Жанна Свет - Куба — любовь моя
Мать ухватила Гуся за руку и, шипя, уволокла домой, пообещав, что получит справку об увечьи сына и обратится в милицию. Из толпы кто-то крикнул:
— Гусь, если она это сделает, на улице не появляйся!
В общем, все закончилось триумфом правды и справедливости, как ее понимали мы в свои пятнадцать-шестнадцать лет.
Через несколько дней я на перемене стояла в классе у окна, как вдруг в дверь заглянул парень из компании Коли. У него была фамилия, созвучная слову «балалайка», и он ухаживал за одной красоткой из нашего класса, а я вечно ему мешала — начинала за спиной петь: «Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка…», чем приводила его в неописуемое бешенство, а предъявить мне было нечего: что хочу, то и пою, а уж где я пою, вообще, не его дело.
Я не обратила внимания на него — опять, наверное, Светку ищет, но он пошел ко мне. Я решила, что наступил час расплаты за дразнилки, и приняла боевую стойку, внутренне, конечно, но как же я была удивлена, когда он громко сказал:
— Эй, всем слушать! Я тебя раньше считал заразой, а ты человек! — и протянул мне руку.
Я пожала эту руку с таким чувством, как если бы мне вручали орден. Все, кто был в классе, бросив свои дела, смотрели на нас. Парень пошел к выходу, но в дверях остановился и сказал, что если кто-то попытается меня обидеть, будет иметь дело с ним лично. Народ почтительно молчал.
Вы думаете, я перестала его дразнить, а он перестал на меня злиться? Ничуть не бывало. А вот Коля после этого собрания стал со мной здороваться.
Очень я горжусь этой историей. И можете надо мной смеяться.
Второй случай «гражданского неповиновения» с моей стороны произошел уже в десятом классе, за два месяца до выпускных экзаменов.
В те годы было принято проводить перед началом школьного дня утреннюю зарядку. Кто это придумал и за что этот придумщик так не любил детей школьного возраста, осталось для меня загадкой века. Об этом распоряжении то забывали, то — вдруг — вспоминали вновь, и борьба за наше здоровье вспыхивала с удвоенной энергией.
Я была спортивным ребенком, к десятому классу имела разряды по трем видам спорта. Тренировки у меня случались четыре-пять раз в неделю, а с учетом школьных уроков физкультуры, спортивную нагрузку я имела ежедневно и нужды в том ежедневном издевательстве, которое ждало меня в школе, не видела никакой.
Школа наша имела вид буквы "П". «Перекладина» этой буквы была четырехэтажная, в ней располагались классы. «Ноги» были одноэтажные, в одной был актовый зал, в другой — спортивный. В «кармане» между этими залами — во дворе школы — проходили, обычно, праздники Первого звонка и утренняя зарядка.
Всю школу выстраивали рядами, и " физкультурник ",Эмиль Агаевич, подавал команды, а другие учителя зорко следили, чтобы никто не отлынивал. Эмиля Агаевича мы все любили, но зарядка все равно была наказанием господним.
Я вот думаю: всерьез ли учителя думали, что зарядка в пальто и шапках, с портфелями, зажатыми между ног (а куда их было ставить? Не на асфальт же — тогда еще не было повального свинства, и мы были приучены к тому, что портфель на пол ставить нельзя), может принести пользу, хоть кому-нибудь? Я понимаю, что они были заложниками своей профессии, своих чиновников, а мы были заложниками их всех. Все они олицетворяли тупую систему, и, одновременно являясь ее рабами, делали такими же рабами нас
Ну, малышня еще, куда ни шло, упражнения делала — им было даже приятно попрыгать: маленьким детям трудно долго не двигаться. Но мы — уже взрослые девушки, как мы могли прыгать, приседать и наклоняться без спортивной формы? Об этом никто не думал, лишая нас еще и права чувствовать себя женщинами, давя в нас женское начало, которое, по нашей молодости, и так было слабым и несозревшим.
Великая фраза о том, что в СССР нет секса — это краеугольный камень всей идеологии социализма, каким он был в нашей стране. Несколько поколений женщин были воспитаны в непонимании истинной сути вечно женственного, в неприятии своей женственности, в сожалении, что родились девочками. Конечно, всегда были девочки с более сильными инстинктами, чем их сверстницы, но жилось им несладко.
Во— первых, мальчишки, видя их непохожесть на других девочек, активно их преследовали своим интересом, который, по малолетству и дикости, выражали очень агрессивно. Моей подруге, например, невероятной красавице в стиле Мерилин Монро, но еще красивее, чем звезда, подожгли косы -роскошные, толстые, пшеничного цвета. Ее еле погасили, хорошо, что она не обгорела, только длинных волос больше никогда не носила. Другую девочку за то, что она не ответила взаимностью какому-то малолетнему идиоту, ославили шлюхой, что весьма осложнило ее жизнь и жизнь ее родителей.
Интерес полов друг к другу был естествен, но его давили грубо и беспощадно, и вырастили мужчин, не помнящих, что биологическая принадлежность к полу не делает их мужчинами, в истинном значении этого слова.
О том, какие при этом вырастали женщины, знают все. В семьях всех моих подруг заправляли всем мамы. Только у азербайджанцев было иначе, но у них женщина в то время не считалась человеком, как у всех мусульман, так что и они положительным примером служить не могли.
Но мы были еще не совсем задавлены, мы были молодыми, еще гибкими и физически, и психологически, очень остро осознавали свою женскую сущность и не желали мириться с ее унижением. Мы протестовали.
Сначала мы пытались уговорить Эльмана Агаевича, чтобы он не заставлял нас присутствовать на зарядке. Но это не от него зависело. Мы пошли к классному руководителю, к учительницам — ведь они должны были нас понять. Нам посоветовали не наклоняться очень низко…
Директриса ответила, что не наше дело рассуждать о пользе и вреде зарядки в неподобающей одежде. Есть распоряжение, и мы его выполним, чего бы это ей ни стоило и, на какие санкции она ни была бы вынуждена пойти.
Выход лежал на поверхности. Мы перестали ходить на зарядку, подходили к школе к концу экзекуции, смешивались с толпой и проходили внутрь. Иногда это не срабатывало — зарядка заканчивалась чуть раньше, и приходилось отдавать дневник дежурному учителю, стоявшему на входе.
Так я однажды и попалась. Надо сказать, что таких смелых было немного, несколько человек всего — самых продвинутых. Остальные покорно приходили на двадцать минут раньше, чем это диктовалось необходимостью и здравым смыслом, и просто стояли среди скачущих малышей. Мы были не такими — нам был важен принцип не делать идиотские вещи, которые делают другие только потому, что это — приказ.
Поэтому утром мы встречались с Капой и, нога за ногу, брели в школу. Однажды что-то я не рассчитала и пришла поздно. Не так поздно, чтобы опоздать на уроки — я вообще, никогда и никуда не опаздывала — а поздно настолько, что все уже в школу зашли и стало ясно: зарядку я пропустила.
На дверях стояла англичанка, которая и забрала у меня дневник. Это тоже была мера наказания, расчитанная на идиота.
Нет, правда, как меня могло напугать такое наказание? Я с первого класса училась бесконтрольно. Сначала мама пыталась как-то за мной следить, но, увидев, что следить, собственно, не за чем, и устав получать на стандартный вопрос о сделанных уроках не менее стандартный ответ, отступилась, и в дальнейшем учиться мне уже никто не мешал. Раз в четверть бабушка ходила в школу на собрание, выслушивала очередную порцию похвал в мой адрес со стороны учителей и жалоб со стороны мам некоторых мальчишек, отлупленных мною за прегрешения, получала мой табель с одними пятерками — и на этом участие родителей в моем учебном процессе заканчивалось. Иногда мама еще пыталась взбрыкнуть, требовала дневник на подпись, быстро скучнела от однообразного вида пятерок в нем и на какое-то время успокаивалась. Листая мой дневник, она говорила:
— Тоска зеленая. Тебе самой не противно — одни пятерки, никакого разнообразия! И как это можно так учиться?! Не надоело тебе?
Меня эта тирада бесила невероятно. Я так хотела, чтобы семья мной гордилась, а мне давали понять, что никому это на фиг не интересно — моя отличная учеба.
Дежурный учитель, забрав дневники у опоздавших, должен был в каждом дневнике написать замечание и расписаться. За дневником полагалось идти в учительскую, где «хроников» мог настигнуть справедливый гнев других учителей, поэтому находились люди, для кого эта санкция была наказанием. Но я тут была ни при чем. Ведь если быть точными, даже опаздывая на зарядку, я приходила вовремя. Насколько правомочно было требование школы, заставлявшее нас вставать на полчаса раньше, теперь уже обсуждать поздно, но я за школой такого права не оставляла. Мое время было моим временем, и я не собиралась его разбазаривать в угоду глупостям взрослых.
Когда англичанка потребовала дневник, я показала ей часы, на которых было без семи минут восемь. Этот аргумент на нее не подействовал, и она посоветовала мне не придуриваться, ведь я знаю, что нужно приходить на зарядку. Я возразила, сказав, что это не зарядка, а профанация идеи, что я спортсменка и мне такая зарядка не нужна. Оказывается, зарядка всем нужна, и спортсменам тоже.
