лунном свете. Ты стоишь на ветру и плачешь. Слёзы капают на покрытые пылью руки, оставляя на них длинные горячие дороги тоски. Твой плач то переходит в крики навзрыд, то в немые стоны, чтобы разорвать тишину с новой силой. Где-то в пустыне тебе вторит волчица.
«Каждый смерти шаг — поворот колеса
Жизни.
Змей глотает хвост, Мир — кольцо четырёх
Принцев.
Белый-белый песок занесёт твою кровь,
Воин.
Чище нет воды, чем из недр земли,
Чувств — из сердца без ненависти и боли».
Эпизод 6. Песок
— В этом сне он убил бы тебя, — сказала Маугли, — но я вызвала северный ветер.
Она уверенно вела машину. Извилистая горная дорога петляла в тумане. Снег таял и слезами тёк по лобовому стеклу. Я подумала, что все встречные причиняли боль — различную по интенсивности, направленности, происхождению, концентрации… Всегда и со всеми мне было больно. Только не с тобой. Ты поцеловал маленькую родинку у меня на плече и взглядом указал на лезвие. Такое может произойти между людьми, когда двое глубоко проникают друг в друга. Мог бы вырезать полоски кожи у меня из спины и плести талисманы, не почувствовала бы ничего, кроме наслаждения. Острая боль шипит, обжигает, плавится, белеет и… становится ярким светом. Мечтала умереть у тебя на руках.
— Мы изменили мир, — повторила она громче, — ничто не будет прежним. Ты нужна Псам в качестве приманки, но Ульвига они ищут. И лучше бы нам найти его первыми, а ему не смыкать глаз. Почему вы решили встретиться в Австрии?
Всё началось с того, что взломала твой сон. Случайно, я не знала, кто ты. С тех пор моё существование — бег. И не смогу ответить: погоня или бегство. В Альпах мы искали прошлое древних кельтов, и ветер подул в спину. После горного перевала война стала для них образом жизни. Гнала вперёд и вперёд, как стаю голодных волков. Неужели и для нас война станет попутным ветром?
— Кира, я с тобой разговариваю! Молчишь почти сутки. Я спасла тебе жизнь! Немногие возвращаются из подобных путешествий. Согласно древним обычаям, твоя жизнь теперь принадлежит мне.
Я потянулась за сигаретой, пальцы чуть дрожали. Маугли с секунду вглядывалась в меня, потом отвернулась на дорогу. Уголок рта обвёл лёгкий полумесяц морщинки. Странная манера улыбаться, точно знает меня лучше, чем я сама. Не улыбка, а презрительная усмешка.
— Не бойся, я пошутила, — заговорила мягче. — Я — вам друг. Ульвигу грозит опасность, и он не знает, откуда она придёт. А я знаю, могу помочь.
— Зачем? И почему я должна тебе верить?
— Я — такой же беглец, как и вы. Больше не принадлежу братству. Я очень хотела вернуться.
— Вернуться не значит вернуть. Если кого-то отправила на тот свет, загладить вину, спасая чужие жизни, не удастся. Один человек никогда не заменит другого, у каждого из нас своя мера, своя цена.
Полумесяц в углу её рта обозначился резче. Я открыла окно стряхнуть пепел. Влажный воздух ворвался в салон. Он почему-то был солёным на вкус, словно ехали мы не в горах, а вдоль побережья.
— Как думаешь, какой он? Тот свет?
— Долгий путь в дюнах, и солнце никогда не заснёт за горизонтом. Потому что «никогда» вне времени не существует.
Машина завиляла, но быстро выправила ход, и мы снова заскользили по мокрой трассе, как по зеркалу.
— Ты видела это во сне?
— Нет, в кино.
Удовлетворённо кивнула.
— Мы вправе выбирать смерть. Псы говорят, мы видим её такой, какой способны понять и принять. Можно убить себя медленно — проживая дни, месяцы, годы, будто пьёшь застоявшуюся мутную воду. А можно быстро, тогда вариантов много: чиста проточная вода, будь то колодец в пустыне, река, горный ручей или океан. Ни в одной Книге Мёртвых не вершат суд над решившимися на переход, но вернёшься снова к тому, от чего уходила. Из жизни в жизнь мы играем одну и ту же роль. Да, сыграть её можно по-разному, но сюжет фильма не изменится. Твоё сердце отравлено предательством. А он — убийца.
— Ты сказала, ничто не будет прежним, мы изменили мир.
— Вряд ли нам придётся в нём жить. Псы не будут преследовать нас. Дождутся, когда вымотанный бессонницей организм вырубится сам. Они убивают на расстоянии, в лабиринте снов. Сколько времени сможем протянуть на кофеине до комы или безумия? Неделю? Две? Три?
— Около десяти дней. Но у тебя же есть план?
— Включи радио, — попросила вместо ответа.
— Nice trip… Life is just a nice trip[32], — вырвалась песня из плена помех.
— Да, — отозвалась Маугли, — Кастанеда прав, все действия, устремления — бессмысленные «фигуры перед зеркалом»[33]. Ценно лишь время, которое помнишь. А лучше всего запоминается дорога.
— Если не бежишь и не гонишься.
— Я могла бы освоить какую-нибудь профессию в миру, но к свободе передвижения привыкаешь быстро. Дорога заменила мне дом.
Маугли говорила искренне. Я почувствовала к ней доверие. И жалость. Внутри неё приоткрылась щемящая пустота. Все мы носим внутри свою бездну, и с годами она увеличивается. Точно сквозняком выдувает тепло из дома души, веру в то, что никогда не поздно нажать «Escape»[34] и жизнь ещё может наладиться.
— Вим Вендерс стал Гёте в современном кинематографе. Тоже создал миф, повторяемый на разные голоса, способный разрушить любые стены. Но кино добрее поэзии: он очеловечил ангелов, а не демона. Ангелы смотрят на людей на улицах Берлина и не могут понять, почему те, кто некогда были великой расой кочевников, построили города и потеряли в них душу[35]. В мегаполисах чувствуешь себя как на кладбище. Большинство жителей — мертвецы, не думают, не чувствуют, бегают по кругу, как заводные лошадки.
— Дорога тоже не может быть бесконечной, — возразила она, — Земля — круглая. Трасса не может быть пустой: все линии пересекаются[36]. Аморген, мой наставник, возил меня в Тунис вспомнить путь атлантов. В Карфаген — сияющий город, воссозданный по образу Атлантиды. Вспомнила дорогу посреди полей без конца, без края. Раннее утро, прозрачное, как вымытые окна, небо без облаков. За иссушенную раскалённую почву цепляются яркие цветы: красные, жёлтые, фиолетовые. Кое-где попадаются оливковые деревья. И скоро поеду мимо оливковых рощ, затем дорога уйдёт круто в горы на почти не досягаемую высоту, горы сменит прохлада пальмовых оазисов. Я не хочу торопиться. Знаю, что до заката в пустыне у меня хватит времени, чтобы пересечь всю страну и насладиться её видами по дороге. У меня блёкло-голубой маленький автомобиль. Пустую трассу пересекает сплошная полоса, то есть сначала вспомнила несколько встречных машин, но потом подумала: пусть моя дорога будет пустой. Еду по своей полосе, не нарушая, ни быстро, ни медленно, смотрю на оливковые деревья. Окна в машине открыты, наслаждаюсь встречным ветром, солнцем и тихой музыкой. «Человек есть то, что он помнит, — сказал он тогда. — Дорога — твоя жизнь. Странно, что видишь её так далеко. Закат в пустыне — её конец. Люди обычно представляют себе отрезок пути. Поля вокруг тоже редко кто видит, а ты — человек мира, не замыкаешься в себе, видишь другую жизнь по краям дороги. Сплошная полоса — делишь мир на чёрное и белое и не нарушаешь, никому не переходишь дорогу, любишь свою вдоль оливковых рощ. Горы — свершения, пальмовые оазисы — награда за них. Но пустыня, пустая трасса — символы одиночества». Иногда кажется, не я выбираю свой путь, а дорога выбирает меня. Удалось предвидеть всё, что встретили тем днём по пути. Кроме одного. Мясной лавки. Не сразу догадалась, почему верблюда держали привязанным к столбу рядом с ней на шоссе. «У них нет холодильников, — пояснил Аморген, — но всегда есть свежее мясо». И я поняла, что люди ничем не лучше верблюдов: тоже живут привязанными к мясной лавке на трассе и не пытаются бежать. Люди — скот, ведомый на бойню. Всё, что у нас есть, — несколько десятков лет осознать это.
