Мухаммед Юсуф Аль-Куайид - Война на земле Египта
— Это явная несправедливость, — сказал один феллах.
Таково решение суда, разъяснил офицер, и оно должно быть исполнено. Ну, а что до того, справедливо или несправедливо само решение, то ведь оно вынесено на основании закона. Мы живем в эпоху господства законности, и ничто не может заглушить глас закона. Мы вправе обжаловать решение, но прежде должны его исполнить. Если дело пересмотрят в нашу пользу, нам немедленно возвратят землю. Он самолично проследит за исполнением.
Я благодарил Аллаха за то, что Мысри не было с нами. Он мог бы натворить бог знает что. И без того достаточно было шуму, споров и слез. Офицер твердо стоял на своем: его обязанности — обеспечить возврат земли, и призывал нас вернуть ее добровольно. Он дает нам два дня сроку. А против того, кто заартачится, придется принять законные меры и отобрать землю силой оружия. Эти его слова вызвали всеобщий шум. Тогда офицер встал, поправил на голове фуражку и, выйдя из комнаты, направился к омде. Прибывшие с ним солдаты и сторожа, ожидавшие во дворе, отдавали ему честь. Мы, качая головами и пожимая плечами, побрели по домам. Вышло так, будто офицер дал нам два дня сроку лишь для того, чтобы мы перессорились между собой. Кто-то заявил, что уедет из Египта, раз здесь царит такая несправедливость: отбирают последнее у неимущего и отдают тому, у кого и так всего вдосталь. Другой кричал: если мы мужчины, давайте продадим землю и скот, купим на вырученные деньги оружие и выступим против правительства! Да случись такое в Верхнем Египте, — добавил крикун, — этому офицеру ни за что не уйти бы живым, охраняй его хоть целая армия. Мы разошлись, так ни о чем и не договорившись Дело было в полдень. В поле я уже не пошел. К вечеру вернулся Мысри, пригнавший скотину. Пока его не было, я в одиночестве расхаживал взад-вперед по комнате, поглощенный тревожными мыслями. Что же делать? Как другие, так и я, хотя у меня с омдой особые отношения. Я ведь работаю на него, сторожу его добро. Решил: подожду, увижу, как поведут себя остальные. Жена, видя мои терзания, робко заметила: а может, омда и оставит мне землю. Как-никак, я его личный сторож, и он хорошо ко мне относится. Прикрикнув на нее, я решил: как бы ни обернулось дело, буду действовать заодно со всеми…
Тут-то и забарабанили в дверь. Громко, настойчиво. Собака, прикорнувшая у порога, ошалело вскочила на ноги и залаяла во всю мочь. Я открыл дверь. За нею стоял дежурный сторож. Омда требует тебя по важному делу, — сказал он. Мне тогда и в голову не пришло, Что за дело такое. Оделся я и собрался идти. Но жена, остановив меня, сказала, что у нее чайник вскипел. Сели мы со сторожем, выпили чаю, потом пошли. Я думал, у омды нашлась для меня какая-нибудь работа в поле на завтра, и он хочет с вечера договориться. На подворье омды меня дожидался телефонист. Он предложил мне сесть, чем несказанно меня удивил, и послал сторожа принести нам чаю из дома омды. Видя, что я не решаюсь принять приглашение, телефонист ухватил меня за рукав и силком усадил рядом с собой на диван. Потом повел речь о том о сем, омда, мол, человек добрый, сколько жителей деревни облагодетельствовал, нету такого дома, где бы ему не были чем-то обязаны. Да только человек так устроен — добра не помнит, все, знай, завидуют богатству омды. А вот про меня омда говорит, что я совсем не такой, как прочие деревенские. Потому-то он за мной и послал, хочет просить меня о небольшой услуге. Он уверен: я ему не откажу, дело-то пустяковое. Я встревожился. Что это он все ходит вокруг да около. С тех пор, как свет стоит, омда всегда омда, и отец его с дедом были омдами. А наша доля — всю жизнь налегать на мотыгу. Так и помрем с согнутой спиной да с ногою, увязшей в земле. Весь свой век спину гнем. Раньше, помню, омда только рот откроет — что-нибудь приказать, а мы уже кидаемся исполнять. Да, времени на разговоры он не тратил. Здесь явно что-то не так. У меня от страха мурашки поползли по телу, — ну точно в поле уснул, и по тебе полчища всяких насекомых ползают. А телефонист все говорил, говорил. Потом пришел омда. Я встал. Протянул он мне руку, поздоровался. Точно, случилось что-то, — сказал я себе, — не иначе, правительство отменило решение о возврате земли. Обрадовался я и пуще прежнего почувствовал, как люблю я землю, представил, как завтра с утра отправлюсь на участок, ведя в поводу скотину. Я взял руку омды, мягкую, гладкую, в свои грубые, потрескавшиеся ладони, поднес ко рту — поцеловать. Губы ощутили холодок колец, которыми были унизаны мясистые пальцы, и теплоту кожи. Вспомнил вдруг: мяса-то я не ел с прошлого праздника, а сколько с тех пор времени прошло, сосчитать не мог. Омда милостиво разрешил поцеловать ему руку, думает небось для меня это великое счастье. Потом произнес:
— Храни тебя господь, сын мой!
Похлопал меня по спине и оставил руку на моем плече. Тяжелая была рука, сразу чувствовалось: хозяин ее всегда ел досыта. На моих-то руках и на руках тысяч таких, как я, мяса нет. Я побоялся, как бы омда не зашиб ладонь, хлопая меня по костлявой спине. Он направился к дивану и уселся, подобрав полы широкой галабеи — пошедшей на нее материи хватило бы на рубахи всей моей семье. Жестом пригласил меня сесть рядом. Я подхватил свой узкий подол, притулился на полу у его ног, но он поднял меня и усадил рядом с собой. На столике перед нами стоял чайник и три большие чашки с золотым ободком. Мое изумление росло, а вместе с ним рос и страх. Пусть бы уж он скорее заговорил и кончилось это невыносимое ожидание, от которого у меня в висках застучало. Такой почет оказывают не зря, что-то ему от меня надо. Наконец любезности кончились, перешли к делу. Телефонист объяснил, что услуга, которой хочет от меня омда, одновременно и легкая и трудная, и простая и сложная, но она вполне осуществима. Готов ли я ее оказать? Я ответил, что всегда к услугам омды. Телефонист помолчал, потом предложил омде говорить самому, так, мол, будет убедительней. Омда откашлялся, вытащил тонкий, как сигаретная бумага, платок, от которого по всей комнате запахло одеколоном. Сплюнул в него, снова откашлялся. И вновь я ощутил: передо мной человек, всю жизнь евший досыта, едва он заговорил, я почувствовал запах мяса, курятины, жира и жареного лука. Наклонившись ко мне, он спросил, что я решил насчет земли. Я немного успокоился, подумал, наверно, это и есть цель разговора, и ответил, что мы еще ничего не решили. При слове «мы» омда, вскинув брови, переспросил:
— Кто это мы?
— Мы, феллахи, — ответил я, — которых прогонят с земли. Мы еще не решили, как нам быть, хотя большинство полагает, что землю надо отстаивать, если придется — даже силой.
Омда не рассердился на мои слова, лишь посмеялся и обещал отнестись ко мне иначе, чем ко всем прочим. Но ведь слово не воробей, заметил я, а слово мужчины все равно что клятва, и я считаю себя связанным с другими. Однако омда не дал мне договорить, заявив: он-де меня выделяет из всех, именно поэтому и хочет просить об услуге, а суть ее в том, чтобы Мысри, мой сын, совершил одно дело вместо младшего его дитяти, сына младшей госпожи, которая всегда кормит меня ужином и завтраком и любит как родного отца. Дело это сулит мне большие выгоды. Тут вмешался телефонист и разъяснил: омда ждет моего согласия на отъезд сына, все будет оплачено, и как только я скажу «да», мы обсудим все подробно, в том числе и сумму. Целых полночи они слово за словом излагали мне свой план. Невольно прислушиваясь к ночным звукам, долетавшим с улицы, — голосам сторожей, окликам феллахов, разыскивающих пропавшую курицу или овцу, — я пытался уяснить, к чему все-таки клонят телефонист и омда. Телефонист сказал: Мысри должен будет пойти в маркяз и получить там важные документы вместо сына омды. А потом, — добавил омда, — Мысри возьмет в маркязе еще один документ, менее важный, в тот же день поедет с ним в Александрию и вернется до захода солнца. Все дорожные расходы омда ему оплатит. А почему, — спросил я, — этого не может сделать сын омды, зачем Мысри ехать вместо него? И тут на меня обрушился первый удар.
— Мысри, — сказал телефонист, — поедет не вместо сына омды, а как сын омды.
Сердце мое упало.
— Что же это за документ? — спросил я.
— Призывное свидетельство.
Слова эти произнес омда, небрежно махнув рукой, словно вопрос не заслуживал внимания. И не успел я опомниться, как телефонист спросил, согласен ли я. Голова моя туго соображала. Омда подал знак телефонисту, и тот наконец раскрыл до конца все карты. Говорил он быстро и сбивчиво, брызгая слюной. Капли ее долетали до моего лица. Мне стоило отчаянных усилий поспевать за его словами. Я попытался раз-другой остановить его, переспросить, но нет, прервать его было невозможно. Так и сидел я с открытым ртом, руки как плети висели вдоль тела; я чувствовал, пот ручьем течет с шеи мне на грудь. Телефонист говорил о том, что два дня назад сыну омды пришла повестка в армию, то есть на военную службу. Но по особым причинам, — а о них слишком долго рассказывать, — омда не хочет отдавать в солдаты своего сына. Меня же он числит как бы роднею — недаром доверил сторожить его дом. Долго искал он выход из положения, но ничего не мог придумать. А если сын омды уйдет в армию, это будет трагедией для отца с матерью. И вот, наконец, они нашли выход, простой и легкий, — пусть вместо сына омды пойдет кто-нибудь другой. А поскольку омда считает меня за брата, а Мысри любит как сына, почему бы Мысри и не пойти в солдаты вместо сына омды. Если я согласен, омда готов поговорить со мной всерьез. Он удовлетворит любую мою просьбу. Главное, чтобы я согласился помочь ему в этом несложном деле.
