Василе Василаке - На исходе четвертого дня
Но вместо Никанора невеста, правда с трудом и сквозь слезы, но все же как-то слишком поспешно, сказала:
– Согласна…
И только она это сказала, Никанор (откуда что взялось – плечи расправил, грудь колесом и вроде бы сразу стал ростом выше!) как гаркнет, не то чтобы на племянника и его невесту, нет, на собственную свою половину:
– Садись, мать! – А та не слышит, опять платком своим занялась, теперь зачем-то совсем его с головы снимает, гребень вынула, уж не собирается ли прическу делать – в таком случае это надолго, теперь хоть всех святых выноси – по пословице: «Дом – горит, баба – чешется!» И тут муж еще отчаянней на нее завопил:
– Слышишь ты меня или нет?! Оставь платок в покое, садись!..
А тут невеста испугалась его крика и села… Жена Никанора собиралась ей что-то сказать, но глянула на мужа и… рядышком с ней присела. И сидели они, как две испуганные школьницы. Странное дело, крик Никанора тотчас успокоил и бабушку жениха. Она только еще разок всхлипнула для приличия и смолкла…
А невеста робко подала голос:
– Хорошо, дядя., посаженый… мне бы теперь умыться!..
– Пойдите-ка прогуляйтесь немного вдвоем!.. – говорит Никанор молодым. Их это удивило. Жених даже присвистнул. Но Никанор успокоил его по-отечески: – Далеко не уходите, мы скоро вас призовем. – И лихо подмигнув жениху: – Пять минут – и готово! – Казалось, святое высокое вдохновение осенило его. – А эту «Московскую», сестрица, почему бы нам не откупорить?… – А обратившись ко всем собравшимся, рассмеялся, как глупенький: – Сваты, дорогие, немножко терпения… Мы ведь и водочки еще не попробовали?!
Жених и невеста вроде бы оказались не то пристыженными, не то униженными… собственной своею беспомощностью, слезами, криками, которые они здесь, на людях, развели… И вот что получилось в результате: их, как нашкодивших малолеток, прогнали старшие, а сами принялись за гулянку, магарыч пропивают… вандалы!..
Да по сути, только теперь и начинались свадебные переговоры…
…Вскоре молодых пригласили в дом. Жених еще с порога спросил, впрочем довольно ехидно:
– Стало быть, уже можно?… – PI тут же, забыв об обиде: – Бадя Никанор, а у нас новость, невеста вам не успела сказать… вот почему на сговор пришла. По просьбе Ирины, жены покойного Кручану… ладно, потом… – И улыбнулся светло своему посаженому. – На поминках тоже никак не обойдутся без вас!..
Он ни слова не спросил об условиях сговора… Хотят? Ну и пусть!.. О чем спрашивать, ясно и так, свадьба состоится.
Заметили? Имя Кручану впервые прозвучало с тех пор, как невеста переступила порог… Ничего удивительного, в дом вошла молодая хозяйка и тысячи новых проблем – и сама жизнь вместе с нею, ибо женщина и есть сама жизнь (в моем авторском и, конечно, сугубо мужском понимании…)!
6
Была уже ночь.
Дом покойного, самый крайний на выселках, издали напоминал белое лоскутное одеяло. Ближе, скажем за три квартала, ты уже не различаешь на фоне грязно-серой стены огромную и яркую, как снег на морозе, холстину, свисающую почти от стрехи к перилам парадного крылечка…
Редкие в этот час и в этом месте прохожие издали тревожно присматривались к этой холстине, весело похлопывавшей на ветру. Проходя вблизи, они отводили глаза и ускоряли шаги и, только завернув за угол, в самый последний момент, быстро, как загипнотизированные, оборачивались…
Дом покойного – это всегда безотрадное зрелище, вроде сдающейся крепости: вывешен белый флаг, но никто не спешит занимать ее… Однако вид с улицы – это еще далеко не самое страшное, здесь кроме белой хоругви – той самой холстины на шесте, которая скорее смотрится как первоапрельская шутка, – никаких других покойницких принадлежностей!.. Иное дело – комната, где выставлен гроб! Тут тебя поджидает полный комплект погребальных аксессуаров, как-то: церковные восковые цветы, покрывала на зеркалах, черный креп на белой кисее, горящие свечи, иконы, – даже если и не брать в расчет главного виновника торжества во гробу, – ей-богу, через полчаса затоскуешь, и полетит к чертовой бабушке не только твое приличное настроение (если оно у тебя было), но и твое оптимистическое, антирелигиозное мировоззрение лопнет, как радужный мыльный пузырь… Нет, конечно, не то чтобы ты сразу же уверовал в бога (такого в наше время не случается!), но уж больно тщетной покажется тебе земная суета: служба, семья, пьеса на производственную тематику, которую ты смотришь по телевизору…
Вот перед тобой лежит человек. И он тоже жил, служил, смотрел телевизор, а теперь все это выглядит нелепой бессмыслицей… А просидишь ты над ним этак вечер и всю ночь напролет, подумаешь о собственной жизни, и будет тебе в самую пору лечь в гроб рядом с покойником, только чтоб больше не думать о смерти!.. Так-то вот, но, впрочем, не сама жизнь в этом повинна и не законы ее, а законы человеческой психологии – наша с вами психопатическая раздерганность из-за накрученной вокруг нас многими поколениями живших, живущих сейчас и давно умерших людей проблемы смерти. Действительно, подумай-ка, сколько шаманства, колдовства и прямого обмана нагородили мы вокруг смерти, разве что (да и то, часто мне кажется, в меньшей степени) столько же написано, рассказано, придумано, нафантазировано нами (о святой-роковой, грешной-девственной, неземной-сексуальной, продажной и неподкупной и т. п. и т. п., вплоть до бесконечности)… о любви?…
Никанор Бостан, в приподнятом состоянии духа и маленько подвыпивший, возвращался домой после сговора… Нет, что ни говори, племянник у него – дурак дураком! Впрочем, он и сам виноват, зачем заранее не поговорил с человеком, не спросил, как равный равного, как мужчина мужчину: «Слушай, как думаешь свадьбу сыграть?…» Вот потому-то и «правая рука не ведала, что творила левая»… Хорошо ему сказал сват, то есть тесть жениха, на прощанье: «Живем – коллективом, а помираем каждый сам по себе. – Потом, немного подумав, поправился: – Впрочем, на кладбище попадаем спять коллективом, и даже в том же составе…»
Откуда-то издалека (из сердца села?) долетал гул барабана и крики гуляющих. Это в тот же день совершались и теперь были в самом разгаре еще две свадьбы и двое крестин.
«Мир разумно устроен, один – умирает, другой – женится… Как сказано в песне: „Оборвешь ветку в лесу, что лесу до этой ветки?…“ Старинная мудрость, проверенная не раз и не два… Молодые в белых рубахах, в белых платьях танцуют… и над домом покойного ветер развевает белый плат погребальной хоругви!.. Эх! что нам может сделать смерть, пока не пришло ее время?!»
Никанор входит во двор… Его маленькие пацанята набрасываются на него шумной толпой, радостно, наперегонки сообщая, что мама пошла помогать тете Ирине, жене покойника! Потому что надо спешить, завтра, в понедельник, в пять часов вечера по разрешению экспертизы мертвого повезут на погост… и проводят его в последний путь без возврата!
Он вовремя вспомнил просьбу жены покойного… и завернул к дому Анисьи Иона Михая, чтобы попросить Онисима Скорцосу, семидесятипятилетнего благообразного старца, с недавних пор сожителя разбитной бабки Анисьи (и стало быть, молодожена в некотором роде!), чтобы тот, если у него сохранился старый молитвенник, почитал у изголовья покойника…
«Жил как язычник, но ведь когда-то все же окрестили его?… И даже в честь Георгия Победоносного…» – улыбнулась сквозь слезы Ирина Кручану, тоже абсолютно неверующая.
Онисим Скорцосу, в прошлом церковный староста, имел бас-профундо и потому любил петь на клиросе, вследствие чего, если священник откажется хоронить Кручану по христианским обрядам, вполне мог бы пробормотать несколько утешительных слов из Тропаря, Евангелия, заупокойной молитвы – не важно откуда и про что, ибо, как теперь говорят: бывшему богу, когда-то грозному и карающему, уже не так много надо, он и самым малым довольствуется…
Итак, Никанор шел к бабке Анисье с чистой совестью и с богоугодным делом, а нарвался… на анекдот. Везет ему на всевозможные приключения! «Прости меня, господи! – думал Никанор именно по этому поводу. – Еще и четырех дней не прошло, как я, а не кто-нибудь другой из сельчан, с глазу на глаз повстречался со смертью этого Кручану; средь белого дня в овраге нашел его распластавшимся… и вот пожалуйста, братцы, на любовь напоролся!..»
– Вообще-то она – молодец, что со старичком своим состыковалась… Зачем же ей, бедной, одной мучиться?… Заболеешь, боже избави, и некому воды подать!.. Словом, если у бабы нет никого, то ясное дело, она себе старичка ищет… – рассказывал Никанор, ухмыляясь в усы, уже через полчаса после свиданья с Анисьей; а первыми слушателями его были двое гробокопателей во дворе покойного Георге Кручану.
Он и потом эту историю рассказывал и пересказывал тысячу раз, так что она у него как обкатанная, и, по-моему, имеет смысл выслушать самого Никанора Бостана:
– Кто не знает Анисью Иона Михая… да, да, ту, что жила в лесу на повороте дороги к Пырлице… Она уже давно вдовствует, года с тридцать девятого. Я еще был безусым мальцом и бегал к моей теперешней женке на край села, оттуда мы «во поля» уходили, от людей, значит, прятались и частенько встречали Анисью с козой… Обутая и зимой и летом в одни и те же шерстяные чулки, она, бывало, тянет за собой козу на веревке и приговаривает: «Идем, идем к козлу, ягодка! Радость узнаешь…» И все подтягивает спадающие чулки…
