Разипурам Нарайан - В ожидании Махатмы
— Откуда ты знаешь, что я люблю жасмин?
— Это узнать нетрудно, — ответила она и тут же заговорила о другом. — Я нашла тебе место для ночлега, — сказала она, — вместе с волонтером по имени Горпад.
Горпад уже засыпал, когда Шрирам вошел в его хижину. Бхарати заглянула в дверь и сказала:
— Бхай…
Прибавила что-то еще на хинди, повернулась и исчезла. Горпад приподнял голову и произнес:
— Входи и ложись.
— На полу? — спросил Шрирам.
— Ну конечно, — подтвердил тот.
— Почему?
— Почему? Потому что Махатмаджи так велит.
— А-а, — протянул Шрирам, чувствуя, что ступает на опасную почву. — Я вижу, другой причины для этого нет.
— Какой другой? О чем ты говоришь? — заспорил Горпад.
Шрирам улегся с ним рядом и ответил:
— Да нет, я не то хотел сказать.
— А что же? — спросил тот.
Похоже, он был человек неуживчивый. Шрирам испугался. Зачем это Бхарати поселила его с таким задирой? Неужели он до того ей неприятен, что она хочет, чтобы его избили? Будь он ей неприятен, она бы не принесла ему жасмин. Всем ведь известно, что жасмин дарят только тогда, когда нравятся друг другу. Почему же она одной рукой подала ему ветку жасмина, а другой привела к этому ужасному человеку? Ведь тот может навалиться ему на грудь, пока он спит, и попытаться его задушить.
— Ты, видать, новенький? — спросил Горпад.
— Да, — подтвердил Шрирам. — Раньше я здесь не бывал. Я тут благодаря доброте Махатмы, а то бы я пошел спать домой.
— Понятно, — сказал Горпад, словно увидев ситуацию в ином свете. — Добро пожаловать. Всем нам приходится здесь жить как солдатам в лагере. Да мы и есть солдаты — сражаемся за то, чтобы выбросить англичан с нашей земли. Для этого мы все готовы пожертвовать собственной жизнью. Мы спим здесь на голом полу, потому что большую часть жизни нам придется провести в тюрьме, где у нас не будет слишком удобных постелей. Разве что мы станем заключенными класса А или Б. Только мы не настолько важны, так что ты лучше привыкай к такой жизни. Мы всегда готовы к тому, что полицейские могут избить нас железными палками, отволочь в тюрьму и даже убить. Мой отец умер десять лет назад от пули полицейского.
Чтобы не отстать по части политических воспоминаний, Шрирам сказал:
— Я знаю, что отец Бхарати тоже погиб от рук полицейских — они его избили.
— Да, это было в тысяча девятьсот двадцатом году, самом начале гражданского неповиновения. Ее отец возглавлял первый отряд наших сатьяграхи, они хотели сорвать британское знамя с Секретариата в Мадрасе. Полицейский ударил его железной дубинкой в грудь — и он упал мертвым. А моего отца застрелили. Ты знаешь, что это сделал полицейский? Я был в толпе и все видел. Отец пикетировал одну лавку, где продавали пунш и другие алкогольные напитки, пришел полицейский наряд и велел ему уходить, но он отказался. Собралась толпа, началась свалка, и в конце полицейский выстрелил в него прямо в упор.
Он вытер слезы, выступившие на его глазах при этом воспоминании.
— Я не успокоюсь, пока мы не прогоним англичан из Индии.
Голос его звучал хрипло от горя.
— Мой брат стал террористом и застрелил много английских чиновников. Никто не знает, где он сейчас. Я бы нашел его и тоже стал бы убивать англичан, но Махатма не разрешает нам даже думать о насилии, — произнес он с грустью.
Желая выразить сочувствие, Шрирам сказал:
— Все англичане заслуживают того, чтобы их растреляли. Они были очень жестоки.
— Ты не должен так даже думать, если собираешься стать настоящим сатьяграхи, — возразил Горпад.
— Нет, нет, на самом деле я так не думаю, — тут же поправился Шрирам. — Просто мне его жаль. Конечно, мы не должны думать о том, чтобы стрелять в кого-то, да и где у нас ружья? У нас нет оружия. Мне бабушка, бывало, говорила, что в нашем доме есть ружье, которое принадлежало моему отцу. Ты знаешь, что он погиб в Месопотамии? Его тоже застрелили в упор.
— Это было на войне, на последней войне?
— Да, — подтвердил Шрирам.
— Значит, он был солдатом Британской армии, — сказал Горпад с легким презрением в голосе.
Шрирам это заметил, но не стал возражать, только прибавил в качестве оправдания:
— Говорят, он был храбрым солдатом.
— Возможно, возможно, — ответил тот свысока.
Шрирам принял это как испытание. В ту ночь он много узнал о политике. Горпад проговорил до двух часов, после чего оба отправились к реке и совершили там омовения. Когда лагерь проснулся, Шрирам вернулся таким свежим и бодрым, что Бхарати заметила:
— Ты очень неплохо показал себя в первый день.
Внимательно слушая Горпада, он запомнил множество политических выражений и чувствовал себя подготовленным к тому, чтобы не смущаясь идти рядом с Махатмой во время утренней прогулки.
— Больше всего на свете, — сказал он Махатме, — я хотел бы дать обет заставить англичан уйти из Индии.
Махатма взглянул на него с улыбкой и спросил:
— Как ты собираешься это сделать?
Шрирам растерялся: это был один из тех случаев, когда ему надо было бы промолчать. Он взглянул на Бхарати, которая шла по другую руку от Ганди: на ее лице играла озорная улыбка. Это его задело. Он надменно произнес:
— С вашего благословения, сэр, я постараюсь стать достойным этой цели. Я останусь с вами как можно дольше, и, если вы согласитесь мной руководить, вы сможете сделать из меня солдата, который сумеет принять участие в борьбе за то, чтобы англичане ушли из страны.
Махатма выслушал эти слова с нескрываемым удовольствием. Какое-то время он молчал, слышался лишь звук его шагов по песчаному берегу. Все хранили глубокое молчание.
— Что ж, юный друг, если Господь того пожелает, ты совершишь великие дела. Доверься ему, и все будет хорошо.
Шрираму эти слова показались не слишком серьезной подготовкой к боевой жизни. Ему-то хотелось прийти к Бхарати в хаки и с грудью, увешанной орденами, хоть орденов в те дни вокруг более чем хватало. Но тут Махатма снова нарушил молчание, развеяв его мечты:
— Прежде чем возмечтать об изгнании англичан из нашей страны, ты должен изгнать все склонности к насилию из своего сердца. Помни, что это будет борьба не с помощью палок, ножей или ружей, а только с помощью любви. Пока ты не убедишься в том, что в душе твоей царит всепоглащающая любовь к твоему врагу, не думай о его изгнании. Ты должен постепенно забыть самое слово «враг». Ты должен думать о нем как о друге, который скоро тебя оставит. Ты должен научиться стать настоящим борцом за ахимсу. Ты должен воспитать себя так, что для тебя станет невозможным носить сандалии, сделанные из кожи убитых животных. А в том случае, когда ты не сможешь достать шкуру животного, умершего естественной смертью, ты предпочтешь ходить босиком, чтобы не надевать обувь из шкуры животного, убитого ради тебя.
— Да, обещаю, — сказал Шрирам.
Однако при этом он невольно остановил взгляд на обуви самого Махатмы, изо всех сил стараясь подавить вопросы, вертевшиеся в его уме. Махатма прочел его мысли.
— Да, эти сандалии сделаны из кожи животного, умершего своей смертью. В нашей сыромятне в Вардхе мы производим только такую кожу. Ни один человек в нашем ашраме не носит другой обуви.
Шрираму хотелось спросить: «А как вы узнаете, когда животное должно умереть? Как вы следите за этим?», однако он безжалостно подавил эти вопросы как неподобающие. Того гляди, еще выдадут его.
Шрирам получил разрешение сопровождать Махатму в его поездке по деревням — при условии, что он отправится домой и получит разрешение бабушки. Он попытался вывернуться — заявил, что в этом нет никакой необходимости, и дал понять, что он человек независимый и нередко отлучался из дома. Однако у Махатмы была хорошая память.
— Я помню, ты говорил, что она не одобряет твоего знакомства с нами, — сказал он с улыбкой.
Поразмыслив, Шрирам ответил:
— Да, учитель, но разве я могу быть вечно привязанным к ней? Это невозможно.
— А ты уверен, что хочешь изменить свою жизнь? — спросил Махатма.
— Я ни о чем другом не думаю, — ответил Шрирам. — Разве я могу жить так, как жил до сих пор?
Он бросил быстрый взгляд на Бхарати, вошедшую с письмами для Махатмы. Ее выражение не дало ему закончить фразу — а он ведь хотел сказать: «Я все время хочу быть с Бхарати, а не с бабушкой».
Махатма сказал:
— Я буду рад, если ты останешься с нами, сколько захочешь, но только сначала ты должен пойти домой, сказать об этом бабушке и получить ее благословение. Ты должен сказать ей честно, чего ты хочешь. Но не причиняй ей боль.
Шрирам заколебался. Его не прельщала мысль о разговоре с бабушкой. Думать о ней было все равно что думать о каком-то нереальном и тревожном мире, который, как он надеялся, навсегда остался позади. Теперь реальностью для него были Бхарати, Горпад, животные, которые умирали собственной смертью, Махатма и прялка.
