Виталий Владимиров - Закрытый перелом
— Нет, Виктор, не будет, ничего не будет. Все верно — это горькая правда, что я тебе не нужна. Что ж, ничего не поделаешь. И поэтому я ухожу от тебя.
— Куда? — проронил Виктор.
— Куда? — Галина посмотрела прямо в глаза Виктора. — Есть человек, который меня любит, для которого не умение стирать и готовить — в женщине главное. Вот он — настоящий мужчина, не то, что ты, за год только раз цветы подарил и то на Восьмое марта.
— Кто он? — не веря, отказываясь верить, спросил Виктор.
— А какое это имеет значение? — пожала плечами Галина. — Не скажу. Его зовут Георгий Аркадьевич.
Она хлопнула крышкой чемодана, щелкнула замками, надела сумку на плечо и вышла, тихо затворив за собою дверь.
Виктор сидел за столом. Он не вскочил, не побежал за Галиной — оцепенело тело, только вздрагивали руки и почему-то немела верхняя губа. То, что произошло, было для Виктора полной неожиданностью.
Он не помнил, сколько времени он так просидел, но в конце концов встал, ему стало душно и он открыл настежь окно, машинально разделся и залез под одеяло.
Если Виктор закрывал глаза, то тут же начинал спорить, то с Иваном Сергеевичем, который молча слушал его и рисовал на листе бумаги цифры пятнадцать, двадцать, двадцать пять, тридцать и около каждой выводил аккуратный знак процента, то с майором Савеловым, который сочувственно кивал головой, и, макая ручку в чернильницу с фиолетовыми чернилами, писал длинный рапорт Виктору на работу, то с Галиной, которая равнодушно от него отворачивалась и взбивала расческой волосы…
Каждая такая картина в воспаленном воображении Виктора заканчивалась алогичным действием, которое должно было бы спасти, вызволить Виктора из беды, но осуществлению этого действия что-нибудь обязательно мешало…
… Иван Сергеевич, покачивая головой, постепенно задумывался над доводами Виктора, его убеждала неопровержимая логика молодого специалиста. Иван Сергеевич даже сам подсказывал Виктору, в чем был не прав Марчук. Иван Сергеевич сокрушенно чесал в затылке — как же это он раньше не понимал таких простых вещей! — и Виктор был счастлив, настолько счастлив, что ему чудилось, что это вовсе не сон, а настоящая реальность. Виктору стало легко на душе, он даже любил Ивана Сергеевича и каялся в том, что несправедливо обижал этого прекрасного человека. Иван Сергеевич уже ставил аккуратный знак процента — косая палочка с двумя ноликами, — последовательно зачеркивая им цифры и тридцать, и двадцать пять, и двадцать…
Иван Сергеевич хотел уже было перечеркнуть таким образом и цифру пятнадцать, но замер. Виктор услышал телефонный звонок, который требовательно прозвучал внутри Ивана Сергеевича. Иван Сергеевич остался неподвижен, а внутри себя снял телефонную трубку и односложно, но с готовностью отвечая, выслушал чей-то бархатный гулкий голос. Беседа была короткой, судя по тону, доверительной и закончилась бурными взаимными пожеланиями и бодрыми приветственными салютами, словно расходились после встречи на далеком меридиане два фрегата.
Иван Сергеевич положил карандаш поперек листа с перечеркнутыми цифрами и сочувственно взглянул на Виктора.
— Вот Георгий Аркадьевич звонил, у него в лаборатории тоже опыты поставили, какие Марчук ставил, и получили, понимаешь, Коробов, получили-таки тридцать процентов прироста… Эх, ты, балаболка, зря я тебе поверил…
… В другом сне майор Савелов писал и писал свой длинный рапорт, сочувственно кивая головой Виктору. Виктор видел одновременно и майора Савелова, и себя, и то, что пишет майор. А получилось так, что Виктор говорил одно, а майор писал совсем другое.
При этом майор внимательно выслушивал объяснения Виктора и все его слова обращал против Виктора. Работа эта была нелегкая, иногда майор задумывался, но, преодолев временно возникшую сложность в изложении какой-то мысли, веселел и уже даже совсем с симпатией глядел на Виктора.
Майор дописал рапорт, отметил этот факт точкой, аккуратно поставленной в конце последней фразы, посмотрел с удовлетворением на исписанный лист и поставил готическую, вытянутую в струнку по стойке "смирно", подпись. Вздохнул, сдвинул фуражку на затылок, поднялся и вышел, скрипя сапогами.
Виктор, по мере того, как давал объяснения и одновременно читал рапорт майора Савелова, все отчетливее понимал всю безысходность своего положения и бесполезность своих объяснений. Он смотрел на листок рапорта, оставленный майором на столе, и безумное желание прекратить разом эту духовную пытку подсказало ему такой простой и такой желанный выход. Виктор листок рапорта, свернул его вчетверо, скатал в трубочку и зажал в кулаке. А кулак сунул в карман куртки. И там, в кармане, обнаружил дырку, в которую протолкнул трубочку рапорта.
Половина дела была сделана. Виктор встал и подошел к двери.
Глубоко вздохнул и выдохнул — словно весь встряхнулся. По коридору отделения милиции Виктор прошел не торопясь, по-деловому равнодушно. Все были заняты своими заботами и никто на него не обратил внимания.
Солнечный свет летнего дня приветствовал Виктора на пороге, и только, когда Виктор вышел из переулка, в котором находилось отделение милиции, на широкую улицу, то увидел майора Савелова.
Майор стоял спиной к нему на другой стороне улицы, заложив руки за спину. В руках он держал белый конверт. Майор приоткрыл металлический козырек красного почтового ящика, на котором наискось было написано белым "Для Москвы" и опустил письмо. За это время Виктор успел дойти до подземного перехода, ведущего в метро.
Виктор ехал в метро и, казалось, на вкус, на цвет, на запах ощущал пьянящий воздух свободы: хочу — в кино, хочу — в ресторан, хочу — в осенний лес за городом, хочу — … Что хочу, то и ворочу. Дома он скинул куртку, ботинки и завалился на кровать, закинув за голову руки.
Все данные Виктора — адрес, фамилию, служебный телефон, место работы — майор написал в рапорте. Майор их не запомнил, наверняка, не запомнил, а если и запомнил, то пойди теперь докажи, что Виктор был в милиции.
Виктор рассмеялся, сел на кровать и бритвой подпорол подкладку куртки. Белая трубочка бумаги осталась белой, когда он раскатал ее, осталась белой, когда он развернул вчетверо сложенный лист, осталась белой, когда он перевернул лист. Бумага была пустой.
И Виктор с ужасом понял, что он, не посмотрев, взял этот лист бумаги со стола, а рапорт унес с собой майор Савелов, запечатал его в конверт и опустил в красный ящик с надписью "Для Москвы"…
… В третьем сне Галина стояла у зеркала и причесывалась.
Она злилась и от того похорошела. Виктор поймал на лету ее руку и потонул лицом в ее теплой ладони. Галина попыталась выдернуть руку, бросила расческу и другой рукой схватила Виктора за волосы, повторяя со слезами в голосе:
— Дурак, господи, какой же дурак! Угораздило же меня полюбить такого дурака…
Но сопротивлялась она не зло и, в конце концов, притянула его голову к себе и поцеловала так властно и желанно, как она сделала это в первый раз, неожиданно для него, вскоре после их знакомства.
И Виктор пил соленую влагу ее глаз, и ему было горячо от ее дыхания, и он все крепче обнимал ее, пока она, ласково разведя его руки, не перевернулась в его объятиях и не попросила тихо:
— Помоги мне…
Виктор смотрел на ее покорно склоненную шею, на ее пылающую щеку и припухший от слез глаз, и руки у него дрожали от нежности и желания. Виктор уже представлял себе, как она скинет платье, но молния не хотела расстегиваться, черная скобка замочка выскальзывала из рук и тогда Виктор, понимая, насколько пагубна любая заминка, схватился руками за ворот платья и рванул его.
Галина растерянно вскрикнула:
— Что ты наделал?!
Она с ужасом и отвращением посмотрела на Виктора, удерживая руками разорванное платье на плечах. Глаза ее опять заполнились слезами, а потом засверкали ненавистью и презрением:
— Так я и знала!.. Тоже мне мужчина называется!.. Георгий себе такого никогда бы не позволил… Я ухожу от тебя…
… После каждого такого яркого, напряженного видения Виктор просыпался, но не совсем, а будто всплывал и вновь погружался в горячую дремоту, пока окончательно не забылся и не проспал до трезвонящего будильника, который истратил весь свой завод, чтобы вернуть хозяина из серого небытия к действительности.
Умывшись, Виктор включил электрическую бритву, но бриться не стал.
Из зеркала на него смотрело незнакомое, чужое лицо.
Маска.
Пока он пробуждался и смывал под душем остатки сна, то воспринимал как естественно затекшую, очевидно, из-за неудобного ночного положения на подушке, левую половину лица. Теперь же он увидел, что верхнее левое веко прикрыло глаз наполовину, сделав взгляд тяжелым и неподвижным, а нижнее веко опустилось, обнажив белок в красноватых прожилках и влажную, слезящуюся слизистую внутренность. Левый угол рта также сполз, словно ртутно набряк изнутри.
