Дональд Бартельми - Шестьдесят рассказов
Шотуэлл играет в камешки, а я пишу на стенах описания природных форм.
Шотуэлл записан на курсы по деловому администрированию Института вооруженных сил, по окончании которых выдается магистерский диплом Висконсинского университета (хотя мы совсем не в Висконсине, а не то в Юте, не то в Монтане, не то в Айдахо). Когда мы спускались, это происходило то ли в Юте, то ли в Монтане, то ли в Айдахо, точно я не помню. Кто-то что-то перепутал, а мы торчим здесь сто тридцать три дня. Светло- зеленые железобетонные стены сочатся влагой нашего дыхания, кондиционер то включается, то выключается по своему собственному разумению, а Шотуэлл читает «Введение в маркетинг» Ласситера и Манка и делает выписки синей шариковой ручкой. Шотуэлл не в себе, но я об этом не знаю, он выглядит вполне спокойно, читает себе «Введение в маркетинг» и пишет синей шариковой ручкой образцово-показательный конспект, не забывая контролировать одной третью своего внимания «Смит и Вессон», лежащий в моем чемоданчике. Я нездоров.
Кто-то что-то перепутал, а мы торчим здесь сто тридцать три дня. Хотя теперь мы уже не совсем уверены, чт‹5 там путаница, а что план. Возможно, по плану мы должны остаться здесь навсегда, а если не навсегда, то по крайней мере на год, на триста шестьдесят пять дней. А если не на год, то на некое количество дней, известное им, но неизвестное нам, например на двести дней. А может быть, они наблюдают каким-нибудь образом за нашим поведением, какие-нибудь там датчики может быть, количество дней определяется нашим поведением. Может быть, они довольны нами, нашим поведением, не всеми его деталями, но суммарно. Возможно, все идет очень удачно, возможно, все это эксперимент, и эксперимент проходит очень удачно. Но я подозреваю, что единственным способом заманить солнцелюбивые существа в эти светло-зеленые, покрытые испариной железобетонные казематы было вранье. Сказать, что система будет двенадцать часов дежурства, двенадцать часов отдыха, а затем запереть нас внизу на некое количество дней, известное им, но неизвестное нам. Мы питаемся хорошо, хотя замороженные энчилады оказываются после размораживания совсем мокрыми, а шоколадный кекс - кислым и невкусным. Спим мы плохо и беспокойно. Я слышу, как Шогуэлл кричит во сне - с кем-то спорит, от чего-то отказывается, иногда ругается, иногда плачет, и все это во сне. Когда Шотуэлл спит, я пытаюсь вскрыть замок его чемоданчика, чтобы добраться до камешков. Пока что мне это не удавалось. Но и Шотуэллу не удается вскрыть замок моего чемоданчика и вытащить «Смит и Вессон». Я вижу царапины, появляющиеся на блестящей поверхности. Я хохотал, в уборной, среди влажных светло-зеленых стен, под непрестанный шепот кондиционера, в уборной.
Я пишу описания природных форм на стенах, выцарапываю буквы на гладкой поверхности кафеля алмазом. Алмазом, то есть бриллиантом в два с половиной карата, лежавшим в моем чемоданчике, когда мы сюда спускались. Подарок для Люси. На южной стене комнаты с пультом уже не осталось свободного места. Я описал раковину, лист, камень, разных животных и бейсбольную биту. Я отнюдь не считаю бейсбольную биту природной формой. И все же я ее описал. «Бейсбольная бита,- написал я,- делается, как правило, из дерева, это палка длиной в метр или чуть побольше, довольно толстая у одного конца и постепенно сужающаяся к другому, чтобы удобнее было держать. Держательный конец бывает обычно снабжен невысоким выступом, или закраиной, чтобы предотвратить соскальзывание руки». Мое описание бейсбольной биты содержит четыре с половиной тысячи слов, все они нацарапаны алмазом на кафеле южной стены. Читал ли Шотуэлл то, что я написал? Я не знаю. Я осознаю, что моя работа над списанием кажется Шотуэллу странной. Однако она ничуть не страннее его игры с камешками или того дня, когда он появился в черных купальных трусах с «Береттой» двадцать пятого калибра, пристегнутой к икре правой ноги, и встал у пульта с раскинутыми руками, пытаясь дотянуться до обоих замков одновременно. У него ничего не вышло и не могло выйти, я тоже пробовал, но замки слишком далеко друг от друга, не дотянешься. Меня так и тянуло сделать ему замечание, но я не стал делать замечание, замечание могло спровоцировать встречное замечание, замечание могло завести Бог знает куда. Они, в своем бесконечном терпении, в своей бесконечной мудрости, заранее представляли себе человека, стоящего над пультом с раскинутыми руками, пытающегося дотянуться до двух замков одновременно.
Шотуэлл не в себе. Он уже делал определенные увертюры. Их смысловая нагрузка не совсем ясна. Она неким образом связана с ключами, с замками. Шотуэлл странный индивидуум. Судя по всему, наше положение действует ему на нервы меньше, чем мне. Он продолжает бесстрастно заниматься своими делами: следит за пультом, изучает «Введение в маркетинг» и деловито, ритмично стучит резиновым шарихом по полу. Судя по всему, наше положение действует ему на нервы меньше, чем мне. Он спокоен и бесстрастен. Он ничего не говорит. Но он уже делал определенные авансы, определенные авансы имели место. Я не уверен, что понял смысл. Что-то, связанное с ключами, с замками. Шотуэлл что-то задумал. Он бесстрастно освобождает замороженные энчилады от сверкающей серебряной бумаги, бесстрастно засовывает их е электрическую духовку. Однако он что-то задумал. Однако тут должно быть quid pro quo. Я настаиваю на quid pro quo. Я тоже кое-что задумал.
Я нездоров. Я не знаю нашей цели. Они не сказали нам, на какой город нацелена птичка. Я не знаю. Это стратегическое планирование. Я за это не отвечаю. Я отвечаю за то, чтобы следить за пультом и если на пульте произойдут определенные события, повернуть свой ключ в замке. Шотуэлл бесстрастно, деловито, ритмично стучит резиновым шариком по полу. У меня прямо руки чешутся добраться до шарика, до камешков. Кто-то что- то забыл, а мы торчим здесь сто тридцать три дня. Я пишу на стенах. Шотуэлл приговаривает нараспев: «Разы-два- зы, три-четыре», слова падают четко и размеренно, как обкатанные камешки. Теперь он собрал камешки и резиновый шарик в сложенные коробочкой ладони и многозначительно погромыхивает ими, как погремушкой. Я не знаю, на какой город нацелена птичка. Шотуэлл не в себе.
Иногда я не могу уснуть. Иногда не может уснуть Шотуэлл. Иногда Шотуэлл берет меня на руки и укачивает, напевая брамсовскую «Guten Abend, gute Nacht», или я беру Шотуэлла на руки и укачиваю, напевая, и я понимаю, что хочет Шотуэлл, чтобы я сделал. В такие моменты мы очень близки. Но только если он даст мне камешки. Так будет честно. Он хочет, чтобы я кое-что сделал со своим ключом, когда он будет что-то делать со своим ключом. Но только если он даст мне поиграться. Я нездоров.
АЛИСА
Крутясь на рояльной табуретке голова поплыла голова поплыла крутясь на рояльной табуретке начинается головокружение крутясь на рояльной табуретке я начинаю испытывать головокружение крутясь на рояльной табуретке
я хочу прелюбодействовать с Атисой но моя жена Регина оскорбится, Алисин муж Бак оскорбится и мой сын Ганс оскорбится моя секретарская служба оскорбится зябкая дрожь оскорбления пронизывающая эту мирную любящую здоровую плодотворную тесноспаянную
задняя доля парилка приличная пища кривая В в добавление к привычным ванным и омовениям военная полиция роскошество душевой рискованные искажения истины сохраняли дистанцию с радужки на радужку царица дыр влажные, волосатые ноги гневные интонации песнопения и вопли балда ощущения «мыла» на «лохматке» ощущение «трепа» на «поверхности» балда2 самая разная химия девушка доставившая письмо кинь ей косточку кивая голые ноги насквозь невежеством и предрассудками разумное существование частный клиент нерешительные работники телкодральник послушание законам логической системы лорд Квач горячие слезы губная гармошка прохвост это хаос ты можешь создать хаос? спросила Алиса конечно я могу создать хаос сказал я создал хаос она осмотрела хаос хаос симпатичен и заманчив сказала она и он долговечнее угрызений сказал я и питательнее угрызений сказала она
я хочу прелюбодействовать с Алисой но это безнадежный замысел прелюбодействовать с Алисой имеются помехи препятствия препоны преграды я перечислю их все пустой треп см. жестокие лишения ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ моральные неясности ЧАСТЬ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ бедра Алисы подобны ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
я бакалавр родовспоможения я помогаю дамам в неинтересном положении держа перед ними ведро я ношу приборчик связанный по радио с моей секретарской службой пикает когда во мне нуждаются теперь я даже не могу ходить в кино из опасения пиканья в самом напряженном месте могу я с чистой совестью отключить прелюбодействуя с Алисой?
Алиса замужем за Баком я женат на Регине Бак мой друг Регина моя жена угрызения проходят рефреном через ЧАСТИ ОТ ШЕСТОЙ ДО ДВЕНАДЦАТОЙ а фактическое действие вторгается где-то там в СОРОК ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ
