Сергей Рафальский - Сборник произведений
— Не стоит доверять всем уличным сплетням, — презрительно запротестовал Первосвященник, — это может увести очень далеко. Во всяком случае — очень далеко от истины!
Прокуратор внимательно посмотрел на его лицо, помолчал и перешел к деловой части свидания.
— Я, конечно, пошлю солдат, — говорил он затем, провожая гостя к выходу. — Но, по совести говоря, от начала мира ни одна стража не могла помешать работе фантазии…
Первосвященник улыбнулся одними глазами: Человек, который ждал Чудесного Избавителя, оказывается сам не верил в чудо…
4
«Ночь длинна для того, кто бодрствует».
Будда. Салассута.Иуде не хотелось возвращаться домой. Он побродил по затихающему, но все еще веселому базару, долго сидел на площади у фонтана, а когда стало темнеть и оказавшиеся без клиентов красотки, поминутно подсаживаясь, предельно надоели, — пошел без цели по данной, почти пустынной улице, ведущей к предместью.
На перекрестке его обогнал отряд солдат. Это были люди из части, недавно снятой с дальних, незамиренных еще, границ империи. В том, как они держали оружие, как шли, как осматривались в незнакомом месте — чувствовались прочные боевые привычки. Вел их коренастый, черный от загара сотник с большой серебряной серьгой в мочке плотно прижатого к круглой, седеющей голове уха. Иуда сразу догадался, куда идет отряд. Часть горы, свалившейся ему на плечи в последние дни, его оставила… Когда шаги солдат затихли вдали, он, не спеша, тронулся за ними вслед и вдруг остановился и, дрожа всем телом, почти врос в стену: по противоположной стороне узкой улицы в свете молодой луны бежала крыса. Даже длинный тонкий вытянутый и все время вздрагивающий хвост ее был виден во всей нестерпимо голой омерзительности…
Иуда мог взять в руки и ужа, и ящера, и жабу, но вид крысы вызывал в нем физические спазмы отвращения и ужаса. Раз, когда ему приснилось, что он попал в крысью нору, он закричал так, что, проснувшись, сам себя услышал и собственного голоса испугался. Крыса быстро пробежала у стены, понюхала что-то и собиралась повернуть обратно — и вдруг молниеносно исчезла в сточной дыре…
На плечо его опустилась тихая рука. Иуда вздрогнул и остановился. Закрывая головой низкую луну, перед ним стоял удивительно знакомый силуэт… Отблески пепельного света лежали на волосах и одежде. Тень пересекала улицу и, ломаясь, подымалась на противоположную стену…
«Учитель!» — не сказал, а всем существом выдохнул, ужасаясь и ликуя, Иуда. — «Учитель!. Воскрес!»
И вдруг Иуда понял, что никогда, ни на один момент не сомневался, что именно так и будет…
— Воскрес! — повторил он, всхлипывая, как ребенок, вдруг нашедший потерянную мать.
— Да, воскрес… — ответил чудесный голос и прибавил с ласковой усмешкой: — и без свидетелей… Ты всегда был материалистом, Иуда. Перед тобой тек источник воды живой, а ты все придумывал, в какой бы заключить его сосуд.
— Со своей ладони мог напиться я один, Учитель… А мне хотелось утолить жажду всем!
— Обо всех думает Отец Наш Небесный — твоей ли мыслью ты хочешь помочь Ему? Горчичное зерно не может вместить гору, но произрастает на ней. Но ты так увлечен был желанием подтолкнуть время и помочь Мне прославиться, что не мог об этом подумать. Пойдем, Иуда!
— Куда, Учитель?
— Туда, где ты обязан быть, хотя лучше было бы тебе не родиться!
5
«Дерево устало гнуться, но ветер не перестает дуть».
Конфуций.Когда похожие на древнюю крепость строения загородной таверны остались позади и они за пустырем, на котором находятся обжигательные печи горшечников, повернули вправо, — Иуде стало окончательно ясно, куда ведет Учитель.
— Зачем мы туда идем? — не удержался он. — Посмотреть на стражу у пустой могилы?
— Если бы ты чаще спрашивал, что и как, а не зачем и почему — это было бы гораздо полезнее для твоей души и тела! — ответил Учитель тоном, которого Иуда никогда раньше не слышал. Благостный наставник, собиравший всех под всепрощающую любовь, как наседка цыплят под растопыренные крылья, вдруг стал жестким и беспощадным — Страшным Судьей последнего часа. Ликующая радость ушла из Иуды, как вода из разбившегося сосуда, и безмерная тяжесть последних дней снова навалилась на него…
Массивные ворота кладбища, вопреки обыкновению, оказались настеж открытыми. В дальнем конце главной аллеи блестел огонек — это солдаты, поставив на камень сторожевой фонарь, играли в чет и нечет. Когда гравий захрустел под ногами идущих, они подняли головы и некоторые вскочили…
Одежды шедшего впереди Учителя засияли, как снег, а лицо его заблистало, как молния. Радужное, вихревое пламя взвилось из-под его ног, и, хоть ни один лист на деревьях не дрогнул и ни одна птица на ветвях не проснулась, — Иуда слышал, как ревела исполинская буря и низвергалась космическая гроза. Крича и закрываясь руками, воины бросились кто куда, спотыкались о могильные плиты, подымались и снова падали. Подбежав к высокому забору, по-кошачьи цепляясь ногтями и подошвами за камни, они вмиг взлетали на гребень и сваливались в тьму.
Только сотник остался на месте и старался привести в действие оружие, но дерево и металл задымились тусклым неприятным светом и распались прахом в его руках… На голове сотника дыбом встали белые волосы, глаза вспыхнули, как у волка, и вдруг потухли, и — с открытым ртом, не издав ни звука, он грохнулся во весь рост между могил…
Учитель стал у входа в склеп, и огромный камень, отвалившись, упал на гравий.
— Входи! — сказал Иуде голос Учителя.
В тяжелом, нечистом воздухе могильной тьмы тускло тлело зеленовато-желтое излучение над лежавшим на низком каменном ложе, закутанным в погребальные пелены, телом.
— Бери! — приказал тот же голос.
Под саваном Иуда почувствовал ледяные, неприятно тяжелые ноги. Было похоже, что кто-то поднял труп за голову. Снаружи они положили его на землю. Потом, тоже как будто с помощью, Иуда взвалил его на плечи.
— Неси.
Стараясь не вдыхать ртом настойчивый липкий трупный запах, Иуда сделал несколько колеблющихся шагов, пока не нашел равновесия. Затем размеренно зашагал по аллее.
— Куда нести? — спросил он, не оборачиваясь и все еще плохо соображая, что делает и что вообще происходит…
Никто не ответил. Никого вокруг не было.
Совершенно один, с трупом на плечах, Иуда стоял у широко открытых ворот кладбища. У склепа, где по-прежнему мигал сторожевой фонарь, начиналась взволнованная перекличка собравшихся солдат. Насколько мог поспешно, Иуда вышел из ворот и повернул вдоль стены по хорошо утоптанной, уходящей в пустыри, тропе.
Ужас, оставленность и ярость душили его… Он хотел настоящего чуда, и вот он несет его на плечах. Теперь уже все равно: надо спрятать труп где-нибудь до зари, чтобы потом зарыть его окончательно… Хорошо, что «предателя» в краже не заподозрят…
Тропа подымалась на пригорок, на котором чернело несколько кривых, вычурных дерев… Обливаясь потом, Иуда добрался к ним и остановился в изнеможении отвращения и отчаяния: он узнал место. У ног его начинался обрыв — сюда сбрасывали городские нечистоты. Это была свалка.
— Что ты задумал — делай скорее! — сказал вдруг труп голосом Учителя.
Иуда завыл глухо и трудно, как в сыпучих песках плохого сна, и хотел отбросить от себя свою ношу…
Но, вот именно, ноши больше не было.
Дико озираясь вокруг, в обманном свете подымающейся еще далеко за горизонтом зари, различил горбатые спины камней среди темной шерсти травы, но ничего похожего на труп.
Держась за колючий куст, заглянул вниз с обрыва. В лицо ему пахнуло дурным дыханием разлагающихся нечистот, но его страшной ноши и здесь не было.
Внизу гниющая гора отбросов смутно светилась, как будто тем же противным желтым излучением.
Вот по ней пробежало одно темное пятно… Второе… Третье…
— Крысы! — застонал Иуда, корчась в смертельной муке. — Крысы!. — И он стал пятиться назад, пока не уперся спиной в ствол дерева и не задохнулся в спазме отчаяния…
Над ним, сквозь кряжистые, кольцами лукавого Змия гнущиеся ветки, сияли высокие, чистые, частые звезды…
— Ты! — сказал вдруг Иуда, глядя куда-то в бесконечность, между вечных звездных огней…
— Ты! — повторил он, не находя слов, трясясь всем телом и всхлипывая. — Зачем Ты меня растоптал, Ты…?
Его руки, размазав по лицу неуемные потоки слез, быстро распутали под плащом пояс и перебросили через ветку…
Эпилог
«Кто был ничем — тот станет всем»…
Звеня тишиной, вечер, как медленная река, плыл над зреющими нивами. Вдали, в золотистой прозрачности, за последними серосиними рубежами оливковых рощ, пологие горы, лиловея подпалинами теней и кустарников, казалось, подошли ближе и присели. То здесь, то там почти черные кипарисы, с нежной стройностью одетых в темное девственниц окружали разбросанные на равнине холмы поселков. Теплая пыль, поднятая сандалиями путников, среди двух стен колосьев долго, как засыпающая бабочка, уcаживалась на дорогу. В молитвенной торжественности полей и неба, словно в священном притворе, невольно понижались голоса идущих, и некоторое время они шагали молча. Но томившая сердца их тревога одолевала таинство вечера и в нервном разговоре они снова и снова обсуждали только что слышанное в городе: исчезновение тела Учителя, самоубийство Иуды, слухи о воскресении или его наглой подделке. Оба были давними последователями Казненного и теперь не знали, что и думать. В воскресенье они не верили: если Учитель воскрес, то где скрывается Он, когда среди самых близких и верных Его нет? Как мог Он совершенно нагой (погребальные покровы остались в гробу) искать приюта у чужих? И кто решился бы его приютить? И, наконец, стоило ли воскресать, чтобы, как самый презренный вор, прятаться неизвестно где? Перебирая всех наиболее стойких учеников, спутники не находили никого, кто бы способен был украсть тело. Вот разве Иуда… Но он повесился.
