Катрин Пулэн - Лили и море
Ржавые клетки для ловли креветок разбиты, везде валяются проколотые буи, покрытые мхом, старые грузовики и медленно гниющее синее судно… ничего не изменилось с тех пор. Я прошла через тяжелую металлическую дверь. Стива там не было. Огромный ангар, пустой и влажный, холодный и вообще в плачевном состоянии, но это убежище для «Мятежного». И мужчины обязательно вернутся. Я узнаю запах длинных удочек с гниющей приманкой, пробивается неоновый свет в грязной мастерской. Я пересекла ангар, дошла до машины для приготовления кофе. Очень тихо включаю радио. Осталось еще немного воды на дне канистры. Я сделала кофе и пью его перед настежь открытой дверью. Передо мной лишь пустырь. Высокие деревья и брошенное судно, я увидела кресло-качалку, села в него, медленно покачиваюсь. Это красный стул высокого худого парня, он рассказывал мне о своем когда-то проданном доме, именно оттуда он его притащил. Он также сделал мне подарок, принеся термос, я его наполнила и поставила на пол. Я пью кофе из очень грязной чашки, со следами пальцев и коричневатыми разводами, наверное, с тех времен, когда мы все еще работали вместе. Через открытую дверь видно то же небо над листвой, которая уже приняла довольно интенсивный зеленый цвет. Мои глаза опять возвращаются к чашке и черным следам из далекого прошлого, к красному термосу, тому, который я приносила каждое утро к изголовью кровати высокого худого парня. Я качаюсь в кресле. Я все еще не могу поверить, что он может вернуться. Его силуэт внезапно появится в светлом дверном проеме на фоне пустыря этой пустыни, и он скажет что-то вроде: «Страсть — это прекрасно», — и возвратит меня на борт судна.
Перед дверью остановился пикап. Я оставалась в тени. Стив спустился. Он вошел. Я узнала парня с милой и застенчивой улыбкой, того, который когда-то вышел из комнаты в первое утро. Следовала за ним, опустив голову, незнакомая индийская девушка. Он, кажется, был удивлен, что нашел здесь кого-то.
«Я извиняюсь», — говорит он очень быстро, заикаясь через три слова. Мы жутко извиняемся оба.
— Есть две кровати в спальне, устраивайся как у себя дома, — сказал он, глядя в сторону.
— Я сделала тебе кофе… Я принесла только что пакет.
— Устраивайся как у себя дома, — сказал он потом.
Он не знает, что делать. Он покрутился на месте, а затем приготовил себе чашку кофе. Мы смотрим на моросящий дождь через открытую дверь.
— Сезон трески в ближайшее время должен закрыться в районе Кадьяка, — сказал он очень тихо, почти шепотом, — исчерпаны уже все квоты.
— Тогда я не смогу больше поехать на рыбалку? Ты уверен в этом? Все уже кончено для меня?
Его глаза наконец осмелились посмотреть на меня. Он в первый раз улыбнулся очень по-доброму и нежно.
— Я только что сказал тебе о квотах здесь. Многие продолжат ловить рыбу на юго-востоке. Есть вероятность того, что «Мятежный» уже там… Я сомневаюсь, что они когда-нибудь остановятся.
— Но я надеюсь! Как я надеюсь на это…
Я смотрю на дверь, за пустошь. За деревьями — море. По морю плыло вперед мое судно.
Снова вышло судно. Я пересекла ангар до небольшой комнаты без окон, напоминающей куб в помещении огромной студии. Неоновый свет долго не зажигался, наконец осветил помещение. Я прошла между мешками для мусора, которые валялись на полу, там было полно одежды, которую бросили в спешке. Я наткнулась на полную пепельницу, которая просыпалась на серый ковер. В одном углу кровати, рядом с телевизором, что забыли выключить, лежал спальный мешок, тут же валялись сложенные непокрытые и серые подушки. Я легла на кровать. Опять села. Я пыталась подобрать разбросанные окурки. Ковер был настолько липкий, что отбил у меня всякую охоту это делать, я подобрала только самый большой окурок. Я вытерла пальцы о джинсы. Вскрыла и съела маленький пакет чипсов, его нашла на журнальном столике передо мной. Они были мягкими и слегка прогорклыми. Я вздохнула: «Ну, будет, что будет…» Во-первых, мне было бы слишком холодно спать в одной из машин.
Я встала. Выключила телевизор и вышла. Я иду в магазин, в «Сэйфвэй», где мы привычно обедали. Было жарко, все сияло, звучала музыка, люди казались счастливыми и веселыми. Я долго бродила между полками. Но вскоре нужно было возвращаться в больницу. Я купила кофейные зерна, молоко и печенье, мексиканские лепешки из муки и воды — те, что любил макать в кофе Джезус.
Когда я вышла, дождь прекратился. В воздухе пахло рыбой, но не свежим и сильным запахом живой рыбы, знакомым мне с момента, когда мы занимались рыболовством, а другим, более тяжелым и болезненным, тошнотворным смрадом, от консервного завода, что южные ветры принесли в город. Я пошла в больницу. Мне очень быстро сделали перфузию. Я возвратилась в ангар, села в красное кресло. Я приготовила себе пиалу с кукурузными хлопьями, поставила ее на колени. По радио звучали старые приятные песни. Я смотрела на пустырь до самой ночи. Я ожидала «Мятежный».
И так дни и ночи. Я засыпала в темноте комнатушки. Я видела сон. Человек-животное прыгал на мою спину, его зубы вгрызались в мою шею, его когти разрывали мои плечи, подмышки, мой нежный пах. Потоки крови лились фонтаном. Они затопили меня полностью. Стив возвращался очень поздно ночью. Я это слышала: он натыкался на сумки с одеждой. Он меня спасал от кошмаров, как спасают потерпевшего кораблекрушение на воде.
— Ах, это ты… — говорила я, возобновляя дыхание. — Спасибо, что ты меня разбудил.
Он тихо смеялся в темноте. Возможно, он был пьян. Он мгновенно засыпал. Кошмары возобновлялись снова. Я стонала. Он просыпался и слушал. Он не осмеливался ни о чем говорить.
Стив спал до позднего утра. Я вставала с восходом солнца. Я собиралась опять занять свой пост в красном кресле, с полным термосом, стоящим рядом. Однажды, проснувшись рано, он долго оставался в темной комнате. Он включал телевизор и проводил время в кресле. Пепельницы все больше и больше переполнялись. Он потом выходил, бледнее чем когда-либо. Он слабо улыбался. День входил в изобилии через открытую большую дверь, он часто моргал глазами. Он уезжал поработать, моргая из-за яркого света.
Стив уехал работать. Я обнаружила в углу мастерской свой велосипед. Я роюсь в лакированном шкафу, вытащила горшок голубого и желтого цвета, а потом я замечаю красный пикап, паркующийся на пустыре. Я прислушиваюсь. Я осторожно приближаюсь. Мужчина выгружает крючковую снасть. У него черные локоны, падающие на загорелый лоб, медного цвета лоб, темного оттенка, как у латиносов. Я выхожу из тени, приближаюсь.
— Здравствуйте, — говорю я смело. Хотя вряд ли мужчина замечает меня. Он ставит баки за дверью сарая. Складывая один на другой на самодельный стол, на дощечку, установленную поперек. Он снова принимается за работу. Он выливает на землю вонючее содержимое бака, берет собранную крючковую снасть — всю в узлах и крючках, с остатками старой приманки.
— Они случайно не кальмаров использовали? — спрашиваю я.
— Нет. Сельдь дешевле. Но она быстро гниет.
Он разбирает крючки один за другим, откладывает их, бросает приманку в пустой бак. Я подхожу. Он поднимает на меня глаза, у него раздраженный взгляд.
— Если ты ничего не делаешь, то можешь мне помочь. Энди дает двадцать долларов за ремонт крючковой снасти.
— Я не знаю, должна ли я.
— Почему?
— Моя рука. Я сама пострадала. Они сказали мне обратиться в больницу. Нужно держать руку в чистоте. В противном случае снова может начаться заражение.
Он показывает на небольшой солоноватый ручей, который течет на земле между старым железом и проколотыми буями.
— Ты находишься у воды. Она везде. Почему бы тебе не мыть руки время от времени? Чем быстрее мы закончим, тем лучше. Эти крючковые снасти «Голубой красавицы», которые оставили в последний раз, когда была отгрузка. Энди хочет, чтобы их снова использовали в рыбной ловле.
— Тем не менее я не думаю, — шепчу я. — Я еще приступлю к работе.
Я не осмеливаюсь больше перекрашивать свой велик, свой «Free Spirit», пока этот человек здесь, под его мрачным взглядом.
— Стив спит? — спросил он.
— О нет, он работает, конечно.
— Прошлой ночью он вернулся домой пьяным?
— Я не знаю.
— Он работает на Энди. Стив. Механик. В один прекрасный день он будет уволен.
— Механик? Но «Голубая красавица» и «Мятежный» находятся в море.
— У Энди есть и другие суда, целый флот. И жить же надо как-то и механикам тоже. У него есть деньги, у Энди… Заметь, лучше для него со всеми его женщинами, у которых от него дети. Их шесть, да еще и малолетки. Он должен платить.
— Отлично, уже лучше, — сказал доктор. — Инфекция устранена. В ближайшее время мы удалим рыбий шип.
«Так что я вернусь скорее всего к рыбной ловле, — думаю я. — Если судно не вернется раньше времени. Если они все еще хотят принять меня в команду».
