Мариам Юзефовская - В поисках Ханаан
— Я — не женщина, я — инженер! — насупившись, бросила с гневом.
— Это уже интересно! — Кислев откинулся в кресле и коротко рассмеялся: — Новое веяние в борьбе за равноправие? Не женщина, а инженер. Итак, чего вы хотите?
— У меня красный диплом. Переведите меня в разработчики!
— В разработчики? — Он покачал головой. — В разработчики не переводят, милая дама. Разработчик — это творец. Либо в вас сие качество присутствует, либо нет.
— Во мне присутствует, — с напором произнесла я.
— А вы не страдаете от избытка скромности, — он насмешливо прищурился. — Как по — вашему, мог бы Б-г закончить с отличием ваш вуз?
— Думаю, ЕГО бы срезали в первую же сессию на марксизме-ленинизме, — ответила я, закаленная шуточками деда Аврама.
Кислев снова хохотнул, и я расценила это как маленькую победу. Пытаясь поймать его взгляд, просительно выдохнула:
— Борис Евсеевич, — и запнулась от робости.
Кислев пожевал губами:
— А вы настырная. Хотите, обрисую вашу перспективу на ближайшие десять лет? Три года на подхвате, куда пошлют, затем, если себя покажете, вам дадут кусок работы, но не думайте, что тут уж вы развернетесь. Будете делать то, что прикажут. К тридцати пяти — старший инженер и точка. Выше не пойдете. С мужчинами тяжело конкурировать. Особенно у меня в отделе. Все на подбор.
— Меня это не пугает, — с вызовом сказала я.
— Как вы знаете, мы связаны с секретностью, — Кислев многозначительно посмотрел на меня, — что у вас с родней?
— Все в порядке, — ответила, не колеблясь.
— Тогда неделю на размышление. — И он покосился в сторону разостланных на столе чертежей.
— Мне не нужна неделя. Давайте решим сейчас, — твердо сказала, чувствуя, что Кислев теряет интерес к разговору.
— Хорошо, — сухо бросил он.
Я уже была около двери, когда Кислев вдруг окликнул меня:
— Есть еще один негласный пункт — здоровье. Вам придется работать в чистых помещениях. Вы знаете, что это такое?
— Помещения с особыми требованиями к технической гигиене: многоразовая фильтрация воздуха, применение ультрачистой воды в технологических процессах, спецодежда персонала: комбинезоны, бахилы, маски, перчатки, — начала тарабанить словно на экзамене.
— У вас комплекс отличницы, — резко перебил он. — Если вы его в себе не задушите, из вас ничего не выйдет.
Оскорбленная до глубины души, я все же покорно кивнула — передо мной сидел выученик самого Берга, отца советской микроэлектроники.
— У нас существует надбавка за вредность, дополнительный отпуск, соки, пектин, молоко. Учтите, у некоторых со здоровьем бывают осложнения. — И он неопределенно поиграл в воздухе пальцами. — Вам на вводном инструктаже, вероятно, рассказывали о симптомах.
— Отек легких, поражение нервной системы, слизистой глаз, кожные заболевания, — начала перечислять, но вспомнив, про комплекс отличницы, запнулась и добавила упавшим голосом: — У меня лошадиное здоровье.
— Еще одно, — неприязненно сказал он. — Если вы не справитесь… — И многозначительно умолк.
— Борис Евсеевич! Даю вам слово! По первому вашему требованию уйду по собственному желанию, — прошептала чуть слышно.
— Будем надеяться. Обязан предупредить — вдруг надумаете рожать, могут возникнуть проблемы. — Он пристально посмотрел на меня и, подперев подбородок рукой, углубился в чертеж.
Я — разрумянившаяся, ликующая выскочила за дверь. На другой день меня вызвали в спецотдел. Отставник в кителе без погон, фигурой разительно смахивающий на Винника, вручил мне анкету на пяти листах:
— Садитесь, заполняйте.
Я пробежала глазами вопросы. Дойдя до графы отец, запнулась.
— У меня нет отца, — произнесла с придыханием, словно играла на сцене. И в тот же миг поразилась актерству, внезапно проклюнувшемуся во мне.
— Напишите где похоронен, — равнодушно произнес отставник.
— Не знаю. Никогда его не видела. В метрике у меня прочерк. — И вдруг почувствовала, что на глазах у меня закипают слезы. В ту же минуту внутренний насмешливый голос шепнул: «Тебе не плохо удается роль сироты».
— Но мать, сестры, братья у вас, надеюсь, есть? — Он проницательно посмотрел на меня.
Я на миг смешалась. Лишь в эту минуту окончательно осознала, кем мне приходятся по документам Манюля, Циля, Хана, Белка и Шошана:
— Мама и сестры, — чуть слышно проронила я.
Потянулись месяцы ожидания. Вот когда не раз вспоминала бабушкины слова: «Помни, если они начинают копать, то копают на полный штык — до седьмого колена». Мне ли было не знать — в нашей семье есть что раскапывать. Особенно смущала Гражина, которая в ту пору вновь обратилась в Цилю.
Но, видно, копали кое-как, по верхам, не прилагая особых усилий. В начале весны получила допуск в помещения второго уровня секретности. Мне вручили пропуск с зеленой полосой и сообщили код цифрового замка лаборатории. Если б Нина теперь меня спросила, в какой из «шайб» работаю, я бы небрежно ответила в КБ СА. На туманном языке конспирации сие означало конструкторское бюро систем автоматики. Местные остряки расшифровывали как КБ Советской Армии, что полностью соответствовало действительности. Но спрашивать меня было некому. Нина кочевала по московским больницам. Лишь на другой день после разговора с Кислевым, где скороговоркой всезнайки перечисляла: «отек легких, поражение слизистой глаз, кожные заболевания», я поняла что с ней.
Теперь, по прошествии почти четверти века, вижу, что Кислев умел просчитывать далеко наперед. Предвидел и мое будущее, за исключением, как сейчас понимаю, мелких, ничего не значащих в моей теперешней жизни подробностей: через три года я стала старшим инженером, через пять — ведущим и руководителем группы в составе семи человек. Все семеро были мужчины, двое из них значительно старше меня. Тогда эти подробности представлялись мне чрезвычайно важными, значительными. Втайне я пыжилась от гордости, хотя мой успех был достигнут не столько благодаря способностям, сколько цепкости и напряжению всех моих сил, которых, казалось в ту пору, у меня немерено.
В облике Кислева была суховатая сдержанность, непостижимая для меня, выросшей в семействе Голь, где царила расхристанность чувств. Причиной было не служебное положение, не возраст — он был старше нас лет на десять, а осторожность. Кислев оказался зорче всех. Понимая многое из того, чего мы не замечали, он жил по принципу: «ничего-не-вижу, ничего-не слышу, ничего-никому-не-скажу». Но его неулыбчивость и серьезность шли вразрез со стилем наигранного легкомыслия, царившем в Дубровске.
Считалось, что свободный труд творцов должен быть в радость. Мы обязаны были наслаждаться своей работой. Это демонстративное ликование возвышало нас над многомиллионной толпой подневольных соотечественников, вынужденных вкалывать, исходя из суровой необходимости выживания.
И Кислев, чувствуя диссонанс, старался взять с нами верную ноту. Вероятно, чтобы попасть в тон, каждое совещание он начинал с фразы: «Urbi et orbi» (городу и миру). В этом выражении, произносимом за плотно закрытыми двойными дверями, в здании, где на каждом этаже сидели охранники, звучала едкая ирония. В наших личных делах, хранящихся в сейфе секретного отдела, хранились подписки о неразглашении служебной тайны. Не то, что с городом и миром, мы не имели права поделиться новостью с сотрудником соседней «шайбы». Над каждым из нас висел дамоклов меч неумолимо-сурового закона и позорного изгнания из рая по имени Дубровск с волчьим билетом.
Скрытный и молчаливый Кислев вел наш отдел твердой рукой от успеха к успеху. Еще совсем недавно были запущены в серию интегральные схемы, а мы уже приступили к созданию микропроцессоров. В ту пору нам казалось, что до молекулярной электроники подать рукой.
С началом нового проекта мне выдали пропуск с красной полосой, что означало первую форму секретности, и сообщили код цифрового замка святая святых Дубровска — комнаты образцов. Большая, просторная, с окнами, забранными тюремными решетками, эта комната, уставленная стеллажами, встречала каждого вошедшего плакатом: «Догнать и перегнать».
Здесь хранились американские и японские приборы, добытые всеми мыслимыми неправдами в разных концах света. Покидая ее, я обязана сдать охраннику свою тетрадь, прошнурованную косицей из суровых ниток, которая кончалась кровавым плевком печати. На последней странице было написано: «Итого 100 листов», мое имя-отчество-фамилия и подпись.
…Ничего не может быть поучительней, чем увидеть и оценить себя с дистанции времени.
Вот я, с пылающим лицом, стою перед начальником секретного отдела. Он развалился в кресле, в руках у него моя анкета:
— Что вы знаете о судьбе своей сестры Суламифь Голь — Дан, ее мужа Айзика Дана и их дочери Беренике Дан?
— Ничего не знаю, — и добавляю равнодушным голосом: — Когда я родилась, их уже с нами не было.
