Габриэль Маркес - Скверное время
— Я чувствую себя уже хорошо, — сказал алькальд и открыл рот.
Дантист посмотрел в рот и заметил:
— Нужно поставить несколько коронок.
Алькальд поправил револьвер на поясе и решительно заявил:
— Я еще к вам как-нибудь зайду.
Лицо зубного врача не дрогнуло.
— Заходите когда хотите, может быть, и мое желание исполнится: дадите дуба в моем доме.
Алькальд похлопал его по плечу.
— Не дождетесь, — весело сказал он. И, высоко подняв руку, добавил: — Мои зубы — превыше всех партий.
* * *— Значит, под венец ты не идешь?
Жене судьи Аркадио сидеть было неудобно, — раздвинув ноги, она ответила:
— Нет, падре, на это нет никакой надежды. Даже сейчас, когда я вот-вот должна родить.
Падре Анхель отвел взгляд и посмотрел на реку. По реке плыла вспученная коровья туша, на ней сидело несколько стервятников.
— Тогда ведь ребенок будет считаться незаконнорожденным.
— Его это не волнует, — сказала она. — Сейчас Аркадио обращается со мной хорошо. А если я заставлю его обвенчаться, он почувствует себя связанным и мне же самой потом придется за все расплачиваться.
Она сбросила башмаки и теперь, разговаривая, широко развела ноги и поставила их на перекладину табуретки. Положив веер на колени и скрестив руки на внушительном животе, она, видя, что падре Анхель по-прежнему молчит, повторила:
— Нет, падре, нет никакой надежды. Дон Сабас купил меня за двести песо, три месяца выжимал из меня все соки, а потом в чем мать родила вышвырнул на улицу. Если бы Аркадио меня не подобрал, я бы с голоду подохла. — И, впервые посмотрев падре в глаза, сказала: — Или бы пошла на панель.
Падре Анхель уговаривал ее уже шесть месяцев.
— Ты должна женить его на себе и создать семью. Так, как вы живете сейчас, не только вам не дает уверенности на будущее, но и подает дурной пример остальным жителям города.
— Лучше все делать в открытую, — сказала она. — Другие занимаются тем же, но только тайком. Разве вы не читали анонимки?
— В них одна клевета, — сказал падре. — Ты должна создать семью и тем самым оградить себя от сплетен.
— Оградить? — сказала она. — Меня не нужно ни от чего ограждать, потому что все я делаю открыто. И сплетен обо мне не распускают, разве не так? А вот у семейных людей все стены в анонимках.
— Ты упряма, — сказал падре, — но Бог проявил милость к тебе: послал уважающего тебя мужчину. Потому ты должна обвенчаться и создать семью.
— Я этого не уразумею, — сказала она, — но, как бы то ни было, сейчас мне, беременной, есть где спать и есть что есть.
— Ну а если он тебя бросит?
Она закусила губу, затем, загадочно улыбнувшись, ответила:
— Он меня не бросит, падре. Уж в этом-то я уверена.
Но и на этот раз падре Анхель не захотел признать своего поражения. Он посоветовал ей хотя бы ходить к мессе. Женщина ответила, что придет «на днях»; и вскоре падре в ожидании встречи с алькальдом вышел прогуляться. Один из сирийцев, желая поговорить с падре, сказал ему про хорошую погоду, но падре пропустил эти слова мимо ушей, — его вниманием завладел цирк: сейчас труппа выгружала зверей казавшихся в ослепительных лучах послеполуденного солнца грустными и испуганными. У пристани он пробыл до четырех.
Прощаясь с дантистом, алькальд увидел падре.
— Мы точны! — сказал он ему и пожал руку. — Точны, даже если нет дождя.
Подойдя к крутой казарменной лестнице, падре Анхель отозвался:
— И не наступил конец света.
Через две минуты он уже вошел в комнату, где содержался Сесар Монтеро.
Пока шла исповедь, алькальд сидел в коридоре. Он вспоминал о цирке: о женщине, вцепившейся зубами в трапецию на высоте метров пяти, и о мужчине в голубой, шитой золотом униформе, выбивающем дробь на барабане. Полчаса спустя падре Анхель вышел из комнаты Сесара Монтеро.
— Все? — спросил алькальд.
Падре Анхель посмотрел на него с укоризной.
— Вы совершаете преступление, — сказал он. — Человек не ест уже более пяти дней. И если он еще жив, то только благодаря своему крепкому здоровью.
— Он сам не захотел есть, — спокойно отпарировал алькальд.
— Неправда, — сказал падре, стараясь говорить спокойно и решительно. — Это вы приказали не давать ему пищи.
Алькальд ткнул в падре указательным пальцем:
— Остерегайтесь, падре. Вы нарушаете тайну исповеди.
— К исповеди это не имеет никакого отношения, — возразил падре.
Алькальд встал.
— Не принимайте все это так близко к сердцу, — неожиданно рассмеявшись, сказал он. — Но если это вызывает у вас такую озабоченность, мы мигом решим проблему.
Он подозвал полицейского и приказал принести еду из гостиницы для Сесара Монтеро.
— Пусть пришлют цыпленка, и поупитаннее, тарелку картошки и побольше салата, — сказал он, а обращаясь к падре, добавил: — Обед — за счет муниципалитета, падре. Пусть все видят, что в городе все стало по-новому.
Падре Анхель опустил голову:
— Когда вы его отправляете?
— Баркасы отчаливают завтра, — сказал алькальд. — Если к вечеру придет в себя, завтра же будет отправлен. Но пусть он поймет — я делаю ему одолжение.
— Несколько дороговатое одолжение.
— Любое одолжение стоит денег — конечно, тому, у кого они есть, — сказал алькальд. Он пристально глянул в прозрачно-голубые глаза падре Анхеля и добавил: — Надеюсь, вы втолковали ему эту истину.
Падре Анхель не ответил. Он стал спускаться по лестнице и уже с лестничной площадки попрощался, буркнув что-то нечленораздельное. Алькальд, не стучась, вошел в комнату Сесара Монтеро.
В комнате были только умывальник и железная кровать. Сесар Монтеро, небритый, в той же одежде, в какой вышел из дому в прошлый вторник, лежал на кровати. Он даже не моргнул глазом, когда услышал голос алькальда.
— Поскольку с Богом ты все дела уладил, — сказал тот, — в самый раз уладить их со мной.
Подтащив стул к кровати, алькальд сел на него верхом, навалившись грудью на плетеную спинку. Сесар Монтеро, не поворачивая головы, смотрел в потолок. Вид у него был довольно спокойный, однако глубокие складки у губ свидетельствовали о долгих и мучительных раздумьях.
— Нам с тобой ни к чему говорить намеками, — продолжал алькальд. — Завтра тебя увезут. Если тебе повезет, через два или три месяца пришлют следователя по особым поручениям. И нам останется только все ему рассказать. Через неделю он уплывет назад, будучи уверен, что ты — глупец.
Последовала пауза; Сесар Монтеро продолжал спокойно лежать.
— Потом члены судов и адвокаты скачают с тебя по крайней мере тысяч двадцать песо, а то и больше. Если следователю вдруг не стукнет в голову и он не заявит, что ты — миллионер.
Сесар Монтеро лишь повернул голову в сторону алькальда. Только слегка повернул, но пружины кровати отчаянно заскрипели.
— Примем во внимание всю нашу неразбериху и волокиту, — продолжал алькальд голосом, в котором зазвучали нотки душевного участия. — В общем, тебе, если повезет, припаяют два года.
Он почувствовал на себе внимательный взгляд Сесара Монтеро. Когда их глаза встретились, алькальд еще говорил, но уже другим тоном.
— Всем, что у тебя есть, ты обязан мне, — сказал алькальд. — Был приказ тебя убрать. Устроить засаду и угробить тебя, а потом конфисковать твой скот, чтобы правительство могло покрыть огромные расходы, затраченные на предвыборную кампанию во всем департаменте. В других муниципиях алькальды подчинились, но мы, в отличие от остальных, приказа не выполнили.
И тут алькальд понял: Сесар Монтеро задумался. Алькальд вытянул ноги и, опираясь локтями на спинку стула, ответил на не высказанное ему обвинение.
— Ни одного сентаво из того, что давал ты, — сказал он, — я себе не взял, все потратил на организацию выборов. Теперь новое правительство гарантирует всем мир, права и благополучие. Я со своим жалованьем должен из кожи вон лезть, а ты от денег бесишься. Хорошо устроился!
Сесар Монтеро стал медленно, с трудом подниматься. Когда он встал, алькальд как бы увидел себя со стороны: он рядом с этим зверем-исполином такой тщедушный и жалкий. В глазах алькальда, когда он посмотрел на застывшего у окна Сесара Монтеро, вспыхнул какой-то странный огонек.
— Соглашайся, это лучшая в твоей жизни сделка.
Окно выходило на реку. Но Сесар Монтеро ее не узнал. Он, казалось, попал совсем в другой город, стоящий на незнакомой, быстро текущей реке.
— Я стараюсь тебе помочь, — услышал он за спиной. — Мы знаем, что это вопрос чести, но тебе обойдется очень дорого доказать это. Разорвав анонимку, ты сглупил.
В этот момент пахнуло удушающим зловонием.
— Корова, — догадался алькальд, — видимо, за что-то зацепилась.
Не обращая ни малейшего внимания на гнилостный запах, Сесар Монтеро застыл у окна. Улицы были безлюдны. У причала болтались три баркаса, матросы, готовясь ко сну, развешивали гамаки. Завтра в семь утра все будет выглядеть по-иному: добрых полчаса на набережной будет давка, — весь городок соберется поглазеть, как арестованного поведут на баркас. Сесар Монтеро вздохнул, сунул руки в карманы и отчетливо, неторопливо произнес одно-единственное слово:
