Жанна Свет - Математические досуги
Воспоминания мучали меня, не давали покоя, и я, чтобы избавиться от них, затеяла и пережила несколько романов, ничего не давших мне — ни успокоения, ни радости, ни веселья.
Сначала был генеральский сын, москвич, дипломник. Он передал через моих соседок по комнате, его однокурсниц, что хотел бы встретиться со мной. Мы и встретились пару раз, ходили в кино, кафе. Но он так нервничал рядом со мной, так терялся и просительно заглядывал в глаза, что на третье свидание я просто не пошла, тем более, что появился новый воздыхатель — сын дипломата работавшего в Италии.
Я так и не поняла, что было нужно этому мальчику в нашем институте, из которого даже москвичей распределяли в очень далекие края, настолько он был зависим от отрасли и настолько в Москве не было работы по этому профилю. Видно, очень уж ничтожные способности к учебе проявил он, если более уютного места для него не нашлось.
С ним тоже ничего не получилось: двадцатилетний ребенок не мог помочь мне ни в чем.
Потом, один за другим, пронеслись сын какого-то киевского жучилы, готовый вести меня в ЗАГС, хоть завтра, и фарцовщик, специализировавшийся на электронике.
Киевлянин пытался соблазнить меня обещанием родителей купить ему квартиру на Крещатике в случае женитьбы. Он умудрился послать им мою фотографию, я заочно понравилась, но меня все эти манипуляции абсолютно не трогали, что бесило его несказанно и, я думаю, подогревало его желание заполучить меня.
Фарцовщика я просто боялась. Боялась его стремления уклониться от любых встреч с милицией — вплоть до того, что он мне однажды не позволил спросить дорогу у милиционера, когда мы ехали на какую-то вечеринку и заблудились. Боялась его денег, наших походов в ресторан. Выдержала я две недели, а потом просто исчезла, благо, мне хватило ума не говорить ему, где я учусь и живу. Из этого знакомства я вынесла слово Грюндиг и желание держаться в рамках закона при любых обстоятельствах.
Успокоение не приходило. Я продолжала метаться в абсолютном одиночестве. Старые друзья все жили в других городах, новые никак друзьями не становились, а может быть, это мое равнодушие, мое неумение отвернуться от прошлого и посмотреть в глаза окружающим меня людям отталкивали их от меня. Я жила в какой-то полупроницаемой оболочке, из которой я могла смотреть, но не видела, могла слушать, но не слышала.
Эта оболочка всегда окружала меня, сколько я себя помню. Я всегда была слегка отстранена от окружающего, слегка, как бы в трансе, как бы не от мира сего. Не исключено, что именно отсюда и проистекало мое непреходящее внутреннее одиночество, которое я ощущала даже в редкие минуты собственного веселья.
Однажды знакомые парни со старшего курса пригласили меня на вечеринку. Вот тоже показательный момент: через месяц учебы у меня была толпа знакомых ребят и всего две-три девочки, а приятельствовала я, и вовсе, с одной.
Придя в комнату, где намечалось веселье, я обнаружила там парня, которого раньше не видела ни в общежитии, ни в институте. Был он не очень высокого роста, но выглядел крепким и накачанным, лицо имел интеллигентное и был в очках, что, конечно же, в моих глазах было неоспоримым достоинством.
В какой-то момент мы оказались рядом, я спросила его, почему не видела его раньше, на что он ответил, что ездил на родину — хоронить маму.
Его слова потрясли меня и заставили по-новому заглянуть в свою душу. То, что я увидела там, мне не понравилось: такие переживания из-за ничтожного предателя были явным преувеличением его сути и значимости в моей жизни. Вот сидит человек с настоящим горем, но держит себя в руках, не пытается изничтожить себя и свою жизнь, не обижает доброжелательно настроенных к нему людей…
Я прониклась сочувствием к нему, даже жалостью, и это спасло меня — я начала выздоравливать.
Недели через две нашего романа девица с третьего курса, ждавшая в кухне, когда закипит ее чайник, сказала мне, стряхивая с сигареты пепел в специальную косервную банку и напустив на себя безразличие:
— У тебя серьезно с таким-то? Имей в виду, у него есть невеста, она сейчас на преддипломной практике, вернется до Нового года — держись тогда, там такая баба!
Я продолжала молча чистить картошку, уверенная, что девица не выдержит и расскажет что-нибудь еще. Она, не дождавшись реакции, продолжила:
— У них, вроде бы, ВСЕ было, — она округлила глаза и выделила голосом слово все, — во всяком случае, Зинка так говорила.
Я продолжала молчать, девке стало скучно, она забрала чайник и ушла, пренебрежительно фыркнув.
О Зинке я знала. Он мне почти сразу о ней рассказал, но уверял, что написал ей письмо, в котором сообщил, что все кончено, он встретил другую и собирается жениться.Такая постановка вопроса меня не слишком устраивала — я не была готова к замужеству абсолютно и в ближайшее время не собиралась к нему готовиться. Мне никогда не было понятно, зачем жениться и выходить замуж. Казалось заманчивым жить свободно, без посторонних людей в доме, оборудованном и украшенном по собственному разумению для себя любимой; не зависеть от чужих капризов и желаний, иметь возможность молчать, когда хочется молчать, и сидеть в тишине, если не хочется ничего слышать. Интереса к детям я никогда не проявляла, чужие дети всегда были мне безразличны, а желания иметь своих я не испытывала. Нет, я не видела ничего интересного в замужестве. Возлюбленному своему я, до поры, ничего о своем отношении к семейной жизни не говорила: его намерения казались мне недостаточно твердыми, так, пожелание на будущее, а потому и спорить на тему о воздушных замках было ни к чему.
Я не рассказала ему об этом кухонном разговоре, чтобы опять не выслушивать его оправдания в том, в чем виновен он не был. Меня не интересовало его прошлое. Неужели человек в двадцать пять лет должен был сидеть паинькой и ждать, когда появлюсь я, несравненная?! Я, скорее, была бы разочарованна, если бы узнала, что он весь из себя такой чистый и непорочный, просто андел небесный. Важно было дождаться, как поведет он себя в настоящем, когда перед ним во весь рост встанет необходимость выбора. Что эта необходимость появится, я была уверена, а моя интуиция редко меня подводила.
Не подвела она меня и на этот раз. Однажды вечером в дверь кто-то постучал. Соседка по комнате открыла и сказала через плечо:
— Это тебя.
Я вышла и увидела в коридоре какую-то квадратную девицу, такой комод на ножках. Выглядела она мощно, лицо у нее было грубо сработано, крупные черты выглядели топорными и неженственными. Видела я ее впервые, а потому вопросительно уставилась на нее и стала ждать, что последует дальше.
Она, явно нервничала, а я не могла понять причины. Наконец, она слегка вызывающе сказала:
— Ты — такая-то? Я Зина.
Удивлению моему не было предела. Эта простецкая баба так не шла моему другу, настолько дико они должны были выглядеть рядом друг с другом, что я сразу же поверила: любви не было, я ничего ни у кого не отнимаю. Внешне я оставалась бесстрастной — мне очень рано пришлось научиться искусству скрывать чувства: родители так часто обижали меня, вольно и невольно, требуя при этом демонстрации хорошего настроения, что я и сама не всегда понимала, показывает ли мое лицо истинные эмоции, или же маска холодного равнодушия и есть мое истинное лицо.
Зина, продолжая вибрировать, предложила отойти в спокойное место и поговорить.
— А нам есть, о чем говорить? — спросила я. Она заверила меня, что есть, иначе бы она не пришла ко мне ни за что.
Мы отошли к окну, я села на подоконник, она продолжала стоять.
— Я слушаю, — напомнила я ей.
— Ты встречаешься с моим парнем, — в голосе ее звучали обличающие нотки.
Я поморщилась.
— Во-первых, договоримся сразу: брудершафта мы не пили, а потому на ты разговаривать не будем. А во-вторых, с кем я встречаюсь? — я вовсе не собиралась показывать ей, что знаю о ее существовании или даже думаю о ней.
— С таким-то. Он мой парень. Меня предупреждали, что ты непростая штучка… Но ты превзошла мои ожидания
Я сделала вид, что слезаю с подоконника:
— В таком ключе я с вами разговаривать отказываюсь.
Моя собеседница сбавила тон:
— Хорошо-хорошо, вы. Дело в том, что мы с ним встречались полтора года, договорились, что поженимся после моей практики, я уехала, вернулась, а тут такой сюрприз.
— Да, сюрприз, я понимаю, не из приятных. Но почему Вы пришли ко мне? Идите к нему. Ко мне какие претензии? Я о вас ничего не знала, мне понравился человек — я должна была сначала о нем сплетни собрать? Это ваши с ним дела — разбирайтесь с ним.
— Да я уже ходила к нему, он разговаривать не хочет. Я ведь уже десять дней, как вернулась, уже раз пять с ним говорить пыталась: и в лабораторию к нему ходила, и домой к нему ездила — тетка только плачет, а он ушел и в ванной заперся. Отдайте мне его! У нас с ним все, все было, я ведь надеялась, что мы поженимся, поэтому на это пошла, а как же мне теперь? Вы молодая, красивая, у вас еще много будет парней и получше, а он — мой, оставьте его мне!
