Геза Сёч - Лимпопо, или Дневник барышни-страусихи
69. Урок соловья. Опять конные статуи
— Для нас, страусов, этот жаворонок слишком весел. Будь добра, посоветуй кого-нибудь, кто не будет из кожи вон лезть, демонстрируя нам свою жизнерадостность, — упрашивали мы сову. — Не для нас этот показной оптимизм.
— Так может, вам к соловью обратиться? — вслух размышляла сова. — Да, да, соловей — это решение, он не будет прикидываться вечно веселым. Утонченное существо. Если хотите, я с ним переговорю.
Так случилось, что к нам прилетел соловей, чтобы преподать урок пения. И запел:
Приходят музыканты,
Легки и веселы:
Чижи, дрозды, синицы
И пестрые щеглы.
И только главный певчий,
Соловушка лесной,
От траурного пенья
Как будто сам не свой!
Тут певун прочистил горлышко и продолжил в том духе, что соловушке, бедному, стало так горестно,
Что руки от мученья
Наложишь на себя!
— Вот это уже то, что надо, — закивали мы. — «Что руки от мученья наложишь на себя». Вот кто знает, что такое жизнь.
Соловей же не унимался:
Где дни мои
гонимые,
Мечты мои
любимые?
Вдали они, в ином краю!
Вдали они, не здесь они,
Изменницей унесены,
С собой она взяла любовь мою.
Как жажду я,
Как стражду я…
Мы повесили головы. Печаль, навалившаяся на нас, была тяжелой и липкой, будто нас окатили смолой. «Птичьи голоса», слова Михая Вёрешмарти, — сказал соловей и закончил печальную песнь:
И я пою,
И слезы лью,
И грудь мою
Тоской палю.
Умри душа и песней изойди,
Ведь песня — боль, звучащая в груди.
Вот так да!
Соловей раскланялся.
— Изумительно, — оживленно заговорили мы. — Упоительно. Настоящий профессионал. Пронимает до слез, зовет в небо. Браво! Мы многому научились. Да, да, очень многому научились. Вы слышите, тугоухие? Вы только представьте себе на минуточку, как мы в Африке возьмем и затянем: «Где дни мои гонимые…»
Между тем все мы впали в глубокую депрессию, а Зузу, укладываясь вечером спать, заявила, что если она еще раз послушает соловья, то, ей-богу, удавится.
От дальнейших уроков пения мы отказались. Перед этим мне удалось провалить предложение попробовать брать уроки у воронов или ворон. Говорят, кстати, что они пользуются не тональной системой, а якобы додекафонией, но что это означает, мне неизвестно. На пении мы поставили точку, решив, что сперва нужно научиться летать и тогда уж способность к пению появится сама собой. В песнях наших будут звучать победные клики свободных страусов, вера гигантских пернатых в свои возможности, зов ожидающей нас прародины и ностальгия по родине покидаемой — ведь все же мы здесь родились, а также волнение от переживаемых приключений и невыразимый восторг от бесстрашного путешествия под ослепительными быстрокрылыми облаками.
— Ерунда это все, — проворчал альбатрос, не вынимая из клюва трубки, но ему мы простили и это. Печальные песни, как видно, подействовали и на Кукши, нашего маленького приятеля-кукушонка. Уже не одну неделю о нем ни слуху ни духу. В лесу же я обнаружила новые деревянные статуи конников. Кто-то совсем недавно вырезал и поставил их, причем чем дальше заходишь в лес, тем они грандиозней.
СЕГОДНЯ Б. УБИЙСТ. ТРЕН. СИЛ НИ КАП. ТУСКА
ПОТ. СОЗН. РЕЗ. НУЛЕВОЙ. НЕ ЗН. ЧТ. С НАМИ
БУДЕТ?!
70. Погоня
Решено было взять направление к истоку Лимпопо: все указывало на то, что Матакит поехал именно этой дорогой. Он отправился к северу в экипаже, за которым не могли угнаться и десять лошадей. Оставалось следовать за ним как можно быстрее, с расчетом на то, что страус устанет, Матакит вынужден будет остановиться и, может быть, благодаря этому потерять время.
А к этому добавилась еще странная информация Злыдня, которую он сообщил Пузану, — что якобы автомобилю, который преследует по городу другую машину, приходится ехать в среднем на двадцать километровчас быстрее, чем преследуемому им авто. Это в газете пишут, утверждал Злыдень.
Не знаю, что это такое — 20 километровчас, Пузан считал это бредом, ссылаясь на законы физики, а Злыдень напирал на то, что машина может ведь проскочить на желтый свет светофора, а следующая за ним — не успеет, и потерянное время ей нужно как-то наверстывать.
Я думаю, что дело совсем не в этом. Еще в детском саду я обратила внимание на т. факт: на физкультуре, когда нужно было идти строем, страус, шествовавший впереди, шел вразвалочку, не спеша, в то время как следующим почему-то приходилось ускорять шаг, а последнему — просто бежать.
Тарзан видел фильм, где птицы учиняют восстание, нападают на людей и в конце концов устанавливают на планете свое господство.
71. Вечерние сказки. Маяк, излучающий мрак
Маяк, или фарус, поэт назвал морским светочем. В пустыне, не то Нубийской, не то Аравийской, тоже есть маяк. Но он так только называется, потому что, как говорят, он никогда не светил. Во всяком случае в наше время он не то что не светит, а испускает мрак, который потоками льется из специальных шварцевых ламп, что установлены в черных проемах башни.
В слепящие знойные утренние и дневные часы, когда изможденным путникам на проходящем вдали караванном пути (а еще дальше — морякам, уже потерявшим надежду в бушующем море) начинает казаться, что они окончательно сбились с пути, так вот: именно в это время на башне вспыхивают лучи мрака; медленно описывая круги, лучи погружают в полную темноту все, на что они падают, и уже издали указывают дорогу путникам, чем и служат им добрую службу.
Но страусы обходят этот маяк стороной.
Маяк изливает из своей башни мракИ снова эти знакомые голоса:
— А льва дамы не забоятся?
— Как пить дать забоятся…
— …ибо нет дичины страховитей льва.
— Дать еще пролог — растолковать, что наш актер не лев.
— И назвать обязательно имя, и половина чтоб лица виднелась сквозь львиную гриву, и чтоб Цикля сам сказал в таком, примерно, духе: «Сударыни… Умоляю вас, не бойтесь, не тряситесь. Я жизнь мою отдам за вас. Если я, по-вашему, сюда явился львом, то рубите мне голову с плеч».
У Лацы Зашибленного пропали часы. Злыдень считает, что их украли беглые негры, он слышал недавно ночью, как они пели на кукурузном поле, узнал их по хриплым голосам.
Пики весь день ходила от страуса к страусу и каждому задавала вопрос:
— Сколько у меня чего на чем?
— Ты что, одурела? Чего на чем?!
На что Пики, победно хихикая, фальшивым тоном:
— У меня на юбочке семь да семь оборочек.
72. Два храма
В городе Ф. было некогда два знаменитых храма. Оба увековечены в описаниях путешественников итальянцев и в искусных рисунках тушью, сделанных семь веков назад, после татарского нашествия и окончания гражданской войны.
Один храм был готический, стометровый, причем то была высота не башни, а только стен, над которыми возвышались еще и крыша с башней. Храм во славу Десяти Заповедей был заложен Бартоломеем, сыном Хеннинга, который перед смертью поручил завершить строительство некоему Никошу Заячьей Губе (Nykus dictus Hazinschort — так он поименован в средневековой летописи). Кафедра в храме Десяти Заповедей, будто ласточкино гнездо под стрехой, лепилась под капителью колонны на высоте 98 метров. Оттуда и низвергал на прихожан свои проповеди священник, при этом так перевешиваясь через кафедру, что, казалось, того и гляди вспорхнет на крылах своей черной мантии или свалится вниз. В храме этом звучали глаголы ветхозаветные, в сводчатой же крестильне под громогласные звуки органа крестили маленьких Мозешей, Якабов, Михаев, Аронов, Габриэлей и Абелей, девочкам же давали имена Эстер и Шара.
Второй храм был посвящен Младенцу Иисусу и построен был — к величайшему ужасу археологов и искусствоведов — в стиле барокко приблизительно за пятьсот лет до того, как этот стиль вообще появился. Достоверность старинных гравюр подтвердили раскопки. И объяснить это не могли ничем, только чистой случайностью. То есть ч. архитектор, чисто случайно, построил его именно так, не зная — да и откуда он мог бы узнать, — ч. такое барокко. Точнее, каким оно, это барокко, будет.
Размерами храм тот больше напоминал часовню, священники двигались по нему бесшумно и в полумраке проповедовали свои новозаветные истины еле слышно, чуть ли не шепотом. В храме этом перед резною скульптурой Чудотворной Мадонны, под доносившиеся откуда-то издали слабые звуки сопрано, что возносили славу младенцу Иисусу, крестили маленьких Марий, Яношей, Магдольн, Петеров, Андрашей и Аннушек.
